– Не дай Бог, война!

– Губернатор заезжал к нам намедни… Сильнее нашей державы нет. Англичане – и те боятся. Они на что корабельщики, а наш вон этот как распустит паруса… Враз обгонит.

Куртка-бострог покроем матросская, медные пуговицы сияют, лоснятся сапожки добротной кожи. Пётр с умыслом одел адмиралтейцев, литейщиков, оружейников в униформу – гвардия они, работная гвардия. Рабское выколачивал. Учредил, оглядываясь на запад, ремёсленные цехи, цифирные школы, где обучали грамоте, арифметике, геометрии. Создатели новой столицы – суть помощники царя, участники дел великих. Втолковывал сам, разговаривая запросто, сам и пример подавал – скромностью, трудолюбием. Мы все, мол, служим отчизне. Цель наша – процветание России; её могущество – общая польза людям всяких званий.

Також и губернатор. Голос другой, жидковатый, а речь царская. Подобно государю идёт к народу, не гнушается. Ягужинский тоже, Голицын, Апраксин – приветливы, но всё же с Александром Данилычем не сравнить. Он-то хватил тут горя – на болоте.

О том, о сём судят горожане, выходящие из церкви в воскресный день. Будет ли хлеб дешевле? Можно ли унять обманщиков-торгашей?

– Царь окоротил бы …

– Они живучи, ироды.

– На Москве самозванцев изловили. Двое… Один будто Алексей-царевич, и другой тоже.

– Лбами бы хрястнуть бесстыжих.

Питер самозванцев не видел, юроды бродячие, проклинающие царя-антихриста и затеи его, редко добираются сюда, редко встречают сочувствие. Город от всех российских отличный, гвардеец среди городов, готовый к походу.

Пороха, пушек, ружей – вдоволь и с лихвой. Хлеба нехватка, зато вкус свадебного гостинца на зубах.

Светлейшему от её величества вместо благодарности за старания – афронт. Ягужинского обласкала, супруге его приколола вензель статс-дамы. Узнал, вернувшись домой после целительной мыльни.

Хоть снова в пар.

– Голштинец устроил. Как же! Сватушке милому Пашка-то шаркал в Вене.

Умаслил цесаря – брак России с Голштинией выгоден-де Австрии. Число верных ей алеатов возрастёт. Благословил цесарь, да и пенсию назначил Пашке, прилепил к себе с тех пор.

– Союз двух сердец, – недобро усмехался князь, ковыряя вилкой отварную стерлядь. – А сколько союзов вокруг рождается! Да прочных-то мало.

– Всяк человек ложь, – вставила Варвара.

Дарья, выслушав речение князя благоговейно и помолчав, промолвила:

– Лабиринт Минотавра.

Рассуждения политические, труднодоступные её тревожат. Лабиринт, потёмки, чудище где-то в засаде. Ушла проверять Сашку – ленится, надобно усадить за уроки.

С Варварой отвёл душу Данилыч:

– Зятёк ненаглядный... Гусь ощипанный…

Горохов прозвал. Странная на гербе Ольденбургов птица. По мысли-то лебедь – что иное мог заказать рыцарь Эгилмер, основатель рода? Оперенье белое, шея длинная, но косолап и толст. Хилое было художество. Исправлять, верно за грех почитают. А два зверя коротконогих, хвосты закручены – неужто львы? Собака на задних лапах – ей-то зачем секира нужна? Символы неких деяний, быльём поросших. А спеси-то у голштинца! Теперь на Апраксином доме лепит герб, будто навек вселился.

– Катрин носится с зятем. Душу вынет. Машет на меня как на муху!

– Обожди чуток. Похмелье у неё.

– Во чужом пиру. – встрепенулся Данилыч – Как с ней быть? Остеречь её хочу, да опасно – зятю выложит.

– Баба она.

– В том и беда.

– Такой Бог создал. – Варвара метнула лукавый взгляд – Ты пугай её!

– Заладила. Прежде она бояр боялась. Храбрая стала амазонка.

– Пугай! Сочини пугало! Какое? Моя башка бабья, твоя мужеская.

Сознаёт вековуха, умнейшая из женщин, – предел ей положен. Насчёт пугала сам мозгует. Дома и в пути, в постоянных рейсах с берега на берег.

«Не тронь меня» снаряжён, грузно осел под орудиями. Флагманом выйдет в море, главой эскадры. С ним семнадцать кораблей линейных, пять фрегатов, семьдесят галер. Случается, когда пушек много, сами начинают стрелять. Избави Бог! Коли тешить царицу, так залпами холостыми… Того же мнения и Остерман – виртуоз дипломатии, и Апраксин. Старый моряк близорук, невольно может попасть впросак.

Взад-вперёд снуёт ладья светлейшего, навещает вельмож и возит к себе на обед. Кто откажется? Нигде так не поешь, не попьёшь. Консилии с новой знатью и со старой, с президентами всех коллегий. Убеждённость общая – впору дыры латать, а не воевать. Даже Ягужинский, заклятый враг западных держав, настроен мирно.

– О всякой малости, – говорит князь, – докучать матушке воздержимся.

По привычке заканчивал:

– Понеже в трауре она…

Пришли к ней светлейший и Остерман – самые ловкие. Что говорить, о чём умолчать – условлено. Умеряют пыл амазонки. Дела военные, дела губернаторские… На стрелке Васильевского острова, где имеет быть обитель наук, строят квартиры для профессоров и прочее необходимое. Открытие – в августе. Там криво, тут косо, там подрядчик доски сбыл на сторону… Данилыч, почитай, живёт в своей гондоле.

На венецианскую, судя по картинке, не похожа. А кто её видел, посудину дожа? Понравилось слово Данилычу, вот и окрестил, дабы отличить от лодок разного калибра, плавающих по Неве. Борта полосатые, красно-зелёные, расшитый золотом балдахин, двадцать четыре гребца в красных ливреях, подобранные по стати и по голосам, рулевой-запевала. На мачте флаг с княжеским гербом.

Не чета голштинскому…

Эмблемы заслуг собственных – не наследство, не купля – реют над головой светлейшего. В центре – пылающее сердце. Ещё не было княжеского титула, государь своей рукой начертал сию фигуру, дал камрату – на вымпел, на будущий герб. Сердце, пылающее любовью к отчизне… Потом геральдисты в Вене дополнили, изобразили на щите, чем заслужен высокий градус. Лев, держащий две скрещённые трости, означает власть, корабль и пушка – виктория на воде и на суше. Облекает щит горностаевая мантия, атрибут монарха. Равно и корона, отличная от графской, вассальной, крупная, длиннопёрая – свидетельство прав наивысших.

Такая же у голштинца… Из всех российских вельмож – у Меншикова, у него одного… Герцогством, королевством может владеть бывший пирожник.