Собран был богатый, обоснованный и упорядоченный материал, который вместе с другими церковно-историческими запасами сам собой просился в рамки научной систематизации. Этот труд смело взял и благополучно выполнил самоотверженно-даровитый архиепископ Черниговский Филарет (Гумилевский), выпустивший в 1847–1848 годах «Историю Русской Церкви» в пяти периодах, обнимающих у него годы с 988 по 1826 гг. Это компактное сочинение, занявшее в шестом издании всего лишь большой том, совмещает огромную массу сведений, нередко добытых собственными разысканиями и справками, отличается бесспорным искусством комбинирования по существенным началам жизненных явлений, почему последние сразу становились ясными в этой перспективе по своей подлинной исторической природе и не нуждались в детальном рассмотрении.

По словам автора, «история Русской Церкви, достойная своего имени», «есть верное изображение перемен, происходивших в ней с самого начала до последних времен», и, «как наука, должна быть органическим целым — должна иметь единство предмета, связь частей и правильное расположение их». Для этого выдвигаются «события важнейшие по своему влиянию на положение Церкви», каковыми — после ее происхождения — были: нашествие монголов, разделение одной митрополии на две, патриаршество и синод. Масштабом здесь берется принцип соображения с заправляющими церковно-правительственными факторами, при которых все глубины народной жизни уходят в тень и как бы лишаются активного участия в общем прогрессе. При всем том незыблемо, что для русского церковно-исторического развития данные моменты были самыми решающими и несомненно накладывали свой типический отпечаток на обширные полосы нашего церковного бытия, отмечая главнейшие ступени в его общем строе, частью — даже до новейшего времени. Неудивительно, что распорядок преосвящ. Филарета и поныне удерживается в основных своих чертах.

Для достижения лучшего успеха требовалось дальше позаботиться о том, чтобы церковно-историческая действительность захватывалась в этих границах с возможной полнотой и отражалась в своих реальных очертаниях. Частные схемы, принятые у архиеп. Филарета для каждого исторического периода, достаточны для этих целей, но они однообразны, почти совсем не варьируются при смене эпох и в своем содержании проникнуты теоретической отвлеченностью. Отсюда картина получается несколько безжизненная, как бы застывшая в своих тонах при хронологическом чередовании исторических фигур. Лишь в третьем и четвертом периодах отмечаются разности по тем или иным сторонам церковно-исторического строя между севером и югом России, и мы более конкретно видим перед собой саму церковную жизнь в ее основных фактических течениях.

Внутренним мерилом служило для преосвящ. Филарета твердое убеждение, что «историк Церкви преимущественно должен быть верен правде, а для сего он должен быть истинным христианином. Пересматривая источники, он должен смотреть на их сведения не по духу своего времени, но так, как требуют обстоятельства того времени, как требует правда истории и Евангелия. Истина только во Христе. Без христианского благочестия историк — только иностранец во Христовой Церкви: многого он не поймет в событиях Церкви, многое испортит превратным толкованием или вовсе оставит без внимания. Христианское благочестие сколько снисходительно к другим, столько же и справедливо. Как ни неприятны дела человеческой слабости, оно не молчит о них и не украшает их вопреки правде, хотя и не дозволяет себе жестких отзывов вопреки любви, касаются ли эти дела знаменитых частных лиц и целых обществ». Это означает христианский объективизм, выгодно отличающий рассматриваемый труд, где мы находим и трезвую критику источников со всякими сведениями и редкую смелость суждений по всем пунктам. «История» преосвящ. Филарета, представляя ценный по времени научный компендий, оперировала с хорошими фактическими данными, которые были не слишком богаты и далеко не совсем разработаны. Эта материальная недостаточность не дозволяла законченной реконструкции и связывала самые принципиальные взгляды своей ограниченностью, при которой не все факторы обнаруживались отчетливо и угадывались правильно или даже просто подмечались. Вопреки митрополиту Евгению, который нимало не тревожился фактическими пробелами в известиях и хладнокровно смотрел на эти зияющие окна, архиеп. Филарет непременно старался снабдить их рамами и вставить стекла, считая прямой обязанностью историка «недосказанное и неясное (в источниках) досказать и объяснить по соображению». Этим гарантировался большой простор субъективизму и тенденциозности, коль скоро не будет отыскиваться и подбираться обильный и доброкачественный материал. Так создавалась для русской церковной истории решительная потребность в материальном обогащении и соответственном ему воспроизведении исторической жизни. Этой великой миссии незабвенно послужил преосвящ. Макарий (Булгаков), скончавшийся митрополитом Московским. Он вышел раньше архиеп. Филарета на поприще церковно-исторической науки, выпустив еще в 1846 году «Историю христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введение в историю Русской Церкви», но последняя, появившись в свет в 1857 году первыми тремя томами, оборвалась на ХII-м, изданном по смерти автора (t 9 июня 1882 г.) в 1883 году и простирающемся до рассмотрения Большого Московского Собора 1667 г. Если принять во внимание, что некоторые томы Макариева труда (например, XII) почти равняются всему сочинению Филарета, хотя первый обнимает время меньше на полтораста лет и не затрагивает многих крупнейших событий позднейшей эпохи, как упразднение патриаршества и установление в Русской Церкви синодального устройства, то легко понять, сколь грандиознее были замыслы и намерения митрополита Макария, хотя расширялись они у него постепенно вместе с прогрессивным развитием самой работы. В этом огромном размахе чувствуется принципиальное стремление к фактической полноте, по возможности всецелой и совершенно исчерпывающей свой предмет. Но тогда историческая действительность будет сама свидетельствовать о себе своей натуральной конкретностью и не нуждается в побочных освещениях. Отсюда существенным свойством церковно-исторического творчества оказывается чисто документальное обоснование всего движения церковной жизни, чтобы в ней все явления достаточно мотивировались фактически и удовлетворительно объясняли ее последовательный ход во всех исторических трансформациях. Об этом красноречиво говорило уже само «Введение», обособленное в отдельную книгу, конечно, ради того, чтобы изображением языческого прошлого России обеспечить истинное уразумение христианского возрождения ее, получившего известные типические формы и в свою очередь подготовившего дальнейшее течение по избранному здесь направлению.

Это есть плодотворная идея — фактического генезиса в истории, всегда одушевлявшая митрополита Макария и всюду наблюдаемая им. В его колоссальном творении, достойно конкурирующим с «Историей России» проф. С. М. Соловьева, она воплощается посредством фактической обстоятельности, которая сообщает особый блеск новизны и оригинальности. Автор был счастлив ценными открытиями и обогатил науку множеством всяких сокровищ несомненного и высокого значения — помимо привлечения всех доступных данных, напечатанных или отмеченных и указанных другими. В этом отношении труд митрополита Макария остается великим научным памятником, хотя часто носит отпечаток документального копирования внесением добытых им материалов in extenso — иногда почти в сыром виде. Но этим достигалась фактическая детальность, которая содержала в себе и свое фактическое истолкование. А при нем, пожалуй, и не требовалось ничего иного, кроме стройного фактического изложения с пластической наглядностью искусного живописания. Так имеем второе свойство историографии митрополита Макария в художественно-повествовательном ее характере на всем протяжении целой серии.

Эта сторона прекрасно оттеняет всю историческую конструкцию и тем более привлекает, что автор обладал особенным даром — простого, ясного и захватывающего воспроизведения, не ослабляемого даже документальной массивностью во многих частях. Но это преимущество обнаруживает, что митрополит Макарий был собственно научным повествователем и совсем не столько является ученым комментатором, обнажающим внутреннюю, идейную созидательность в историческом преемстве. Факты, конечно, слагаются в родственные группы и взаимной связностью достаточно мотивируются в своей внешней феноменальности, однако конкретное бытие их постулирует к сокровенным движущим факторам, которые обусловливают саму историю, как разумное жизненное развитие, осуществляющее высшие цели всемирного прогресса в определенных бытовых и хронологических рамках той или другой национальности. Без этой внутренней пружины простое сцепление механизмов никогда не производит стройного организма с осмысленной солидарной работой, почему констатирование их еще менее способно показать во всей конструкции широкую целесообразную пригодность, которая везде возникает лишь из глубоких духовных импульсов. Митрополит Макарий, бесспорно предполагая последние, довольствовался больше фактической причинностью и ею взвешивал саму достоверность разных сведений и документов, не находя необходимым простираться в своем критицизме дальше этого ординара. Естественно, что он принимал и защищал летописное сказание о посещении апостолом Андреем Киева, поскольку в нем была вполне удовлетворительная по содержанию мотивировка для христианского просвещения Руси. Правда, это было допущено в раннем историческом сочинении, но и потом не было взято назад с совершенной категоричностью, ибо для самого автора не было к этому историографической принудительности. С течением времени критический элемент выступает у него энергичнее и шире, хотя остается чисто фактическим и теперь, ограничиваясь оценкой ближайшей применимости интересующих данных для непосредственного употребления, которым прямо таксировалось историческое правдоподобие и устранялись дальнейшие разыскания.