Верка о своей работе тоже вспоминала. Упускать клиентов было нельзя. Хотя бы самых главных, в смысле денежных. На исходе беременности уже смоталась в Москву, постригла их, они с ужасом косились на Веркин живот и оценивали ее старания. Через неделю пора опять за работу. Чувствовала она себя нормально. После родов дамы ей звонили, поздравляли с дочерью, она обещала выбраться их постричь. Практику в городе Верка почти свернула, оставив пять постоянных клиенток. Ей этого вполне хватало. Здесь было проще. Мать посидеть не откажется, молоко она оставит на кормление.

Михаилу было сказано, чтобы в следующие выходные не приезжал. Верка сама поедет в Москву. Работать. Он удивился, пытался отговаривать, потом понял, что бесполезно. Верку он отчасти понимал, бизнес есть бизнес, у каждого он свой, а законы одинаковы — расслабляться нельзя. Брать ее на свое полное содержание он не то что не мог, а понимал, что она не согласится. В воскресенье Верка уговорила его уехать домой. И что ты завтра рано потащишься, мне тебя жалко. Аргументы выдвигала хоть и убедительные, но Веркино поведение его насторожило. Он уже почувствовал себя лишним в жизни этой маленькой семьи. Но действительно устал за последнее время, это ей хоть бы что, а он уже не мальчик, поэтому уехал и лег спать пораньше, особенно не вдаваясь в тонкости Веркиного поведения. А той руководила больше интуиция, смутные неопределенные предчувствия или просто любовь. Даже если он не придет, она хотела остаться наедине со своими мечтами. Михаил ей мешал.

Но он пришел. К семи часам Верка была уже в страшном напряжении. Она успела вымыть голову, сделать прическу, а также приоделась, удивляясь самой себе. В обтягивающем неброском платьице она была похожа на девочку, если бы не грудь — большая, тяжелая. Верка упаковала ее в новый лифчик, грудь выдавалась вперед, бросаясь в глаза. Услышав звонок в дверь, Верка чуть не подпрыгнула, а когда пошла открывать, коленки у нее подгибались, сердце зайцем забилось, словно хотело выпрыгнуть из платья. Женские нехитрые уловки не пропали даром — за дверью действительно стоял Саша. Послан он был сюда не без опасений, со всеми мерами предосторожности и только в силу крайней необходимости. Сын дома орал как резаный, успокоить его Марина могла все-таки лучше, а никого другого под рукой не оказалось. Напутствуемый грозным предупреждением сбегать быстро туда-обратно — ребенка кормить пора, он отправился по указанному адресу. Болтливая Марина, рассказывая ему о пережитых ею в борьбе за ребенка страданиях, упоминала и о соседке по палате — наглой молодой шлюшке, живущей на содержании у старика, хамке и так далее. Он, правда, не мог понять, почему эта молодая наглая хамка отдает им молоко, но сильно и не задумывался. Бульдожья хватка жены была ему хорошо известна. Если та захочет, отвязаться трудно. А теперь шел, радуясь уже тому, что вырвался из дому, который в последнее время превращался в ад. Марина нервничала, совсем опустилась, не следила за собой. Он помогал ей, как мог. Стирал белье, мыл полы. Тоже был и усталый, и сонный. Нашел без труда нужный дом и квартиру, позвонил. За дверью стояла девчонка. Он сначала не понял, кто это, до того она была не похожа на кормящую мать. Молодая, с короткой стрижкой, тонкая, как хворостинка, с большой, обтянутой тонким стрейчем грудью. Спросил имя.

— Да, ко мне. Как ваш малыш? Не болеет? — голос был нежным, тихим. Верка была уже не Веркой. Волновалась сильно и смотрела, смотрела на него, не отрываясь. — Проходите, пожалуйста, Саша. Вас ведь Сашей зовут? Мне Марина говорила.

В квартире стояла тишина, от которой молодой отец уже отвык. А где же ее дочь? — мелькнула дурацкая мысль.

— Спасибо, я не буду проходить, я тороплюсь, — сказал, а ноги почему-то сделали шаг вперед. И дальше вели себя странно, неся хозяина в кухню, куда Верка указала рукой. Он и не понял, как помимо своей воли уселся на стул. Верка тоже молчала, глядя на него. Видя, что он уже сидит, выдавила из себя:

— Кофе?

Он мотнул молча головой, причем непонятно было, согласился или нет. Верка уже достала джезву. Они опять молчали.

— Как у вас тихо, — сказал он наконец, не отводя от Верки взгляда.

— Дочка спит. И вообще она спокойная.

— А как назвали?

— Елена.

— Красивое имя. И девочка, наверное, красивая.

Несмотря на свою внешность ловеласа, Саша был застенчив. Опыт общения с женщинами имел небогатый. Марине и не составило особого труда заарканить его. Самое трудное было — заманить в постель. А потом он все сделал сам. Не потребовались ни намеки, что пора жениться, ни угрозы. Он больше увлекался наукой, а женщин сторонился. В последние три года начал заниматься теннисом. Он не понимал сейчас, почему разговорился с незнакомой женщиной, старался все списать на обычную вежливость. Она делает для них доброе дело, дает их сыну свое молоко. Ему просто было хорошо на этой кухне, в присутствии этой симпатичной хрупкой мамаши. Тишина в доме завораживала. Потом они молча пили кофе, хотя Верка знала, что ей не следует этого делать. Ребенок не будет спать. Однажды она, не подумав, выпила вечером чашку, а потом заметила, что Лена лежит, широко открыв глаза, и молча бодрствует. Но сейчас мать об этом не думала. Ей было просто хорошо, как никогда в жизни. Что интересно, о сексе Верка даже и не помышляла. Просто хотела, чтобы он был рядом и смотрел на нее. Но кофе был выпит, и долгожданное счастье заканчивалось.

— А можно мне посмотреть на вашу дочь? — спросил Саша. Он сам не знал зачем. Наверное, хотел увидеть удивительно спокойного ребенка, а может, просто сравнить со своим.

— Конечно, — сказала Верка. — Пойдем.

Она уже незаметно для себя перешла на «ты». И, взяв его за руку очень естественно, так дети водят друг друга, чтобы показать какой-нибудь секрет, повела к кроватке. Дочка спала. Он смотрел на маленькое личико довольно долго, потом сказал:

— Какая красивая. На вас похожа.

— Спасибо, — больше Верка не нашла, что ответить.

— Мне пора. Я и так засиделся. Хорошо у вас.

Он вспомнил о том, куда ему теперь бегом возвращаться. Как будто ведро холодной воды вылили на голову. Взял бутылочку и ушел, сказав спасибо на прощание. Верка ничего не ответила и долго еще стояла в коридоре. Она не могла даже закрыть за ним дверь. Стояла и улыбалась, ничего не видя перед собой. Бессмысленное и глупое счастье было размазано у нее по лицу.

Обратно он бежал уже бегом. Интуиция подсказывала, что от жены придется кое-что утаить. А именно вот эти двадцать минут, которые она без труда могла вычислить по времени и которые сейчас он вспоминал, как вспоминают нечто прекрасное, увиденное мельком, но устойчиво застрявшее в сознании. Заскочив в магазин за молоком и хлебом, бегом взлетел на свой третий этаж. Так и есть. Вопли доносились даже сквозь железную дверь. Сын, как всегда, орал. Орал он неутомимо, день и ночь, соседи уже неоднократно интересовались притворно участливым тоном, что это с их ребеночком, не болеет ли. Ссориться на эту тему было бессмысленно, да и с Мариной не хотели портить отношений, она многим лечила зубы. Они и сами рады были бы хоть немного побыть в тишине, но не тут-то было. Врачи не находили у ребенка никаких болезней, а он продолжал вопить с редкими перерывами на сон и кормление. Встрепанная Марина трясла его на руках и встретила мужа воплем:

— Ну наконец-то! Где ты был? Я уже не могу!

— В магазин заходил. Там очередь была, — не моргнув глазом соврал ей муж чуть ли не первый раз в жизни. — Вот бутылочка. Поставь греть.

Он сам не знал, зачем врет. Просто чувствовал, что так надо. Само собой получилось. Наконец соской был заткнут маленький рот и наступила долгожданная тишина. Он чувствовал, что глаза жены шарят по его лицу испытующе, хотя она ни о чем не спрашивала. Обычно Марину трудно было остановить, ей требовался постоянно не столько собеседник, сколько слушатель, но сейчас — странное дело — она молчала. И смотрела на него. Взгляд был неприятным. Саша поспешил выйти из комнаты, чтобы переодеться. Потом взял у жены ребенка, придерживая бутылочку с молоком, и стал его кормить, разглядывая. Тот чмокал и чмокал. А Саша смотрел на свое произведение и, помимо воли, сравнивал. Мясистый нос, маленькие глазки, толстые губы. Ребенок был похож на мамашу. Хотя, бог его знает, пока растут, они меняются, об этом неоднократно говорили друзья, приходившие смотреть на наследника. Говорили они это вроде вскользь, без задней мысли, но слишком часто и независимо друг от друга. Видимо, Маринино произведение их тоже не восхищало. Или отца хотели утешить. А скорее всего, ему все это сейчас просто кажется. А почему сейчас? Саша усиленно анализировал ситуацию. Он раньше не видел маленьких детей. Видел, конечно, но не так близко и подробно. До чего же он несовершенен, человеческий детеныш! Ни на что не способен. Остается ему только рассчитывать на жалость окружающих — родителей в основном. А какая хорошенькая у нее девочка! Он сравнивал непроизвольно, хотя понимал, что сравнивает в основном не детей, а родивших их женщин. Саша еще не привык к сыну, он жил с ним всего несколько дней и боялся сознаться себе в том, что ребенок его раздражает. Он смотрел на сверток и думал: неужели это мой? Мой сын, моя кровь, мое наследство? Интересно, что из него вырастет? Судя по всему, должно вырасти Маринино подобие. Тут ребенок опомнился, что дал родителям слишком большой перерыв, и закатился в крике, наверстывая упущенное.