Она не знала о том втором, но почему-то помнила кто это был или почему они оказались лежащими здесь. Она могла судить об этом еще и по положению матраса под ней – она лежала чуть выше. А еще ощущалось чужое дыхание.

Если бы она только смогла расслабиться, снова погрузиться в вязкую темную тишину, она проснулась бы позже, думая, что это всего лишь сон. И она будет спасена.

Но вместо этого, она медленно втянула воздух, мысленно заставляя сознание сбросить оцепенение. Взгляд сфокусировался, сердечный ритм выровнялся, и она непроизвольно сжала в кулак простынь под собой. Она на мгновение задержала дыхание.

Гермиона не спрашивала себя - удивлена ли она. Удивлена ли тем, что он не ушел прошлой ночью? Потому что была. Хотя, нет. Не была. Точно не была.

Минутку. Она не была удивлена?

Боже, да разве ж это важно? Да и вообще, к чему этот вопрос?

И почему, к чертовой матери, она еще не встала?

Гермиона Грейнджер поднялась с кровати и сделала шаг в сторону. Потратила какое-то время на то, чтобы бегло рассмотреть свой внешний вид и поправить одежду на себе: одним движением одернув майку на груди. Затем тупо уставилась на парня, лежавшего на ее кровати. Сморгнула, словно в попытке побороть неясность в голове, мешающую увидеть все в реальном свете.

Черт возьми! Только не это. Хоть моргни что ли, Гермиона.

Краски медленно стали возвращаться к ней. И теперь она оказалась лицом к лицу с тем, о ком и думала. И от того, что она увидела его, ее сердце не стало биться реже.

И вот тебе странность: насколько быстро ты можешь проснуться, если тебе нужно. А еще в том, что адреналин заставляет чувствовать нас, будто день длился уйму часов. И ты его провела всецело на ногах.

Драко все еще спал. Он был в своей одежде, помятой и задравшейся в тех местах, где он поворачивался во сне. А еще он был наполовину укрыт одеялом. Что и разозлило Гермиону. Еще больше почему-то.

О, прекрасно. Пожалуйста, Малфой, оставайся. Вот тебе моя кроватка, а вот мое одеяло – Бога ради. Прекрасно-прекрасно, даже если я уверена, что ты видел, что я осталась без него. Даже если это моя кровать. Даже если я хотела спать под одеялом, учитывая что это долбанное окно открыто. А оно, конечно же, не открылось само по себе, не так ли? О, не бери в голову, что это всего лишь моя комната… мало ли, хочу ли я, чтобы оно было открыто?!

Да во имя…

Что за мысли такие в голове? Одеяло, вообще, не причем. Да и окно, в принципе, тоже. А вот то, что она вовсе не поразилась тому факту, что он находился в ее чертовой койке и не свалил после того, как она уснула – куда как удивляло.

Так значит, ты не удивилась?

После всего этого… всех этих слов. И того, как он ее целовал. И прикасался. Шептал ее имя. Ее стонов. Тех протяжных приглушенных звуков, которые издавал он сам. Они заставляли ее прикасаться к нему чаще и…

- о, она не сможет озвучить этого. Да и как? Даже себе, даже мысленно.

Просто выкинуть из памяти, как Драко воспользовался после всего ее же палочкой, чтобы почистить одежду. И оба они ни проронили ни слова. А еще она помнит, что так и не перестала плакать в итоге; что просто повернулась спиной к нему и лежала в тишине… и даже тогда он не ушел. И помнит, что он так и не уходил, пока она не уснула.

И вот теперь она понимает это снова. Ее захлестнула волна растущего гнева от осознания того факта, что он, мать его, еще не проснулся и не объяснился.

Она оглянулась в поисках чего-нибудь подходящего, хоть чего-нибудь. Потому что сейчас она явна не способна издать хоть звук. Она схватила подушку с кровати и кинула ему в лицо.

И расслышала приглушенный стон.

И уже обретя голос: - Малфой, подъем!

- Что… что?

- Вставай!

Он моргнул, нахмурился и потер лицо в попытке проснуться. И вот, наконец, после всех манипуляций, он проснулся. Поспешно убрал пряди с глаз и сделал серьезное выражение лица… ну или что-то в этом духе. Чтобы оно не означало это выражение.

- Который час? – пробормотал он, стаскивая себя с кровати.

- Самое время, чтобы я спросила: - какого черта ты забыл у меня в кровати? – выкрикнула она. О, теперь она уже кричит. А лишь секундой ранее не способна была и вовсе говорить.

И, он реально… он имел наглость, твою ж мать, ухмыляться ей здесь.

- Самое время, чтобы ты спросила что?

- Ты меня что, не расслышал? – прорычала она.

- Да что с тобой случилось?

- Нет, это что с тобой случилось?!

- Да я только проснулся, милая.

- В моей постели! – раздраженно кинула она, а потом: - Не называй меня милой!

- Как, на хер, тогда мне тебя называть?

- Меня зовут Гермио…, - она резко оборвала себя. – Грейнджер. Грейнджер, идиот!

- Гермиона…

- Не смей!

Он пожал плечами. А потом как-то странно посмотрел на нее. Тягостным взглядом. Для них обоих.

- Ты не просила меня уйти прошлой ночью, Грейнджер.

- А должна была? В смысле…, - резко выпалила она, – намек на то, что это моя комната ни о чем таком не говорит?

- Да неужто так много усилий?! «Малфой, убирайся, я сыта тобой по горло? Ничего у нас путного не выйдет».

- Я сыта… что? В смысле, я что? – о нет, этого не могло быть. Он не говорил всего этого. Он не мог вести себя так чертовски спокойно, невозмутимо и быть таким собранным, как будто нечто подобное случалось постоянно.