И вот после его смерти старухи стали усиленно убеждать Феклинью, что всевышний не стерпел издевательств ее мужа над ним и наказал, а она, Феклинья, должна молить бога, чтобы он взял сына Алешу под свою защиту.
Наслушавшись старушек, Алеша вспоминал, как отец назвал когда-то бога дураком, и все чаще и чаще стал задавать себе вопрос: «Может, и правда бог есть, и он наказал отца?» Мать теперь стала молиться и утром, и вечером. Она находила в этом утешение, предлагала сыну научить его молитвам. И однажды Алеша согласился. Если бог есть, то я вымолю у него прощение отцу на том свете, подумал он.
Жизнь сложилась так, что Черновым пришлось оставить родную деревню. Феклинья переехала в рабочий поселок, поближе к младшей сестре Анне, купила свой дом. Скучала Феклинья, сокрушалась, что в поселке нет церкви. Вечерами она била поклоны, учила сына:
— И ты помолись, Алешенька. Бог, он все видит, зачтет в судный день твои радения.
И Алеша молился.
Как-то по приглашению пресвитера Феклинья попала на «собрание» баптистов. «Братья и сестры во Христе» встретили ее приветливо. Пресвитер долго говорил о заблудших овечках господних, которые сами не знают, что самая крепкая и правильная вера — баптистская. Феклинья слушала и понимала, что эта овечка—она, и внутренне соглашалась, что надо ей прибиться к одному какому-нибудь берегу.
И мать с сыном начали посещать секту баптистов. Алеша
перестал ходить в кино, слушать радио, потому что все это отрывало его мысли от Христа.
Ему хотелось достичь совершенства, во всем быть праведником. Но иногда он ловил себя на мелких грешках: то плохо подумал о пресвитере, то утаил от матери рублевку, чтобы купить сладостей...
Как достичь совершенства? Как-то, читая Библию, он нашел в послании апостола Петра такие слова: «Как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружайтесь той же мыслью, ибо страдающий плотию перестанет грешить».
Это было для него откровением.
Стало ясно: он должен отдать какую-то часть тела во славу божию, для своего спасения. Но как это сделать, чем пожертвовать, он не знал. Наконец план созрел: отдаст мизинец...
Было это вечером. Алексей ушел в поле и затаился около железнодорожной насыпи. И вот послышался перестук колес. Нигде ни души. Алеша протянул левую руку, положил мизинец на холодный рельс. Поезд уже рядом. Алексей сжался, закрыл глаза. Главное — не струсить, не поднять головы — иначе ее размозжит подножками вагонов. И вот руку кольнуло. Надо лежать, лежать, пока не пройдут все вагоны. Наконец простучал последний. Цела ли рука? Цела. Но горит, будто ее поджаривают на костре.
Спустя две недели Алеша вышел из больницы. Стыдно было лгать людям, которые проявляли участие, старались чем-нибудь помочь. А он все-таки лгал, потому что боялся: вдруг люди решат, что он хотел покончить жизнь самоубийством.
И все-таки он в те дни ждал каких-то чудодейственных изменений. Но его баптистская жизнь не менялась. Как и прежде, он ловил себя на мелких грешках и вымаливал прощение.
«Сейчас, когда я пишу эти строки,— читала Аленка,— я сам себе кажусь смешным и жалким. А ведь тогда я считал, что совершаю что-то героическое, самопожертвование во имя бога возвышало меня в собственных глазах. Религия унизила, растоптала во мне все человеческое, и долго бы я еще молился богу, готовил себя к раю на том свете, если бы не товарищи по шахтерскому труду...»
Аленка перевела дух. Так вот почему, оказывается, у брата нет мизинца. Алеша лишился его ради веры...
С реки шел Венка. На плече у него лежало удилище, в руках связка с пескарями. Аленка с сожалением захлопнула тетрадь. Витамин остановился около девочки и пожаловался:
— Клюет всякая шантрапа... А ты что делаешь?
Аленка пожала плечами.
— Просто так,— неопределенно ответила она и подумала, что ей, как и раньше Алеше, часто приходится говорить неправду, и все из-за религии.
Аленке хотелось дочитать письмо Алексея до конца, но Витамин переминался с ноги на ногу.
— Пойдем домой, что ли? — спросил Витамин.— Тебя, наверно, Ромка ищет.
— Мне еще надо в одно место зайти,— сказала девочка.
— Как хочешь,— пожал плечами Витамин и пошел в поселок. Аленка тихо побрела к дому тетки Феклиньи.
— Вот,— протянула она тетрадь.
Феклинья схватила ее, прижала к груди.
— Не заметили ли, когда брала? — забеспокоилась она.
Девочке было и тяжело, и горько, и стыдно.
— Не знаю,— прошептала она.
Тетка налила стакан молока, положила на блюдце ватрушек с повидлом и принялась угощать племянницу. Но Аленка отказалась от еды. Тогда Феклинья сказала:
— Сбегаю к брату Фоме. Покажу тетрадку-то.
Глава двадцатая ТАЙНЫ РАСКРЫВАЮТСЯ
Самсонову не давал покоя лес, сваленный около дома забойщика Чернова. Он, Самсонов, согласен с Ромкой — стыдно подозревать шахтера, чей портрет висит в галерее Почета. Но ведь эти самые плахи ног не имеют, как же они оказались в переулке? Любому ясно — их кто-то привез.
Витька считал делом своей чести найти не только человека, взявшего плахи, брошенные мальчишками на берегу, но и разыскать тех мошенников, которые их оставили на острове. Только после этого он со спокойной совестью сможет пойти к старшине и на равных поговорить о разных историях из жизни знаменитых сыщиков.
Но судьба не баловала Витьку. Взять хотя бы неприятную встречу с сектантским вожаком... Наверное, он, Самсонов, в чем-то ошибается, потому что трудно представить, что баптист станет воровать... Витька слышал от знакомых, что баптисты вообще самые честные люди. Валяйся на дороге сто рублей — они пройдут мимо и не возьмут.
Сколько Самсонов ни убеждал себя, все равно голос баптиста ему казался знакомым. Но это еще не было доказательством того, что мальчишки ночью слышали именно пресвитера.
Витька потрогал ухо. Оно болело. Сыщик направился в переулок к дому Чернова. Плахи лежали на месте. Витька встал на колени, достал из кармана увеличительное стекло и начал искать следы. Но следов человека он не нашел, так как молодая травка на лужайке уже выправилась. Зато безо всякого увеличительного стекла четко виднелись две светло-зеленые полоски, и нетрудно было сообразить, что они остались от колес проехавшей телеги.
Ясненько, обрадовался Самсонов, плахи-то привезли на лошади. Это открытие несколько обнадежило сыщика. Лошади были наперечет, и Самсонов начал продумывать план расследования. Он начнет, конечно, со знакомого сборщика вторсырья, Витаминова отца... И тут Витька вспомнил, как на днях наблюдал из крапивы за переулком и видел на телеге Пашу Наоборот с Витамином.
Интересненько, раздумывал Самсонов, для чего это Звягинцеву потребовалось ездить на чужой лошади, да к тому же позорно удирать от знакомых мальчишек?
Сыщик нашел Звягинцева дома. Паша Наоборот сидел перед зеркалом и разговаривал сам с собой.
— Бог на помощь, Иисус Христос,— сострил Самсонов.
— Иди ты со своим Христом,— ответил Иисус змию-искусителю.— У тебя роль хвостами крутить да рычать, а мне вот приходится перед зеркалом репетировать,— и Паша Наоборот провел ладонью по пятнистой от зеленки остриженной голове.— Досталась же мне роль, врагу не пожелаю.
Самсонов подошел к этажерке с книгами и, просмотрев некоторые из них, разочарованно сказал:
— Добрых книг, оказывается, нет у тебя.
— Про индейцев есть.
— Это не то.
И Самсонов перешел к делу. Он взглянул на Павлика, предупредил:
— Смотри мне в глаза, Звягинцев, и не моргай. Признавайся, зачем с Витамином на лошади ездил и почему от Васьки Фонарикова убегал?
Павлик мрачно сказал:
— Верно, ездил. Свои лучшие марки, можно сказать, проездил, а за что? Ни фига у меня не вышло.
— Ты толком говори,— сказал Самсонов.— Что-то ты мудришь, Павлик... Крутишься, как черт на горячей сковородке...
— «Черт», — обиженно повторил Паша Наоборот. — Тут роль Иисуса подсунули, тут с милицией запутался... А в Шушенское ехать хочется? Хочется. Вот я и ездил с Витамином по дворам — макулатуру собирали.
