Почти все «инородческие» селения встречают Пугачева хлебом-солью. Многие подносят ему деньги, ценные вещи и прочее. По преданиям, чуваш Н. В. Никольский отмечает, что Пугачев «являлся к богатым, требовал у них хлеба и денег, раздавал то и другое беднякам. К последним он относился вообще хорошо. Освобождал чувашей из-под опеки духовенства и чиновников, вешал тех и других, чувашам позволял держать прежнюю чувашскую веру». 2
3 А. А. Шахматов, «Мордовский этнографический сборник», Спб. 1910, стр. 55–56.
2 Н. В. Никольский, «Краткий конспект по этнографии чуваш», «Известия об-ва археологии, истории и этнографии при Казанском университете», Казань 1911, вып. 6, т. XXVI, стр. 602.
TV
О Разине и Пугачеве
Мордва и марийцы ведут от пугачевщины свое Лето* счисление. Автор воспоминаний о пугачевщине в Казанском крае указывает, что старики «от пугачевщины считают свои года и определяют хронологию разных народных событий». Этот же автор пишет, что в 1838 году один чувашенин показывал ему большую ореховую
чашку, в которой дед его подносил Пугачеву серебряные монеты. Эту чашку у старика торговал один чиновник, но тот ни за что не хотел продать ее. Старик ставил на край чашки свечки и молился — просил благополучия и богатства.1
Положение народов в крепостную эпоху ярко рисуется в причитании о бедности, записанном акад. А. А. Шахматовым от саратовской мордвы. Основные настроения этого причитания могли бы быть отнесены, пожалуй,
ко всему крепостному крестьянству. А. А. Шахматовым приведен мордовский текст и ниже — русский перевод. Жизнь крепостного так тяжела, что он предпочел бы даже совсем не родиться. Причина этих настроений — барщина. Поэтому в причитании проклинается тот человек, который устроил барщину:
Не вырасти было бы для меня хорошо,
На многое горе я родился,
Много нужды я видел.
Обе руки не берут,
Обе ноги не ходят.
Кто устроил барщину,
Тяжелый мор, чтоб на него,
Да умрет он собачьей смертью,
Да провалится он тартарары… 29 30
III
В последние, словах проклинают того человека, который устроил барщину.
Поэтому так популярен обраэ простого — мужицкого царя. Поэтому во время самого движения и в первые годы после него широко распространяются рассказы о «нем». Носителями их и передатчиками являются наиболее заинтересованные в избавлении от гнета группы населения. Так, крепостной крестьянин Семен Трифонович Котельников, приписанный к Юговским заводам, на допросе передал рассказ, слышанный им от башкир. К сожалению, имеем его в передаче чиновников, производивших следствие. «.. Подлинно государь Петр III, а не злодей Пугачев восходит по-прежнему на царство; был он по своему государству и разведывал тайно обиды и отягощения крестьянства от бояр и заводчиков, и еще было де, хотел три года о себе не дать знать, что жив, но не мог претерпеть народного разорения и тягости и принужден себя объявить». 1
Вопрос о немцах-колонистах в пугачевщине до сих пор освещался неясно и скорее в том смысле, что они были далеки от «бунта», и если принимали в нем участие, то вынужденное. Однако Шмидт, посвятивший несколько статей пугачевщине в колониях немцев Поволжья, по-новому отвечает за него. 31 32 Немцы-колонисты, переселившиеся в Россию всего за несколько лет до пугачевщины, конечно, не всегда охотно выезжали в незнакомые пустынные степи. Многие трудности, которые пришлось им испытать на новых местах, строгости и притеснения со стороны русской администрации нередко приводили их к мысли о необходимости возвращений на родину. И целый ряд нижневолжских селений выставил своих организаторов присоединения к пугачевским отрядам.
Несколько рассказов от немцев-колонистов Нижнего Поволжья по своим настроениям резко осудительны и направлены против пугачевцев.
Действительно, некоторые группы колонистов пострадали от пугачевских отрядов, разорявших их зажиточные хозяйства.33
Но также следует отметить, что определенный подбор рассказов объясняется желанием собирателей осветить действия немцев как чуждые стремлениям пугачевцев.
Итак, характерная особенность фольклора о разинщине и пугачевщине, инонационального и русского, складывается в одном общем для них направлении. Однако каждый из разделов ярко отличается своими специфическими особенностями.
Содержание фольклора о Разине развивается и бытует в двух основных видах: преданиях и песнях. Эпопея действительных событий развертывается главным образом в песнях. Песни, воспевающие, в большинстве случаев, действительные подвиги разинцев, нередко осложнены и украшены сказочными элементами; вождь голытьбы изображается богатырем, непобедимым героем.
Иное направление принимает фольклор о разинщине в предании и сказке. Действительные события, связанные с движением, отразились здесь слабо и бледно. Прозаический рассказ более подвижен; его не сдерживает ни мелодия ни песенный ритм, как это мы видим в песне.
Предания и рассказы о Разине проникнуты фантастическим элементом. Чаще всего Разин изображается великим чародеем. Хотя мотивы чародейства — заговари-ванье пуль, змей, замков и так далее — приписываются также сказочным героям и знаменитым разбойникам (Кудеяру, Ваньке-Каину и другим), но в характеристике Разина эти черты имеют особую специфику. Во-первых, некоторые из них, по всей вероятности, ведут свое происхождение от эпохи разинщины (например, способность переноситься на Волгу — мотив, встречающийся в разинских песнях). Кроме того в разинских преданиях мотивы чародейства чаще всего выступают в соединении с мотивами социальными: он — великий атаман, завоеватель — защищает и помогает бедным.
Но рядом с преданиями о Раэине-герое довольно широко известны сказания, развивающиеся на религиозномистической основе. Главнейший мотив их в том, что Разин — не умер. Он живет и сейчас в лесу, в горах или на уединенном острове и страдает за грехи — свои и других людей. Каждую ночь или в известные дни месяца терпит он жестокие муки: змеи и всякие гады терзают его тело, высасывают кровь. По некоторым сказаниям, Разин олицетворяет собой муку мирскую. Он страдает за грехи людей. Он должен придти опять, когда увеличатся грехи и страдания людей. Некоторые из легенд подобного рода связывают разинщину с пугачевщиной. Пугачевщина — это возродившаяся через сто лет разинщина; Пугачев — это Разин, который снова пришел наказать людей за их неправду. Отдельные мотивы этих легенд имеют сходство с апокрифическими сказаниями о страшном суде и о мучениях грешников. Ра-зинские легенды такого содержания вырастали, вероятно, в сектантско-раскольничьей среде. Известно, что раскольники принимали широкое участие в разинщине и пугачевщине, стремись отвоевать себе свободу вероисповедания. Известно также небывалое усиление раскольничьего движения после разгрома разинщины. Измученные, лишенные всякой надежды, широкие слои крестьянства бросаются в мистику. Они ищут забвения в страданиях и отречении, — бегут куда глаза глядят, нередко кончают самосожжением. Некоторые сказания о Раэине-страдальце очень показательны. Они интересны тем, что под религиозно-мистической окраской здесь ясно проступают своеобразно оформленные мотивы социального протеста. Представления о классовых противоречиях феодально-крепостнической эпохи преломляются здесь через религиозно-мистическое мировоззрение («грехи людские», «неправда»); классовая борьба здесь отразилась в представлении о необходимости наказания людей за их неправду. Осознание разинщины как незаконченной борьбы, осмысление пугачевщины как воэраждающейся разинщины — еще более подтверждает социальную значимость вышеотмеченных легенд. Эти легенды среды, по всей вероятности раскольничьей, которая сочувственно вспоминала разинщину.
Однако в слоях противников разинщины распространена другая интерпретация его образа. “Здесь те же сказания развиваются по линии сюжета о великом грешнике. Разин страдает за свои «злодеяния» и за пролитую им кровь. Лишь особо тяжкими мучениями он может вымолить себе прощение у бога. Земля его не принимает. В легендах этой группы — акцент на наказании Разина за его грехи. Ясно, что трактовка образа Разина, как великого грешника, родилась в религиозно-реакционно настроенных и глубоко враждебных разинщине слоях. Может быть, то были потомки домовитых казаков, также кулацкие слои крестьянства, для которых действия разинских бедняцких отрядов были одиозны и осмыслялись лишь как грабеж и убийство. Верные царскому правительству социальные группы расценивают разинщину, так же как и официальные круги, — как «бунт» и поход против церкви, и вождя бедноты — как еретика и злодея. Но, конечно, специфика разинских преданий не в мотивах о великом грешнике. Характерная черта их и их особенность в социальном пафосе, которым все они пронизаны. Образ исторического Разина дает главную канву для образа поэтического, и он, именно благодаря своей социальной значимости, настолько поражает воображение крепостного и вообще дореволюционного крестьянина, что оформляется герои-чески-сказочными и религиозно-мистическими чертами.
