— Я думал, ты уже кемаришь.

Минут пять Яким молчал, словно не замечая Охнаря. Наконец обронил:

— Ну, а если и кемарю, тебе не все одно? Душа за меня болит?

— Во, не хватало! По мне, хоть провались со своей хлебней.

— Чего ж шатаешься, как серый?

Прием был далеко не дружелюбный. Однако где, кто и когда радушно принимал Охнаря? Лишь несколько прежних уличных дружков знали, что он рубаха-парень и всегда готов поделиться с товарищем последней папиросной затяжкой, глотком воды, а в случае нужды и пожертвовать за него свободой.

Ленька присел рядом на порог.

— Я зачем пришел: огоньку у тебя нету?

Опять Яким долго молчал.

— Колонию, что ли, собрался поджечь?

— Цигарку.

— Любишь курить — имей свои серники. Где ж твоя цигарка?

— А я у тебя хочу позычить.

Яким усмехнулся, его выпуклые глаза потеряли холодное и сонливое выражение.

— Понятно. Дай кума ложку маслица сковородку подмазать. А еще дай мучицы мерку, да соли кулек, да дрожжей пачку, я блины поставлю. Когда ж начнешь свои печь, позови меня столовничать. Так? Ловкая ты сопля, Охнарь, но и меня не пальцем делали. Имей, мужичок, свой табачок, а тогда и приходи в гости.

На втором этаже здания, в комнате воспитателя, погас свет, и вся колония погрузилась во мрак. Лишь слабо светилось узкое продолговатое окно внизу, в проходной, где на ночь располагались дежурные сторожа. Все яснее проступали звезды, далеко над лесом вспыхивала сухая зарница, обещая на завтра ясный, жаркий день. Издалека, от Нехаевки, донесло песню: видно, там гуляли парубки и девчата. За невидимым в темноте прудом пискнула какая-то пичужка.

Ленька огляделся по сторонам, негромко и просто сказал:

— Собрался нарезать отсюда плеть.

Он подождал, что ответит Пидсуха. Тот по-прежнему молчал — то ли выжидал, что еще скажет Ленька, то ли зевнул в это время.

— Рвем на пару? — прямо предложил Охнарь и кивнул в сторону кулацкого хутора за лесом. — Муку твою загоним Бакитьке. Можно еще новые вожжи в конюшне забрать, сбрую. Как смотришь? Не на всю же свою житуху ты привязался к печке?

— Верно, — неожиданно согласился Яким. — Долго в колонии сидеть нечего.

— Во, во! — оживленно подхватил Ленька. — И я не камень. Так чего ждать!

Теперь Яким круто повернулся к Охнарю и смотрел на него с любопытством, интересом. Его сонливость, высокомерное равнодушие исчезли, словно растаяли с последними отблесками зари. Верхняя толстая губа у Якима заметно темнела от пробивающихся рыжих усиков, от больших ушей по щекам и на выступающем подбородке курчавился мягкий пушок, руки, лежавшие на коленях, напоминали вилы с пятью рожками. Он вдруг встал и молча ушел в пекарню. «Куда смылся? — подумал Охнарь. — Ну и здоров. Верблюд!»

На пороге чулана вновь вырос Яким, сел на прежнее место, распустил завязку объемистого кисета, насыпал Леньке на газетину щепоть махорки. Свернув себе толстую самокрутку и слюнявя ее языком, невнятно сказал:

— Свистнуть муку и хомуты — дело нехитрое. Можно прихватить еще что-нибудь и посвыше, а дальше?

— Го! Не знаешь, что дальше? Загоним барахло, поколбасимся на всю губу! К девочкам пойдем. У меня корешок есть, Васька Блин, — может, найдем в Ясиноватой на бану. А то Червончика, Павлика Москву. .. Да мало ли я еще кого знаю? Все ребята деловые, на ходу подметки режут и тут же продают. Уж тряхнем житухой — будь здоров. Чего в этой богадельне киснуть?

— Тоже можно,— неторопливо подтвердил Яким.— А дальше?

— Что ты заладил, как сорока: «Дальше! Дальше!» Откуда я знаю, что будет дальше? Еще какое - нибудь дело возьмем. Украина велика, а Россия того больше, найдется для нас работенка. Главное — нарезать отсюда. Чего тянуть кота за хвост? Зря я к тебе раньше не подошел. Думал, ты из тех... — он покрутил пальцами руки, словно что-то завинчивая.—А ты, оказывается, своим остался.

Чиркнула спичка, расцвела голубым огоньком. Яким сперва прикурил сам, затем сунул ее к цигарке собеседника.

— А дальше я скажу, что с нами будет,.— спокойно проговорил он. — В тюрьму сядем. Ясно? Вот что будет дальше. А ты бубнишь: «как сорока»...

Охнарь поперхнулся махорочным дымом. Тон пекаря сбил его с толку. Что этот рак-отшельник хочет сказать?

— Это еще когда будет! Да и кто тебе накаркал, что мы беспременно засыплемся и получим срок?

— Уж такая поговорка, друже: сколько вор не ворует — тюрьмы не минует. Иль ты своей волей в колонии очутился? По суду? И я тоже. А мне больше по малолетке не пройти: на Сахалин загонят.

Яким поднялся во весь свой длинный рост, заложил руки за голову и потянулся так, что захрустели косточки. Охнарь злобно прищурил глаза.

— Сдрейфил? Зараньше дрожишь?

— Вот тебе мое слово, Охнаришко, — как-то сонно и вместе с тем по-особому трезво сказал Яким. — Отчаливай отсюда. Понял? Добром советую. И чтоб твои глаза дорожку в пекарню никогда больше не видали, не то я их прикрою... да и ноги повыдергаю с тех мест, откуда растут. Видал, поленья лежат? Не пожалею об тебя обломать и отвечать не стану. А спросят — отвечу, за что поуродовал. Давай чеши... пискля поганая. Узнаешь, как я сдрейфил.

Охнарь вскочил на ноги, быстро отодвинулся от крыльца.

— Сказился?

— Чеши, я сказал. Блатняк... из помойной ямы. Обрадовал: копейки сшибать будем. Уж марать руки, так было б за что. Кому я сказал? — вдруг рассвирепел Яким.

— Легавь! — сдавленно выкрикнул Охнарь и стал шарить глазами по темной земле, не лежит ли где камень или палка. — С ним, как с порядочным...

Он пригнулся и вильнул в кусты, росшие за пекарней. И вовремя. Яким схватил из кучи ближнее полено и с силой запустил в Охнаря. Не пригнись Охнарь, может, его каштановые кудри окрасились бы липкой кровью. Полено лишь кончиком задело его по плечу, порвало рубаху, стесало кожу.

Отбежав, он погрозил Якиму кулаком, заорал, не беспокоясь, услышит ли его кто:

— Куркуль! Девку в Нехаевке выглядаешь? Землеедом хочешь стать? Хозяинуй, хозяинуй, все одно обворую твою хату, быкам рога выкручу, хлеб в копнах сожгу!

И кинулся со всех ног к темному зданию колонии, потому что вслед ему полетело второе полено.

Весь следующий день Охнарь держался настороже: расскажет Пидсуха заведующему о его уговорах или не расскажет? Ну и пускай. Плевать ему на всякое начальство. Он даже может подставить свой хвост: пожалуйста, посыпьте солью!

Утром Охнарь, как обычно, отправился на работу. Мог бы прошлой ночью сбежать, а вот докажет им, что никого не боится.

День прошел спокойно, и уже к вечеру Охнарь чувствовал себя по-прежнему беспечно, словно никакая беда ему и не грозила. При встрече с Якимом Пидсухой весь насторожился, понимая, что только бегством можно спастись от этой «колокольни».

Пекарь словно и не заметил его.

VIII

Лекарственные растения требуют тщательной прополки. Но Ленька умудрялся срезать мотыгой больше розовых зонтиков наперстянки, синеглазых головок белладонны, чем сорных трав. Тогда Колодяжный назначил его пасти скот. Однако вскоре коровы у Охнаря потравили овес соседа-хуторянина. После этого Ленька сгребал сено, поливал помидоры, подсоблял пекарю — и везде нерадиво, с бесстыжей дармоедской ухмылкой. Выговоры на него совершенно не действовали.

В конце концов воспитатель отправил его к девочкам на птичню, куда обычно «ссылали» самых ленивых ребят. Это проходило под всеобщий пренебрежительный смех.

Свое очередное назначение Охнарь воспринял со стоическим хладнокровием.

— С повышением, Леня, — ухмыляясь, поздравляли его колонисты.

— Завидуете? — огрызался он. — Только не изойдите слюнями, когда буду набивать пузо курячьими яичками.

— С хорьком не подерись!

— Еще как подружимся! Приходите, подкинем цыплячью косточку поглодать.

— Хоть подрепетируйся там у петуха кукарекать. Станешь нас по утрам на работу будить.

— Чего ржете? — не сдавался Охнарь. — Во жеребцы! Ни овса, ни сена все одно не дам.