И, поддерживая молодую девушку, он направился к мельнице, черневшей грозным призраком на тёмном фоне ночного неба.

Кроме маленькой каморки, служившей обиталищем старика Кондрата и в которой теперь находился Барятинский, на мельнице была ещё большая горница, предназначавшаяся в горячее время осеннего помола для ночёвки приезжих крестьян, привозивших на Тихоновскую мельницу своё зерно из очень дальних деревень.

Вот в эту-то горницу и ввёл понятливый Никитка князя Долгорукого и молодую княжну, и не подозревавшую, что она стала жертвой самой гнусной интриги.

Анна с удивлением оглянулась крутом.

Она была уверена, что Долгорукий проведёт её прямо к Барятинскому, и, не видя его здесь, в этой большой слабо освещённой оплывавшей сальной свечкой горнице, тёмные закопчённые стены которой как-то донельзя неприютно глядели на неё, – молодая девушка вздрогнула. Ей почему-то стало страшно.

До сих пор ни тени сомнения не возникало в её возбуждённом мозгу. Преобладала только одна мысль, – мысль о Барятинском, о том, насколько сильна его болезнь. Занятая этою мыслью, вся отдавшись ей, Анна не заметила неестественности рассказа Долгорукого и, вся охваченная мучительной тревогой за любимого человека, не рассуждая, бросилась сама в западню.

И только теперь, оглядываясь кругом и почувствовав какой-то неясный страх, который внушала ей эта горница, одна половина которой была занята столом, где мерцала свеча в железном шандале, а другая совсем потонула во мраке, – молодая девушка задумалась, и результатом этих дум явилось какое-то неясное подозрение.

«Боже мой! А что, если я обманулась в Долгоруком, – думала она. – Может быть, он выдумал всю эту сказку, чтобы завести меня в это страшное место… Ведь он любил меня… Говорит – любит до сих пор… Если он насильно хочет овладеть мною…»

Она опять нервно вздрогнула и оглянулась кругом. Долгорукого не было около неё. Он был на самой мельнице и шептался с Никиткой. Жутко стало княжне Анне.

Мрачная комната показалась ей ещё мрачнее. Мёртвая тишина, царившая вокруг, пугала её. Малейший шорох ветра в крыльях ветряка, каким-то слабым свистом доносившийся сюда, заставлял её вздрагивать и как-то пугливо прижиматься к столу, около которого она стояла.

А неугомонные мысли продолжали шуметь в голове, продолжали рисовать самые безотрадные, самые удручающие картины.

– Господи, спаси меня! – шептала княжна, заламывая и чутко прислушиваясь к окружающей тишине. – И зачем только я поехала! Как я не сообразила того, что будь Вася действительно так близко от Москвы… от меня, он нашёл бы случай сообщить мне, что он жив… Ведь он любит меня, любит. Он знает, в какой страшной тревоге должна я была находиться всё это время… Его нет здесь… Меня обманули… меня завлекли в ловушку… Господи, спаси меня!

За дверью послышались шаги Долгорукого. Анна пугливо отшатнулась в сторону, и, когда он вошёл, на её сразу помертвевшем лице отразился такой ужас, что Алексей Михайлович тотчас же понял, что молодая девушка успела уже догадаться о его намерениях.

«Тем лучше, – холодно подумал он, – мне надоело играть комедию. Всё равно ей уж не уйти отсюда. Она должна быть моей…»

Но он всё-таки не хотел пугать её сразу.

– Раздевайтесь, княжна, – с ласковой улыбкой подходя к ней, сказал Долгорукий. – Здесь жарко, даже слишком жарко… А то вы ещё простудиться можете.

И он протянул руки, чтобы помочь ей снять бурнус. Но молодая девушка, заметив его движение, быстро отступила назад и дрожащим голосом воскликнула:

– Князь! Вы обманули меня! Васи нет здесь!

Алексей Михайлович язвительно расхохотался.

– Он здесь, моя красавица!..

– Вы лжёте! – продолжала княжна. – Вы лжёте! Вы бесчестно заманили меня в западню, воспользовавшись моей доверчивостью… Зачем вы это сделали?!

Долгорукий ещё сильнее расхохотался.

– А вы и не догадываетесь – зачем, моя ласточка! Затем, что я люблю вас…

И он опять протянул к ней руки.

Только сейчас осознала Анна всю опасность своего положения. Только сейчас поняла она, какую ужасную ошибку совершила, поехав сюда, на эту глухую, затерянную в поле мельницу, вместе с Долгоруким.

И её охватил такой страх, что она чуть не лишилась чувств. Но она поборола подступавшую слабость; она придала на помощь всю силу воли и, глянув прямо в лицо нахально улыбавшегося Долгорукова лихорадочно загоревшимся взором, воскликнула:

– Какой же вы негодяй, князь! Насколько нужно быть бесчестным, чтобы заманить меня в такую подлую ловущку… О, как глубоко я вас ненавижу! Как страшно я вас презираю…

Долгорукий молча не сводил с её бледного личика, еле освещённого лучами мерцавшей свечки, своего пылавшего взора. Он чувствовал, как всё сильнее и сильнее закипает кровь в его жилах, как всё прерывистее начинает биться сердце… Он, казалось, позабыл в эту минуту весь мир, даже Барятинского, каморка которого была отделена тонкой перегородкой, – забыл всё, кроме своей страсти, кроме дикого желания во что бы то ни стало обладать этой хрупкой девушкой, с таким гневным презрительным видом стоявшей теперь перед ним.

В нём просыпался зверь, и что бы ни говорила княжна Анна, как бы ни молила его, как бы ни проклинала, – он не услышал бы ни мольбы, ни проклятий. Шум разгоревшейся крови заглушил бы всё это…

А молодая девушка продолжала, вся пылая негодованием, сама не понимая, что делается с нею, откуда берётся у неё эта энергия, поддерживающая её теперь, в эту ужасную минуту…

– Постыдитесь, – говорила она. – Прилично ли вам, князю Долгорукому, изображать простого разбойника… Да и разбойник бы не пошёл на такое дело, и тот бы сжалился надо мною! Неужели вы хуже разбойника?!

– Я люблю тебя, – прошептал Долгорукий.

– Какая же это любовь! Последний холоп – и тот любит иначе… И тот не станет злоупотреблять неопытностью и доверчивостью девушки.

– Я люблю тебя… – снова повторил Долгорукий и подвинулся к ней.

Лицо его побагровело, глаза налились кровью, и он так был страшен в это мгновенье, что княжна невольно вскрикнула и закрыла лицо руками.