– Я, ваша светлость, подумал было указец изобрести: раздать, по благоусмотрению вашей светлости, кому соблаговолите и найдёте достойным, свободные гаки, да дворы, да землицы из отписных. Этим самым, ваша светлость, тотчас на свою сторону перетянете из толстовской шайки, может, и очень многих…

Меньшиков задумался на минуту и мгновенно сообразил полезность дальновидного плана Макарова.

– Давай! Ладно… Молодец… придумано толковито.

– Извольте, сейчас накатаем. Я ведь не знал о вашем ночном отъезде и думал предварительно спросить теперь, а утром, коли разрешите, накатать докладец. А коли теперь же уезжаете, мы сей момент изготовим.

И он принялся искать чистой бумаги на столе князя. Поднял одну тетрадку, вынул лист и хотел сесть строчить, как князь, попридержав его за руку, подумав несколько мгновений, решил:

– После напишешь. Долго будет, неравно. Дай, я и на чистом листе подпись выведу, только укажи где? Ты парень верный, я знаю… не Павлушке чета…, общему предателю… Чего только он от меня хочет, так теперь увиваясь около нас?

Макаров, отсчитав пальцами количество строк, приложил палец к бумаге и молвил:

– Отсель начните.

И лист украсился каракулями светлейшего.

– Я завтра подам, ваша светлость, её величеству, от вашего имени и с вашим якобы прошением, докладец и указ по оному о дворах и гаках…

– Ну… и тотчас мне пришли перечень. Куда бы, дай срок, сообразить? Через неделю пошлёшь коли – в Смоленске, я думаю, меня встретят. Через десять дней – во Пскове; побывавши в Риге уже… и через две недели, вечерком, заверни сюда – нас встретить… нужно будет с тобой с первым перемолвиться… Слышишь, Алёша?

– Будет всё в точности выполнено, ваша светлость А кого, позвольте спросить, послать до вас с указом и с переченью?

– Попроси у её величества слугу Ивана Балакирева и сам ему растолкуй, как и что. Дело требует осторожки и толкового посылыцика… мне верного наипаче… Он такой-то самый и есть.

– Слушаю, ваша светлость. А здесь что прикажете говорить насчёт вашей поездки, коли спрашивать кто станет? Ведь Ягужинский разблаговестит, что изволили брать меня на проводы.

– Правда, правда! Нужно даже, для отвода глаз, говорить то же, что я Самой поведал. Крепости да оборону граничной черты осматривать пустился, мол.

– Слушаю. А насчёт Павла Иваныча как прикажете держаться?

– Тебя нечего учить как… Знай одно, что я ему не верю, не верил и верить никогда не могу.

– Довольно тогда с меня. Я что узнаю – светлейшей княгине своевременно перескажу. А про здешнее ни про что не извольте сумнения иметь…

– Мы и то спокойны, на тебя полагался, как видишь, во всём.

Обнял его тут светлейший, после жены, у лестницы, сошёл вместе с Макаровым вниз, и оба покатили рядом по городу в ночном мраке.

Проводив светлейшего до Красного Села, Алексей Васильевич воротился домой, когда уже брезжил рассвет зимнего петербургского дня.

Было одиннадцать часов утра. В приёмной её величества перед заботливым Балакиревым вырос, как мы знаем, не спавший эту ночь Алексей Васильевич Макаров.

– Ещё не было колокольчика?

– Нет ещё…

– А долго за полночь были гости?

– Да не очень, кажись. Когда Сапегу спровадили, не могу только верно сказать.

– Значит, до полудня не изволят проснуться? – про себя молвил Макаров и, присев на табурет, стал из сумки вынимать какие-то бумаги.

– Вот что, – молвил он в раздумье Ване – Я у тебя оставлю вот эти две бумажки… Ты мне их ухорони так, чтобы никто не видал. Я их спрошу, как ужо приду. А теперь я пойду: нужно справиться, что будет с советом у нас. – И поспешно вышел по коридорчику, в сторону дворцовой канцелярии.

Через несколько минут вышла из опочивальни княжна Марья Фёдоровна Толстая, спрашивая:

– Кто был?

– Алексей Васильич. Да он потом пожалует.

– Если граф Толстой, или Ягужинский, или граф Матвеев, или барон Шафиров, или княгиня Аграфена Петровна Волконская толкнутся, – прямо отказывать, не докладывая. О прочих докладывать мне сперва, я в первой приёмной буду Бутурлина пропустить без опроса, прямо, а если князь Сапега, скажите, что больна её величество и здесь дамы одни. Никак не может принять государыня, а когда освободиться изволит от своего недуга – повестку пошлёт к его сиятельству на дом.

– А если Авдотья Ивановна приедет? – задал в свою очередь вопрос Балакирев.

– Скажите, что я тут, и пустите её ко мне.

– А Антон Мануилович Дивиер со срочным рапортом?

– Доложить.

– А об Алексее Васильевиче вы сами доложите?

–Да.

– А если княгиня светлейшая?

– Разве хотела?

– Слышал я вчера, как прощалась с нею государыня, то приглашала сегодня завтракать.

– Спасибо, что сказал. Я сейчас спрошу, как быть с нею. – И ушла в опочивальню.

Только она удалилась – звонок. Балакирев поспешил отворить и в коридорчике увидел герцога Голштинского с графом Толстым, Бассевичем и старшим Левенвольдом.

– Ваше высочество! – смело сказал Балакирев, став в дверях и не давая войти. – Её величество недомогать изволит… всю ночь метались и стонали и только с час назад изволили забыться сном. Сон перервать будет – врач говорит – вредно для августейшего здравия её императорского величества. А если сон будет хороший, может, болезненный припадок минует и совсем счастливо, не причинит ущерба дражайшему спокойствию всевысочайшей фамилии вашей…

– Да нам нужно бы повидать государыню, – начал граф Пётр Андреевич Толстой.

– Смею доложить вашему сиятельству, что, буде скоро проснуться изволит её величество, доложим ваши слова и ответ я немедленно передам Алексею Васильевичу. А теперь и двери отпертые не велено держать.

Сказал и запер за собою дверь, выйдя в коридор для продолжения беседы с компанией его высочества.

На лицах герцога и сопровождавших его изобразилась полная досада, соединённая с предчувствием неудачи.

Все, волнуемые, должно быть, одною мыслью, мгновенно переглянулись и опустили головы, разведя руками.

– Куда же нам теперь идти? – со вздохом спросил граф Пётр Андреевич Толстой Бассевича.