В ДЕРПТЕ
Гимназические годы Врасского пока мало изучены. Они — «белое пятно» в его биографии. Это связано с тем, что он не состоял в числе штатных воспитанников Дерптской гимназии, а был там в качестве вольноприходящего. Поэтому имя его обычно не значилось в списках учеников и в экзаменационных ведомостях.
Жил он на частной квартире. Каждое лето, в каникулярный период, уезжал в родное Никольское. Обычно директор гимназии Э. Гаффнер, будущий ректор Дерптского университета,6 7 подписывал ему пропуск на проезд из Прибалтики на Новгородчину. Вот один из таких документов (за № 465 от 5 июня 1846 г.) :
«От Дерптской губернской дирекции училищ... свидетельствуется, что предъявитель сего, чиновника 14-го класса, дворянина и помещика Павла Николаевича Вразского сын Владимир Вразский, вольно приходящий воспитанник Дерптской губернской гимназии, мною уволен до 1-го числа августа месяца сего года в Тверскую губернию, почему и прошу г. г. начальствующих по дороге чинить ему свободный туда и обратно пропуск.
Гаффнеръ?
В этом обычном канцелярском документе, быть может, надо объяснить только одно: почему юный Врасский увольнялся на этот раз не в Новгородскую, а в Тверскую губернию?- Дело в том, что у Врасских были там имение Хомутово и дер. Александрово-Филатово.8 9 Видимо, гимназист приезжал и туда в дни своих каникул. Путь этот был не близок, особенно если учесть тогдашние средства передвижения. Из Эстляндии надо было на лошадях пересечь Псковщину и почти всю Новгородскую губернию, чтобы приехать в родовое имение, к берегам Велье-озера. И уже отсюда с кем-нибудь из родных или из крепостных крестьян можно было отправиться через Валдай под самую Тверь, где находилось Хомутово.
Что дала Врасскому гимназия?
Как и все гимназии того времени, она давала воспитанникам довольно хорошие знания по арифметике, географии, всеобщей и русской истории. Там основательно изучались латынь, русский, греческий, немецкий и французский языки. Наряду с этим много и долго, во всех классах, со всей силой верноподданнического усердия преподавался закон божий.
Быстро пролетели гимназические годы, и перед юношей открылась новая заманчивая перспектива. В начале 1847 г. он успешно сдал вступительные экзамены и был принят в Дерптский университет, на камеральное отделение. Сначала оно было в составе философского, а затем юридического факультета. Позднее это отделение стало называться дипломатическим.
Судя по всему, под своды храма науки Владимир Врасский пришел не безликой «единицей», пожелавшей носить студенческую куртку и зубрить мудреные формулы. Нет, это была оригинальная, по-своему яркая натура, хотя и не успевшая еще раскрыть своих дарований. Как это часто бывает с людьми талантливыми, в юные годы он много раз находился в разладе с самим собой. В нем сталкивались очень противоречивые наклонности и привычки.
С одной стороны, положение вольноприходящего гимназиста заметно разбаловало его. Он жил вдали от родительского досмотра, в стороне от гимназического начальства, был предоставлен самому себе — и это не проходило даром. Постепенно в нем зарождались черты недисциплинированности. Когда-то смирный и застенчивый барчук, он в годы пребывания в Дерпте бывал вспыльчивым забиякой.
Однажды, будучи студентом-первокурсником, Врасский ударил на улице одного молодого горожанина. Это было в начале 1847 г. За этот грубый проступок он получил наказание — трое суток строгого ареста. А позднее, как это видно из справки председателя суда, он еще два раза побывал под арестом, — правда, уже за менее тяжкие проступки.10 Он сидел в карцере, расположенном на чердаке главного университетского корпуса. Стены этого мрачного помещения были испещрены «афоризмами» штрафников. Между прочим, одна из комнат карцера и теперь сохраняется в Тартуском университете в прежнем виде, как свидетель прошлого. Изредка туда приводят экскурсантов.
Иногда Врасскому просто нравилась праздность. В такие часы он бродил где-нибудь по Набережным, улицам или подымался на знаменитую гору Тоомберг, стоящую в центре города и нависающую над университетскими корпусами. Там, в тени густых дубов и лип, на дорожках, петляющих вокруг высоченных стен древнего Петро-Павловского костела, он проводил немало времени. Случалось, что и кутил на холостяцких пирушках. Об одной такой студенческой пирушке, оставившей некоторый след в его судьбе, речь будет впереди.
Итак, одинокая, вольная и обеспеченная жизнь юного барина развивала в нем наклонности, которые никак не назовешь хорошими. Но, с другой стороны, независимое существование, видимо, помогало ему вырабатывать в себе вдумчивое отношение ко всему, что его окружало. Надо было самому решать многие жизненные вопросы, самому делать то, что дома сделали бы за него другие. Это влияло на студента благотворно. Постепенно он отучался от дурных привычек, воспитывая в себе человечность, пытливость и стойкую работоспособность.
Как свидетельствуют экзаменационные листы, хранящиеся в Эстонском архиве, учился он хорошо, получая на экзаменах высокие и очень высокие оценки.11 Его общественные взгляды свидетельствуют о прогрессивном образе мыслей. Об этом можно судить хотя бы по его студенческим сочинениям. Вот одно из них, под названием «Смирна». Написанное наспех, коротко, оно уместилось всего на одном листке гербовой бумаги. По форме это как будто простой пересказ статьи из турецкого журнала, автор которой с большой похвалой отзывался о реформах в Османской империи при правлении молодого султана Абдул-Меджида. Сочинение прозрачно намекало на то, что даже султанская Турция в экономических и политических преобразованиях стала более гибкой по сравнению с крепостнической Россией, где формы правления застыли в своей неподвижности.12
В. П. Врасский был человеком образованным, обладал достаточно широкими знаниями. Но надо признать, что университет все же много недодал ему, как и другим студентам, по вопросам социологии, в области философских и других гуманитарных наук.
В лекционных залах он слушал многих столпов правоведения, истории, филологии, богословия. Профессор Фридрих-Адольф Филиппи читал теологию, историю догматов, символику. А что от всего этого оставалось в голове студента? Экстраординарный профессор Людвиг-Генрих Штрюмпель говорил с кафедры о сотворении мира, о верховном разуме творца, о целесообразности и гармонии в царстве живой природы, о сущности человеческой души. Все это преподносилось сложно, туманно,
17
до разума и сердца не доходило, хотя начальство — вполне понятно — оценивало лекции Штрюмпеля очень высоко. Сам ректор университета, проф. Христиан-Фридрих Нейе, читал проще, но и в его устах древнеклассическая филология и история литературы выглядели далекими и маложизненными.
Разумеется, не только сами лекторы были повинны в насаждении идеалистических и догматических взглядов. Тут действовали более общие и глубокие причины, обусловленные всей социально-политической обстановкой тогдашней николаевской России.
В одном своем отчете ректорат в те годы отмечал, что профессора и преподаватели университета были охвачены стремлением подготовить из студентов «не праздных умников и книжных ученых, а верных служителей престола».13 Это довольно откровенное признание: учебная кузница в Дерпте ковала опору царскому самодержавию. Правда, идеологическая подготовка служителей престола проводилась несколько своеобразно, с примесью лютеранского духа, который в то время насаждался в университете. Против этого царское правительство предприняло некоторые шаги. Но главная опасность русскому царизму грозила не отсюда.
Главное заключалось в росте революционных сил в стране. Лучшая часть студенчества проникалась идеями русской революционной демократии. До Дерпта доносился ветер революции 1848 г., и тогда министр просвещения П. А. Ширинский-Шихматов, с одобрения императора, провел ряд мер по усилению контроля над мыслями студентов, а , также и профессоров. К концу пребывания Врасского на юридическом факультете уже готовилась печально знаменитая инструкция и секретное наставление ректору Дерптского университета об усилении борьбы с «разными социалистами и коммунистами», у которых «основная мысль — достижение безусловного равенства».14
