— Я считал своим долгом предупредить вас, но, разумеется, я далек от всякого желания опекать вас… Явление, о котором вы говорите, интересует и меня. И я давно уже собираю материалы, касающиеся деятелей и участников этого "движения". У меня имеются их письма, дневники, записки, телеграммы, портреты, разного рода документы, а также масса газетных вырезок о современных "пророках" и юродивых. Тут, между прочим, вы найдете почти все, что только появлялось в нашей, а отчасти и в заграничной печати о знаменитом "старце", "прозорливце" Григории Ефимовиче Распутине, о котором столько говорят и пишут. Думаю, что все это может представить для вас немалый интерес и может пригодиться для ваших литературных работ. Конечно, я охотно поделюсь с вами этими материалами.

Разыскав среди своих картонов и папок особое "досье", в котором были собраны документы о современных "пророках", а также газетные вырезки о них, я передал его г-же Гончаровой с просьбой возвратить мне эти материалы после того, как она успеет ознакомиться с ними.

В виду того, что в дальнейшем изложении мне придется в значительной степени основываться на наблюдениях г-жи Гончаровой, я считаю необходимым подробнее остановиться на ее характеристике и познакомить читателей с ее прошлым, насколько все это выяснилось для меня за время моего знакомства с Ксенией Владимировной. Конечно, мне придется при этом основываться почти исключительно на ее собственных словах и показаниях.

Она выросла и воспитывалась в помещичьей семье хорошего достатка в одной из подмосковных губерний. Росла под влиянием своей бабушки, глубоко религиозной женщины, сумевшей передать внучке свою горячую и активную веру.

С годами религиозное чувство молодой девушки росло и осложнялось. Она увлекалась поэзией, природой, литературой; но эти увлечения не вытесняли религиозного настроения; напротив, и поэзия, и религия, и природа в ее представлении сливались во что-то цельное, гармоническое и светлое.

Шестнадцати лет она полюбила троюродного брата, 20-летнего юношу, только что перед тем произведенного в офицеры одного из привилегированных полков. Взаимная симпатия постепенно росла, и когда, год спустя, молодому офицеру предстояло отправиться на войну с японцами, совершена была помолвка молодой четы. Трогательное прощание, горечь тяжелой разлуки и затем чуть не ежедневные большие письма — пылкие, наивные, сердечные.

Время шло… Мы терпели постыдные поражения, война все более и более принимала печальный для нас оборот. Вдруг письма с Востока прекратились. Проходит неделя, месяц — ни письма, ни известий. Страшная, мучительная неизвестность. Ни в числе раненых, ни в числе убитых, ни в числе взятых в плен его имени не встречалось. Где же он, ее Игорь? Что с ним? Жив или погиб? Мысль о возможности измены ни, разу даже на минуту не приходила ей в голову.

Под влиянием тягостных настроений в ней с новой силой пробуждаются порывы и стремления. Она ищет утешения в церкви и у священников. Долгими часами простаивает она то в одном, то в другом из московских храмов, забывшись в молитвенном экстазе.

Она едет в Оптину пустынь, к знаменитому монаху-схимнику, слава о святой жизни и подвигах которого гремела в народе. Она спрашивает его: жив ли ее жених, жив ли ее милый Горя? Седой как лунь отшельник утешал ее, успокаивал, советовал молиться и верить, что дорогой для нее человек жив, что он вернется к ней. И она верила и молилась, вкладывая в эту веру и в эту молитву весь жар, весь пыл молодой девственной души.

Томительная неизвестность продолжалась около года. Страшный, роковой год в ее жизни. Наконец на запрос ее родных от начальника штаба главнокомандующего было получено официальное письмо с извещением, что подпоручик гвардии Игорь Н "умер как герой, смертью храбрых" в битве при Мукдене и что его сослуживцам остается только завидовать его судьбе.

Жизнь молодой девушки казалась разбитой, хотя ей было в то время не более 18 лет. Родные, опасаясь, чтобы угнетенное, подавленное состояние духа, которое овладело ею по получении рокового известия, не развилось в психическую болезнь, увозят ее за границу и поселяются в Швейцарии, в одном из поэтических уголков, которыми так изобилуют берега Женевского озера.

Глубокое личное горе переживалось одновременно с религиозным кризисом, происходившим в душе молодой девушки под влиянием только что перенесенного удара судьбы и разбившихся надежд. Когда здоровье Ксении Владимировны более или менее восстановилось, семья переехала в Париж.

Новая среда, новый уклад жизни. Мало-помалу завязываются новые знакомства. В результате пережитого кризиса вера, воспринятая некогда от умной и любимой бабушки, — горячая, наивная, слепая вера растаяла и исчезла как сон. Но отношение к религии, как к чему-то огромному, важному, безусловно необходимому в жизни отдельных людей и всего человечества, осталось. Остался прежний живой интерес к религиозным исканиям, к новым течениям в области религии и этики.

Ксения Владимировна знакомится с парижскими приверженцами буддизма, с теософами, с католиками в стиле Гюисманса, с трапистами, с последователями разных новых течений в области религиозных исканий до сатанистов с их черными мессами включительно.

В числе ее новых знакомых, принадлежавших по большей части к интернациональной светской молодежи, оказалось несколько горячих последователей "сатанизма". Эти господа не жалели усилий для того, чтобы представить сатанизм новой религией, победоносно идущей на смену "устаревшему" христианству и имеющей целью упразднить христианскую мораль, единственное назначение которой они видели только в том, что она "мешает счастью людей".

Вообще религия, этика, политика, мораль, общественность — все расценивалось молодыми эстетами с точки зрения красоты и наслаждений, как единственного и непреложного критерия, игравшего в их глазах роль "категорического императива" Канта. Тут все было ново и неожиданно для молодой девушки, большую часть своей жизни прожившей в провинции, в тиши помещичьей усадьбы и только две-три зимы проведшей в Москве.

Немудрено, что господа "сатанисты" показались ей "такими смелыми, такими гордыми", а их стремления к неизведанным еще впечатлениям, их жажда пережить настроения и ощущения, которые "не испытывались еще никем из людей", казались ей такими красивыми. Их рассказы — сдержанные и осторожные — о таинственных "черных мессах", которые в глубоком секрете устраиваются парижскими сатанистами, заинтересовывают молодую девушку. Она стремится поближе подойти к новому явлению, поразившему ее воображение.

Но как только завеса таинственности открылась перед ней, низменная идеология сатанистов не могла не оттолкнуть ее от себя. Для молодой девушки стало совершенно ясно, что сатанизм — в сущности только грубая лубочная пародия на религию, что это религия наизнанку и что "черная месса" сатанистов — не что иное, как нелепая игра и профанация, возмутительная для всякого сколько-нибудь религиозного человека.

Разочарование росло. Чем ближе знакомилась она с сверхчеловеками, не признававшими ничего, кроме "культа красоты", чем внимательнее присматривалась она к ним, тем все сильнее росло ее чувство антипатии к ним.

"Смелые и гордые" ницшенианцы сплошь и рядом оказывались в жизни такими мелкими, беспринципными, ничтожными людишками. Жадные до всего экстравагантного, они в погоне за "неизведанными наслаждениями" проявляли крайнюю, неразборчивость в средствах и полную эмансипацию от всяких требований морали… В результате неприятный, горький тяжелый осадок остался на сердце девушки от всех этих встреч, от всех знакомств.

Потянуло в Россию. Соскучились по русской провинции, по русской интеллигенции, по своей родной усадьбе с ее уютом и "традициями". К скорейшему возвращению в Россию властно призывали и сильно порасстроившиеся финансы, и пошатнувшееся экономическое положение семьи. Вернувшись в Россию, они поселились в своем имении, а зимы стали проводить в Москве.