Складывается впечатление, что компромиссное видение сталинизма, которое бы отражало и позитивные, и негативные аспекты этого периода отечественной истории, никому не нужно. Противостоящие лагери настроены на жесткую конфронтацию, и порой в самых нейтральных текстах выискивают намеки на «очернение» или «обеление». Любой, даже максимально выверенный с точки зрения исторической объективности учебник будет отвергнут значительной частью общественного мнения, так как он по определению не сможет полностью встать на позицию одной из сторон общественного конфликта. Объективная историческая картина потому и является таковой, что в ней учитываются все позитивные и негативные эпизоды, которые зачастую находятся в сложной диалектической зависимости, доопределяя и взаимообуславливая друг друга. Следовательно, современная проблема единого учебника отечественной истории лежит не в научной, а в социально-политической плоскости. Она заключается в том, что противостоящие фланги общественного мнения не готовы принять компромиссное видение ключевых моментов истории и волюнтаристски продолжают упорствовать в навязывании собственных крайних позиций.

За этим кроется нечто большее, чем просто противоположные точки зрения по конкретному историческому вопросу. Фактически, речь идет об отсутствии в обществе социального компромисса, единого видения перспектив развития страны. Различные видения советского исторического опыта (и сталинизма, в частности) лишь оформляют раскол между теми, кто выиграл от реформ 1990-х гг. и призывает к дальнейшей либерализации страны, и теми, кто в результате реформ оказался на обочине. Не случайно, практически любое открытое обсуждения фигуры Сталина в конце концов скатывается к актуальной проблематике сегодняшнего дня. Культурная травма, нанесенная населению в 1990-е гг., привела к формированию двух противостоящих друг другу типов коллективной памяти, в которых картина отечественной истории выглядит прямо противоположным образом. Именно поэтому дискуссия по проблеме выработки единого исторического нарратива превращается в спор двух глухих. Для выхода из тупика необходим общественный диалог по всему спектру вопросов актуальной национальной повестки дня в целях формирования общего видения магистральных путей развития страны.

В этой ситуации создание единого учебника истории России превращается в задачу высшей степени сложности. Между тем, это не означает, что она не имеет решения. Опыт других государств говорит о том, что учебник истории можно использовать и как инструмент формирования социально-политического компромисса. Главное здесь — нащупать то общее, что всегда сохраняется в коллективной памяти сообщества, каким бы расколотым оно не являлось. В конце XIX в. примирение французов после столетия революционных потрясений произошло на основе «изобретения» образа страны — родины духа свободы, общего как для монархистов, так и для республиканцев, а также реанимации героических страниц прошлого, например превращения завоевательных поход Наполеона из деяний порожденного революцией тирана в торжество величия французской нации. Италия, которая на протяжении тысячелетия, по словам австрийского политика К. Меттерниха, являлась «всего лишь географическим понятием», объединилась на фоне активного роста интереса к истории Римской империи, общей и для миланцев, и для сицилийцев. Наконец, отечественный опыт. Ранее уже заходила речь о «великом переломе» в сфере исторического образования в СССР в 1930-е гг. В тогдашних условиях внутренне разделенной стране, едва вышедшей из революции и Гражданской войны, после неоднократных неудач удалось нащупать то консолидирующее, что могло связать вместе население страны — героические страницы русского военного прошлого.

Сегодняшняя Россия имеет значительный резерв потенциальных «мест памяти», которые позитивно символически значимы для всех слоев общества от либералов до коммунистов. Их не нужно специально «изобретать». Первое и самое важное из них — Великая Отечественная война. Это одно из немногих исторических событий, в оценке которого население единодушно. «Война, — отмечает российский социолог Л.Д. Гудков, — самое значительное событие в истории России, как считают ее жители, опорный образ национального сознания. Ни одно из других событий с этим не может быть сопоставлено. В списке важнейших событий, которые определили судьбу страны в ХХ в., победу в ВОВ в среднем называли 78% опрошенных… Всякий раз, когда упоминается «Победа», речь идет о символе, который выступает для подавляющего большинства опрошенных, для общества в целом, важнейшим элементом коллективной идентификации, точкой отсчета, мерилом, задающим определенную оптику оценки прошедшего и отчасти — понимания настоящего и будущего».95 Война вызывает в обществе наименьшие разногласия. 73% россиян заявляют, что в их семье нет расхождений в ее оценке. Кроме того, в обществе есть четкое понимание того, какое значение для консолидации страны имеет память о Великой Отечественной войне. Не случайно, россияне в основном с одобрением восприняли предложение о введении уголовной ответственности за отрицание заслуг советского народа в годы войны (71% старшего поколения и 49% молодежи).

Война, ее ход и победное окончание, представляет собой законченную символическую конструкцию, которая по своему влиянию на массовое сознание значительно превосходит обычное «место памяти». В ее рамках сформировано полноценное представление о профанном и сакральном, абсолютном зле и добре. Конструкция задает базовую схему мировосприятия, «создает мощные барьеры на пути всего, что считается угрозой добру, по отношению к силам, определяемым не просто как то, чего следует избегать, но как источники ужаса и осквернения, которые нужно сдерживать любой ценой» (Дж. Александер).96 Эта общая матрица коллективной памяти современного российского общества укоренена гораздо глубже, чем противоречия последних десятилетий. Со сформированными на ее основе представлениями в массе своей солидарны и «либералы», и «коммунисты», и «почвенники». В практическом плане задача на сегодняшний день состоит в том, чтобы реанимировать эти общие доминанты сознания, которые со времен «исторической анархии» 1990-х гг. пребывают в неактуализированном состоянии. Единый учебник истории мог бы эффективно это сделать.

Однако как быть с теми страницами прошлого, которые раскалывают общество? За предыдущие столетия был найден лишь один способ решить эту проблему — «забвение или, лучше сказать, историческое заблуждение», как определил его Э. Ренан. Необходимо признать, что в тот момент, когда история превращается в фундамент коллективной памяти крупного человеческого сообщества, она теряет характер чисто научного знания, которое должно быть максимально объективным. Национальная история в смысле единого канонизированного исторического нарратива, матрицы, на которой скрепляется единство общества, неизбежно является мифом, более или менее приближенным к реальности. История как наука, ориентированная на поиск истины, отражающая все за и против, — достаточно сухой, если не сказать невнятный, с точки зрения обывателя вариант знания о прошлом. История как наука редко дает однозначные ответы, редко позволяет нарисовать однозначно позитивный или однозначно негативный образ того или иного деятеля прошлого. Другими словами, история как наука совершенно не подходит для формирования коллективной памяти человеческого сообщества. Для того чтобы историческое знание стало пригодным для общественной мифологизации, его необходимо преобразовать, сделать максимально непротиворечивым. С одной стороны, этого добиваются, выдвигая на первый план все то объединяющее, что есть в историческом опыте сообщества. С другой — предают забвению (на время или навсегда) то, что в опыте прошлого разделяет социум.

Обсуждение болезненных эпизодов прошлого зачастую просто исключается из информационного поля. На протяжении десятилетий после окончания Второй мировой войны тема французского поражения 1940 г. и последующего добровольного сотрудничества тысяч французов с оккупационным режимом и прогерманским правительством Виши оставалась табуированной. Академическое сообщество и СМИ осознанно ее обходили, понимая, насколько болезненным является этот сюжет, нанесший мощный удар по французской идентичности. Дело дошло до фактически официального запрета на обсуждение раннего периода биографии президента Франции Ф. Миттерана, чьи взаимоотношения с режимом Виши вызывали определенные вопросы. Вместо педалирования болезненной тематики военного поражения и коллаборационизма на первый план был выдвинут грандиозный миф Сопротивления и олицетворявшая его фигура Шарля де Голля. Лишь в последние два десятилетия табу с открытого обсуждения французской истории периода Виши было снято. Естественная смена поколений и соответствующая работа с представлениями молодежи о войне позволили уменьшить остроту проблемы. Однако и в настоящее время в ряде учебных пособий разделы, посвященные 1939-1945 гг., представляют собой всего несколько страниц: их авторы считают за благо «молчать о войне».97