Сто процентов закона
СТО ПРОЦЕНТОВ ЗАКОНА
«…Воля, если она государственная, должна быть выражена как закон, установленный властью; иначе слово «воля» пустое сотрясение воздуха пустым звуком»
(В. И. Ленин, т. 32, стр. 340).
Все мы, разумеется, уважаем закон. И те, кто полагает, будто никогда с ним не сталкивались (вообще-то мы с законом сталкиваемся всегда: когда приходим в магазин, посещаем театр, оформляемся на работу и т. д.), и, конечно, те, кто непосредственно служит по «департаменту Фемиды».
Однако слова, мнения, даже совершенно твердые убеждения не всегда сходятся с объективной реальностью. Кажется нам одно, а на деле выходит другое. Это объясняется тем, что закон, сколь простое, ясное, столь же и многогранное, часто неожиданное, необыкновенно сложное произведение социальных, административных, нравственных сил. Он одновременно добр и суров, очевиден и недоступен, древен и молод, содержит точно пронумерованное количество статей и все же неисчерпаем. Он, рожденный многообразием и сложностью жизни общества, сам как бы конструирует то далеко не гладкое русло, по которому течет поток жизни.
Словом, закон — чрезвычайно сложное явление. Вот поэтому, когда мы убежденно говорим, что уважаем закон, мы иногда лишь думаем, что уважаем. Это не упрек, а констатация факта.
Недавно я получил письмо от человека, который был взволнован трагической гибелью брата, обижен «либерализмом» правосудия и писал явно в запальчивости.
«Убит активист, член партии, студент (заочник) 4-го курса сельхозинститута, начальник штаба дружины колхоза им. Кирова. Кем убит? Пьяницей и хулиганом. В принятом на сходе граждан станицы Новоминской решении записано: судебное разбирательство провести в станице открыто при стечении многого количества людей немедленно и предать убийцу высшей мере наказания. А что вышло? Никакого показательного судебного процесса над Козелковым (Козелков — обвиняемый. — Ю. Ф.) в станице не провели. Дело затянулось на 7 месяцев. Потом выездная сессия краевого суда, верно, была у нас. Но она определила 12 лет. Граждане возмущались — они же требовали высшей меры. Но в приговоре прямо было записано, что решение схода граждан суд отвергает, как неправомочное. Вот вам образчик игнорирования требования народа по усилению борьбы с преступностью. Сходы граждан и их решения должны не отвергаться, а служить основой для судебного приговора — ведь это мнение народа, его воля. Мы идем к коммунизму, в этих условиях решительная борьба со всем, что мешает этому движению, должна быть действительно на высоте, без слюнтяйства и выискивания каких-то смягчающих вину обстоятельств. Такого попрания воли народа я еще не встречал».
Письмо это большое, резкое до непристойности и процитировано оно здесь с большими сокращениями. Надо, безусловно, надо сделать скидку на состояние автора, поэтому фамилия его тут не названа, и упрекать его лично за написанное незачем. Меня покоробил сам тон письма, явно неуважительный и к суду, и к приговору. Можно не соглашаться с приговором, оспаривать его, но нельзя его не уважать, потому что это — приговор суда.
Но вернемся к письму. Сход, очевидно, честно и искренне вынес свое решение. Столь же искренне автор письма делает вывод: сход — это же народ, его воля, а в нашем государстве воля народа…
Позвольте, возникает вопрос: а зачем же, собственно, тогда суд? И кодексы, в коих записано, кого судить и как судить? И право на защиту? По логике приведенного письма — все это лишнее, коль скоро есть решение сельского схода. Но где же тогда уважение к закону и его установлениям?
Писатель М. Ланской написал, а журнал «Октябрь» напечатал повесть «Происшествие» (№ 8 за 1966 год). Коллизия там такова. В деревню возвратился некто Чубасов — он отбывал срок наказания за пособничество фашистам, за то, что выдавал партизан и сам расправлялся с советскими людьми. Теперь он снова в родном селе. Однажды в милицию позвонили: «Приезжайте, уберите падаль», — предателя убили бывшие партизаны. Началось следствие, однако ничего установить не удалось, ибо люди не хотели выдавать виновных.
Потом приехал из области следователь Колесников. Приехал с твердым намерением осуществить волю закона, предать суду тех, кто нарушил его веления и запреты. Он здесь сталкивается с разными людьми, плохими и хорошими, вникает во все обстоятельства драмы (пересказывать все — не моя задача, ибо я пишу не рецензию на повесть) и… «входит в положение» что ли. Во всяком случае, от его намерения (и долга!) покарать серьезное преступление — самосуд — не остается и следа. И не по тем соображениям, что он убедился в невиновности подозреваемых, или, допустим, пришел к выводу о несправедливости закона, — нет, он просто «потерял желание (!)» выполнять свой долг. «Одним негодяем стало меньше на земле, стоит ли из-за него (?) конфликтовать с честными, работящими людьми?», — так рассуждает в конце повести ее главный положительный герой.
Можно допустить, понять и, наконец, как-то оправдать право автора на создание острых коллизий, его желание бичевать столь гнусные пороки, как предательство, и наоборот — наиболее выпукло показать чувства честных людей, столкнувшихся с прислужником фашистов. Но если служитель закона (в данном случае следователь Колесников), зная, что свершилось преступление — самосуд, пренебрегает своим долгом, велением закона, которому он служит, это уже коллизия иного рода, нежели литературная. Во всяком случае, автор повести устами своего героя (следователя) говорит, что можно и не уважать закон… Но это все же литератор…
Не так давно начальник Самаркандского областного УВД, комиссар милиции заявил корреспонденту местной газеты «Ленинский путь» следующее: «Все четверо задержанных за убийство шофера такси и ограбление сберкассы сознались в совершенных преступлениях». Это заявление было напечатано перед корреспонденцией, в которой автор изложил трагическое происшествие. Сделав это, автор пишет: «Вскоре они услышат слова прокурора: «Вам предъявляется обвинение…» Далее: «Суд вынесет приговор четырем восемнадцатилетним преступникам». Еще дальше: «Вот люди, которые раскрыли это преступление…», и перечисляются фамилии.
Сотрудники и руководители органов внутренних дел Самаркандской области, очевидно, действовали решительно и со знанием дела, в интересах правосудия, ради блага людей. Так, как велит закон. Однако до приговора суда газете «Ленинский путь» не следовало прибегать в указанной корреспонденции к столь категорическим утверждениям. Ведь закон четко гласит: никто не может быть признан виновным в совершении преступления иначе как по приговору суда.
Ни брата убитого хулиганами, ни автора повести, ни редактора местной газеты я не хочу, да и не рискну обвинить в сознательном непочтении к закону. Это было бы большой неправдой. Но ведь истиной является и то, что они, тем не менее, в запальчивости, творческой увлеченности или в сообщении об успешной операции работников милиции все же забыли об элементарном уважении к закону. Глубокого, даже не побоюсь сказать, святого к нему уважения.
Честный человек, как известно, видя чужую вещь, не задумывается о статьях уголовного кодекса и не на основе их анализа приходит к выводу — не брать. Нет. У честного человека где-то в подсознании срабатывает «нравственно-автоматическое устройство», и он без всяких колебаний проходит мимо чужого. Вот такое бы «устройство» для всех случаев жизни, когда человек сталкивается с законом! Увы, этого пока нет, хотя к этому мы стремимся.
В трех приведенных случаях я постарался показать, как три субъекта: просто гражданин, литератор и автор опубликованной корреспонденции, скажем мягко, недостаточно почтительно отнеслись к духу и букве закона. В последующих заметках мне бы хотелось не то, чтобы вскрыть причины этого явления — это тема специального исследования, — а просто «пофилософствовать» вокруг этого ясного и все же сложного вопроса: об истинном уважении к закону.
