— Я не знаю, что такое добро, — вяло заключил Штаубе, — и где оно. Но я знаю, что есть зло. И его надо уничтожить. Тогда освободится место для добра. Нигель — это зло. Он должен погибнуть.

— Пустое, — сказал Крюге, наблюдая за фиолетовой тенью напротив. — Нигель не зло, а ошибка. Дефект мышления. Издержка развития. Мы его сами породили. Просто мы не боги. Каждый раз создавая новое, мы развязываем мешок с чертями. Они влезают нам же на шею. Вот и все.

— Так ты поможешь?

— Еще бы, конечно, дружище!

Макс облегченно вздохнул. Молодец Юлиус.

— Он сегодня будет здесь, в вашем городе. Какое-то торжественное сборище недобитых.

— А-а-а, об этих я слышал. Могу показать тебе их нору.

Когда они пришли на центральную площадь Ноллингенштадта, перед отелем «Нация» уже стояла толпа.

— «Солдатский клуб» организует здесь свои пьянки каждую пятницу, — сказал Крюге. — Сегодня у них встреча по расширенной программе. К ним придут студенты.

По вечернему небу ползли низкие серые тучи. Несколько капель упало на берет Макса и скользнуло по щеке за воротник. Зажглись огни реклам, и на площади сразу стало тесно и уютно. Внезапно из боковой улочки донеслись звуки марша, послышался нестройный топот ног, и перед мужчинами прошли ноллингенские «бурши». Они были при шпагах, в маленьких черных шапочках, в белых чулках, шелковых накидках и коротких штанишках. Каждый нес в правой руке большой сверток с печатями на шнурках.

Из кафе вынесли длинный стол, а потом оттуда высыпала толпа розовощеких плотных мужчин без пиджаков, в белых рубашках. Они быстро и деловито устроили что-то вроде трибуны, студенты расселись вокруг стола, и оркестр заиграл старинный марш.

Макс убрал волосы под берет. Голова у него слегка кружилась. Хотелось спать. Внезапно музыка смолкла, на стол взобрался маленький толстенький человечек и стал кричать. До Макса доносился его голос, прерываемый заунывной негритянской мелодией. На пятом этаже, над кафе, кто-то прокручивал магнитофонную пленку.

Давно забытое чувство, что так уже когда-то было, охватило Штаубе. «Все повторяется, — думал он, — все повторяется. И этот голос на площади, и темный костел, и эти парни с чистой кожей и глазами убийц. Все это уже когда-то было. Уже случалось. И я стоял так же, согнувшись, вобрав голову в плечи, и покорно слушал и тупо думал. По небу, по черному небу, ползли тогда черные тучи, и вот они ползут сейчас. И этот малый тогда кричал, и вот он снова кричит, а я стою и слушаю. Так уже было, так есть и так будет. Время остановилось. Он кричит, а я стою и слушаю, замерзая на ветру. Всегда найдется один, который влезет на стол, где обедают, завтракают и ужинают другие, и начинает кричать. Он кричит, а те, у кого он забрал обеденный стол и кого он лишил обеда, стоят и слушают. Вот в этом вся штука. Если нам очень сильно и долго кричать, мы всегда будем слушать. Может, у нас выработался уже такой рефлекс. Привычка выслушивания, подслушивания и послушания. Может, это уже в нашем мозгу, в нашей крови.

Мы уже не можем иначе. Нас слишком долго тренировали. Это передается из поколения в поколение…»

— Вот он, — прошептал Крюге, дергая Штаубе за руку, — он у них сегодня самый почетный гость.

Теперь на месте оратора стоял Нигель. Он, конечно, не изменился. Румяное лицо и движения манекена.

«Вот кто не стареет, — равнодушно подумал Макс. — Мы все умрем, а он… Хотя нет, он тоже умрет. Очень скоро. Очень, очень скоро».

Макс сунул руку за борт пиджака и нащупал во внутреннем кармане плоский продолговатый ящичек. Металлическая поверхность была теплой и скользкой.

«Нигель, ты скоро умрешь. Ты очень скоро умрешь вот от этой штуки, которая уже целый месяц живет в подкладке серого пиджака».

Максом овладевают воспоминания. Да разве они когда-нибудь оставляли его? После войны он не расставался с ними ни на минуту. Память о прошлом застилала действительность. Он часами просиживал, безмолвно изучая трещины на стене. Ночами он стонал и кричал под тяжестью нерассказанных кошмаров. Так проходили годы, и самым страшным было то, что прошлое, жившее в нем, не умирало. Оно разрасталось, как рак, и захватило весь организм. Макс не противился, ему даже нравилось совмещать явь с умершими событиями. Вот и сейчас, глядя на очередного оратора и не слушая его, он ушел в воспоминания.

Макс в тысячный раз вспомнил, как тогда приехал Тюлов. По черно-синему потолку пробежали желтые квадратики, потом опустились на стенку и стали узкими, продолговатыми полосами. Когда они погасли, раздался осторожный стук в дверь. Макс удивился, почему Тюлов не звонит, но потом вспомнил, что это условный знак.

Осторожно ступая, чтобы не разбудить мать, спавшую в соседней комнате, Макс подошел к двери.

Когда Тюлов вошел со своей спутницей, Макса удивил ее маленький рост. Совсем ребенок. Нелегко ей…

Показывая комнату, где девушке предстояло ночевать, Макс обнаружил, что от ее одежды приятно пахнет свежим хлебом.

— Пекарня, — непонятно объяснил Тюлов. — Ида побудет у тебя дня два-три. Я переправлю ее дальше.

Макс включил нижний свет и посмотрел на гостью.

— Кофе? — спросил он ее.

Девушка кивнула головой. Макс пошел на кухню, включил газ и согрел кофейник. Он налил кофе в высокую чашку с золотыми листьями на ручке, затем он наполнил рюмку черно-красным кагором, взял бисквиты и отнес все это на подносе в комнату, где осталась Ида.

Тюлов уже ушел, и девушка была одна. Она как вошла, так и стояла посредине комнаты, не решаясь сесть. Она даже не подошла к большому зеркалу в углу комнаты. Это Макса особенно поразило.

Макс усадил ее и заставил все выпить и съесть. Когда она пила горячую жидкость, губы у нее становились пухлыми, лицо обиженным.

Макс курил и смотрел, как Ида пьет кофе. Ему было уютно. Он предложил ей еще выпить, но она отказалась.

На другой день, не предупредив мать, что у них будет жить девушка, о которой нельзя никому рассказывать, Макс уехал и вернулся только после полудня.

В столовой он застал Нигеля, который заглядывал в комнату Иды.

Дав ему пинка, Макс отправил его на место.

— Ты хоть и ариец, но здесь я твой хозяин, — сказал он Нигелю.

Тот долго и странно смотрел на него и ушел. Макс потер ушибленное колено и вошел к девушке,

Ида была бледной и встревоженной.

— Кто это был? Он здесь целый час торчал. Смотрит и молчит. Ужасный тип. Словно измеряет тебя.

«Именно это он и делает», — подумал Макс, но ответил нарочито бодро:

— Не волнуйтесь, это наш слуга. Он неполноценный. При слове «неполноценный» девушка горько усмехнулась. Ей-то очень хорошо знакомо это слово.

— Как вам у нас? — спросил Макс.

— О-о, — сказала она и подошла к окну. — У вас такой сад!

Макс стал за спиной девушки и посмотрел в окно. На фоне чугунного узора он видел ее черную головку, покрытую копной вьющихся волос, от которых веяло теплом. За стеклом в сером тумане плавали большие, причудливо очерченные осенние листья.

— У моего отца тоже сад… был, — добавила она и назвала местность.

— Ничего, — неопределенно сказал Макс и смутился. Тоже утешение.

— Конечно, ничего, — повернулась к нему Ида.

— Нет, я о том, что все еще поправится.

— Вряд ли. Многое непоправимо.

— Да, конечно…

Макс вздохнул и отправился на кухню. Ему захотелось принести девушке что-нибудь повкусней. Он положил на тарелку большую отварную курицу и облепил ее крупными румяными картофелинами. Судок с супом, вино, сыр и мясо он отнес в комнату Иды, стараясь не встретиться с прислугой.

— Я буду есть здесь, чтобы вам не было так скучно, — сказал он девушке.

Она улыбнулась и кивнула. Когда она наливала себе рюмку, глаза ее сильно блестели.

— Вы не обидитесь, если я задам один вопрос? — спросила она.