Я молча улыбнулся.

— Ты такой большой и сильный, — не унималась Каджри, — а позволяешь собой командовать. Почему?

— Почему? Вот сижу и растираю тебе ноги. Кто еще тебе так рабски прислуживал?

— Да, — согласилась Каджри. А потом, подумав, добавила: — Ты скрытный человек. Наносишь исподтишка удары прямо в сердце. Зачем ты приволок меня сюда? Словно бурдюк с водой.

Я расхохотался. А Каджри продолжала:

— Отец говорил матери, что настоящий мужчина — тот, кто держит женщину в строгости. Его дело — накормить и напоить женщину, не дать ей озябнуть, но избави бог говорить ей нежные слова, не то она тебе на голову сядет. Женщина, как спичка, — зажег и тут же гаси, не то пламя поползет и разгорится так, что не уймешь! А почему ты меня не держишь в строгости?

— У твоей матери, Каджри, был, наверное, строптивый характер. Если моя собака мне верно служит, охраняет меня, сидит без привязи у входа в шатер и лает на чужих, зачем мне держать ее в строгости?

— Ах, вот как ты заговорил? Скажи лучше, что мой отец был прачкой, настирал кучу белья, а ты прачкин осел, который только везет на себе это белье.

Мы опять рассмеялись.

— А ведь верно говорил Исила! — произнес я.

— Что верно?

— Исила не раз говорил, что драчливую ведьму словами не урезонишь.

— Ну и что?

— А то, что если она мне встретится, я попусту слов тратить не стану!

— Будешь меня бить? Ты и так уже начал.

— Я тебя хоть пальцем тронул?

— Ты меня словами бьешь. Синяки на теле поболят и пройдут, а сердечные раны долго ноют.

— Ох и болтунья же ты! Язык, что жернова, мелет и мелет. Я его тебе укорочу!

— Уж не задумал ли ты столкнуть меня с этой горы? — Но, взглянув на меня, Каджри посерьезнела и спросила: — Зачем ты привел меня сюда?

Я смотрел, не отрываясь, на дорогую мне крепость. Она сияла в ярких лучах полуденного солнца.

Каджри подошла ко мне.

— Что ты там увидел, Сукхрам?

— То, ради чего привел тебя сюда, — крепость.

— Чтоб на тебя ее камни обрушились! — закричала Каджри. — Мошенник! Переломал мне все кости только ради того, чтобы показывать эти развалины? Раньше ты мне не мог об этом сказать? Я ее сотни раз видела, исходила все княжество. А ты меня тащил до самых небес, чтобы показать эти камни! Уж не рехнулся ли ты?

— Каджри, ты права! Эта крепость сводит меня с ума.

— А я?

— Ты мне нравишься. А что со мной происходит при одном воспоминании о крепости, я даже не могу объяснить.

— Говорят, там живут злые духи. Отец мне рассказывал, что он побывал в крепости. Там темно, как ночью. Мы тогда с трудом сводили концы с концами, и отец раскапывал старые здания — авось повезет, что-нибудь да попадется. С ним ходило несколько бывалых людей. Говорили, что в крепости много подземных кладовых, набитых сокровищами. Но люди боялись туда ходить. Однажды пошел сам раджа, но все его слуги испугались и пустились наутек. Раджа пригрозил застрелить их из ружья. Но они кричали: «Лучше погибнуть от пули, чем от злого духа!»

— Что же было дальше? — нетерпеливо спросил я.

— Мой отец был тогда в расцвете сил, ничего не боялся. Он сказал матери, что пойдет в крепость, попытает счастья. «А вдруг погибнешь?» — спросила мать. «Всем нам когда-нибудь придется умереть», — беспечно ответил отец. — «Коли суждено, помру сегодня». Он не послушался матери, пошли с ним и другие мужчины. Отец после рассказывал, что там много комнат, комнаты огромные, как дворцы, но темно, хоть глаз выколи. И ветер воет…

Заметив, с каким вниманием я слушаю, Каджри увлеченно продолжала:

— Отец вернулся с пустыми руками. Все они долго бродили по дворцу, но так и не нашли входа в подземелье. В зале, где первый раджа вершил суд, до сих пор лежат набитые трубки. Но если прийти утром, то кажется, будто ночью их кто-то курил! — Каджри сделала страшные глаза и продолжала таинственным голосом: — Один раз сын парикмахера, не знаю уж как, добрался до самой сокровищницы. Он клялся, что там целые груды драгоценных камней, а по стенам развешаны кольчуги и другие доспехи. У стен сложены курковые ружья, а золото везде прямо валяется, но в таких больших слитках, что их не поднять…

Я схватил Каджри за руку. Она удивленно посмотрела на меня: моя рука тряслась от волнения.

— Каджри! — сказал я срывающимся голосом.

— Что ты? — испуганно спросила она.

— Все это принадлежит мне.

— Тебе? — изумилась она. — А, может быть, не тебе, а твоему отцу?

Я не понял, что она шутит, и воскликнул:

— Так ты знаешь? Знаешь все? Да, все это принадлежало отцу!

— Ах, и отцу тоже?

Только сейчас я понял, что Каджри смеется надо мной.

— Я не вру, Каджри, — горячо заговорил я. — Я из рода тхакуров, настоящих владельцев этого замка. Теперь я его хозяин. Мой отец, мой дед, мой прадед и его мать — все они мечтали снова стать хозяевами крепости, ведь было время, когда она принадлежала нам. Злая судьба отняла у нас все.

Не дослушав меня, Каджри залилась громким смехом. Эхо подхватило его и разнесло по окрестным горам. Я нахмурился, ее смех резанул меня по сердцу.

— Не веришь?

— Нисколечко! — И Каджри запела веселую песенку «Когда верблюд отплясывал у буйволицы на рогах». Она засмеялась и затем опять запела, изменив порядок слов: «Когда буйволица танцевала на рогах у верблюда».

— Каджри! — гневно прервал я ее.

— Что прикажете? — с комической почтительностью склонилась она. — Великий государь, твоя рабыня стоит перед тобой на коленях, прикажи, и я вырву глаза у комара и принесу его тебе.

Я был уязвлен, но она не унималась:

— О мой возлюбленный разносчик масла![52] Сегодня ты приготовил царское угощение! — Каджри снова весело засмеялась, а потом запела: «Ты — мой царь, а я царица, ты хромой, и я хромица…» — Окончив эту песню, Каджри запела другую и закружилась в танце, покачивая бедрами в такт музыке:

Каджри в танце изобразила, как крадется к мужу ее соперница — вторая жена, затем стала делать неприличные движения. В бессильной ярости я отвернулся от нее, но она снова появилась перед моими глазами, вращая животом и бедрами. Она кружилась вокруг меня и пела еще какие-то озорные песни.

У меня на глаза навернулись слезы.

— Да ты никак плачешь? — удивленно и растерянно спросила она. И видя, что я молчу, стала допытываться, в чем дело, что со мной случилось.

— Ничего, — тихо ответил я, отвернувшись.

Каджри взяла меня за руку и участливо заглянула в глаза.

— Так это правда — то, что ты мне рассказал?

— Правда, Каджри.

— Поклянись моим именем!

— Клянусь, Каджри.

В глазах Каджри мелькнул испуг.

— Значит, ты раджа!

— Нет, но я из их рода.

Она молча опустилась на землю; эта новость ошеломила ее. Я поведал ей всю историю про тхакурани. Каджри слушала меня, упершись подбородком в колени, и не сводила с меня глаз. Я закончил, но она продолжала неподвижно сидеть в той же позе.

— О чем ты задумалась? — спросил я.

— Если ты и вправду станешь раджой — чего только не бывает на свете, — ты забудешь меня.

— Почему ты так решила?

— Тогда тхакурани будет украшать твое ложе. А ты будешь говорить: «Зачем мне эта распутная натни!»

— Разве я уже стал раджой? — засмеялся я. — Что ты так испугалась?

— Люди говорят, что во всем всегда виновата женщина. Так считают все. А кто знает свою судьбу? Видишь вон тот маленький круглый павильон на соседней горе?

— Ну?

— Чей он?

— Какого-то святого садху[53].

— Нет, это павильон в честь натни.

— Натни? — удивился я.

— Да. Эта женщина протянула канат между двумя горами. Раджа сказал ей: «Перейдешь по канату на ту гору, получишь полцарства».