К поезду вывалила возбужденная толпа солдат с винтовками. Ее ор пробился в вагон даже через все заглушающее шипение паровоза.

– Держитесь. От меня ни на шаг! – еще раз сказал Бурков.

Я же себе сказал: «С возвращением к родным пенатам, ваше высокоблагородие, защитник Отечества господин подполковник!» – Никакие пенаты меня не ждали. Писем от сестры Маши я не получал с лета и совершенно не знал, что с ними, что с домом, и вся моя надежда была только на нашего Ивана Филипповича – надежда в том смысле, что ни по какой революционной реквизиции его-то из его каморки не выселили.

Поезд остановился. Пассажиры хватили из вагона. Навстречу ударил плотный и развязный, сознающий свою безнаказанность, мат.

– Вываливай побыстрей! – в десятки глоток заорала солдатская толпа.

Я вцепился за ремень Буркова и велел Фадееву вцепиться за ремень мне.

– Куда, сволочь! Вываливай! Не задерживай! – орала толпа и сама же облепляла вагон, не давая пройти.

Фадеев сзади со ступенек упал на меня. Его, кажется, ударили кулаком в лицо, потому что я услышал характерный тупой и смачный удар. Фадеев смолчал и моего ремня не отпустил. На Буркова заорали сволочью. Он ответил тем же.

– Ты, мать-перемать, сволочь, чего? Ты не видишь мандат, сволочь? Эти двое со мной! Со мной, я сказал! Где начальник охраны? – зло закричал Бурков.

Он, вероятно, подумал, что вся эта солдатская толпа, вернее, вся эта ощеренная и единая в своей ощеренности пасть, являла собой станционную охрану с задачей проверки документов. «Это новая Россия!» – как бы ему в возражение, молча усмехнулся я.

Мы продрались сквозь эту новую Россию в вокзал, как оказалось, в Россию еще более новую, потому что окунулись в трудно вообразимое зловоние промерзшего и загаженного, невероятно забитого народом помещения. Бурков спросил комнату коменданта. Немного помня расположение вокзала, я подсказал. В его комнате толкались с десяток злых, курящих и плюющихся солдат. К самому окну был притерт замурзанный железнодорожный чин. За столом с телефонными аппаратами ругался чернявый чин в офицерской тужурке.

– Я вам говорю, товарищи! Я таких вопросов не решаю! – тонко, со срывом голоса кричал он.

– А ты решай! – кричали на него солдаты.

– Я отвечаю только за станцию! Вот пришел состав! Занимайте его! Он пойдет на отстой! В вагонах вам будет до утра выспаться! – отвечал человек в офицерской тужурке.

– Ты нам будешь указывать! – хотел хватить его кулаком один из солдат.

Его остановили.

– Может, займем? – спросил один.

– Да ладно, займем! Его уже и так робяты занимают! Все лучше, чем здесь! – заговорили все.

– Предупредите машиниста! – велел человек в офицерской тужурке.

– Я те все равно!.. – зло сказал ему тот солдат, который хотел хватить его кулаком.

– Вам чего? – завизжал на нас человек в тужурке.

Всю дорогу от Самарканда мне приходилось играть роль солдата. Я промолчал. Бурков ткнул ему мандат.

– Ты комендант? – и с той же злобой, с какой он пробивался сквозь толпу только что, и без какой в России, кажется, ничего уже не делалось, прокричал он.

– Коменданта нет! Я его помощник товарищ Политковский! Освободите служебное помещение! – закричал помощник коменданта.

«Господи!.. Стаховский, Блюмкин, Шахназаров, Брадис, Политковский!» – в уме перевел я в том смысле, что еще недавно были они, вся эта новая власть, в фамилиях, оканчивающихся на «ко» – Крыленко, Дыбенко, Овсеенко, так что даже наш невозмутимый командир Третьей кубанской казачьей бригады Николай Иванович Кравченко рассвирепел и грохнул кулаком по столу: «А пид суд? Суд, кажись, ще без ко!»

– Ну, так ты звони дежурному коменданта гарнизона города, доложи, что прибыл Бурков! – снова закричал Бурков.

– Коменданта гарнизона города давно уже нет! Приказы военного отдела по управлению гарнизоном подписывает товарищ прапорщик Селянин! Все вопросы к нему! Покиньте помещение! – показал на дверь помощник коменданта.

– Звони, сволочь! – оскалил зубы Бурков.

– Товарищ! Звонить бесполезно. Это вам говорю я, ответственное лицо, наверно, единственное в городе ответственное лицо. Дежурный сейчас или спит, или прихватил кралю от Бобиной или Головиной, этих содержательниц подобного рода девиц. Я тоже не был бы с перекошенным от негодования лицом, если бы мне были подобные крали. Но я не могу! Если даже ваш дежурный подойдет к телефону, что он скажет! Он скажет: пусть ваш предъявитель мандата подождет до утра! – И это будет лучшим ответом, – сбавил в тоне помощник коменданта. – В вашем Оренбурге, наверно, есть какой-то порядок. А в нашем Екатеринбурге, товарищ, вы думаете встретить такой же порядок? Вы встретите здесь полный беспорядок. Вы слышите? – он ткнул в сторону перрона и в сторону зала. – Вот вы что встретите. Вы лучше останьтесь на вокзале. Это я могу вам сказать. Вот прибыла рота пехотного Корсунского полка для охраны станции. А у меня нет охраны, чтобы от них станцию охранить. – Он снова ткнул в сторону перрона и в сторону зала. – Только что она здесь требовала обеспечить их ночлегом и питанием. Только что я чуть остался жив. Где я возьму накормить сто пятьдесят человек? Вы слышали, я разрешил занимать ваши вагоны. А питаться уже все привыкли за счет приезжего народа, вот за счет вас, товарищ! – он указал на Фадеева.

Фадеев тотчас как-то по-бабьи и в ужасе всплеснул руками.

– Господи, Боже мой! Так ведь у меня заплечный мешок исчез! – вскричал он. – Мы с Бурковым оглянулись на него. – Вот здесь, на спине, – Фадеев совершенно по-детски показал нам спину черного своего пальто. – Вот здесь у меня был мешок с продуктами. И он исчез!

– Вот! – победно вскричал помощник коменданта. – Товарищ был с мешком. Теперь остался без мешка!

– Может быть, в вагоне забыли? – спросил я.

– Что вы! Как же забуду! Да ведь при вас все было! Вы мне лямку поправляли! – потерял в образе обывателя и обиделся на меня Фадеев.

– И не удивительно! Грабят целые вагоны! Разбивают пакгаузы! – сказал помощник коменданта. – Я что хочу. Я по заданию областного комиссара транспорта товарища Гребенева делал докладную записку. Так я вам скажу. Я прямо указал, что, бывает, за ночь начисто опустошают по тридцать, а то и по сорок вагонов, то есть целые составы! Разгул дикий. Вам повезло, что перед вами прибыла эта рота, которую вы только что видели. А если бы ее не было, вас бы непременно стали обыскивать. Вот тогда у вас все бы отобрали! А вы о мешке вспомнили! Да вас бы, – помощник коменданта посмотрел на меня и потом на моих спутников, – да вас бы непременно арестовали! И кто бы арестовал? А товарищи из охраны бы и арестовали и не стали смотреть на ваш мандат! Потому что ваш мандат для них – это уже власть. А они не хотят никакой власти! Это вам не ваш Оренбург! Да что там! – помощник коменданта поискал в бумагах и протянул номер какой-то газеты, которую Бурков взял, но, не посмотрев, вернул. – Вот, пожалуйста, вам! Арестовали и убили! И сообщили в газете! Зачем сообщили? А чтобы все остальные знали, что они власть и делают, что хотят! А вот делать порядок они не хотят! Товарищ Гребенев мне говорил за мою докладную записку, прошу пардона, сейчас зима, и не так заметно. Но в городе вместо необходимых трехсот тридцати золотарей работают только тридцать! Что будет весной с городом! Этого знать и делать этот порядок они не хотят! А вы тоскуете о мешке!

– Так ведь продукты! И как же можно, чужая вещь, на чужих плечах! – безутешно шарил по пальто, будто искал лямки мешка, Фадеев.

– Ты что же, против революционной власти? – зло спросил помощника коменданта Бурков.

– Товарищ! – усмехнулся помощник коменданта. – Я не сидел бы здесь и не отвечал бы за самое ответственное место в революции, за железную дорогу! Я принадлежу к партии социалистов-революционеров, которая вся при режиме сидела по тюрьмам, а кто не сидел, те висели за свою революционную убежденность по виселицам!

– Так что же ты тут нам со своим Гребеневым контру разводишь? – спросил Бурков.