Надо было организовать отряды, скучнейшее занятие, ибо у меня врожденная неприязнь к службе солдата! Правда, мне пришлось несколько раз быть солдатом, ибо я рожден в рабской стране, но это всегда вызывало у меня отвращение, так как я был убежден, что убивать друг друга для достижения взаимопонимания — преступление.
Вынужденный ограничиться тосканской дивизией, я старался улучшить ее положение. Прибыл Фанти. Ко времени его приезда начались недостойные проделки. Вот к примеру: Фарини меня убеждал, что Фанти будет военным министром, а я — командующим войсками. Приехал Валерио, посланный пьемонтским кабинетом, и говорит мне: «Помни, если ты недоволен, Фанти откажется». Я ответил Валерио: «Да, я недоволен». И все же Фанти принял этот паст. В конце концов важнее всего для этих господ было освободиться от моей персоны, но не от моего имени, которое им нужно было, чтобы заигрывать с плебсом. Им казалось, что они нашли уловку, чтобы выйти из затруднительного положения, назначив меня вторым командующим отрядов Лиги. В эту Лигу входили всего три провинции полуострова[283], чьи сильные правительства, чтобы не раздражать некоторых своих хозяев, не посмели назвать себя Италией. Вот каким образом создавалась наша униженная, опозоренная страна!
Тут начались мелкие интриги, чтобы причинить мне неприятность. Фанти отказался зачислить на службу моих храбрых офицеров, которых я призвал к себе с согласия Моденского правительства, и взял других. Моими бедными стрелками, толпами стекавшимися ко мне, узнав, что я нахожусь в Центральной Италии, я хотел пополнить существующие отряды и образовать новые. Однако с ними обращались весьма плохо. Так, например, когда они прибывали из отдаленных областей Ломбардии, разутыми, в полотняных курточках, измученными, обессиленными долгим переходом, их отвергали из-за какого-нибудь пустяка: возраста, сложения, малого роста и т. д. Может быть, вы думаете, что у них спрашивали: сыты ли они, есть ли у них деньги, чтобы поесть и вернуться на родину? Ничего подобного!
Губернатор Чиприани[284], договорившись с Фанти, послал меня в Римини, чтобы вооружить два торговых парохода. Туда меня сопровождал его брат, которого он снабдил шифром, чтобы за моей спиной вести тайную переписку. И вот я в Римини. Все приказы, распоряжения давались непосредственно генералу Медзакапо, который считался моим подчиненным. Я отлично сознавал всю трудность своего положения, но готов был проглотить кажется яд, надеясь, что это принесет пользу моей многострадальной родине. К счастью, любовь и привязанность населения и моих бойцов вознаграждали меня за те обиды, что наносила мне эта трусливая клика.
Одно время я даже тешил себя иллюзией, что мне удастся изменить свое двусмысленное положение и, желая иметь возможность сделать что-либо полезное, пытался завоевать расположение Фанти дружбой. Я прилагал для этого много старания, но вскоре станет ясно, как я ошибался и как играли на моей доверчивости.
Области Марке и Умбрия не могли уже более терпеть папское иго. Еще до моего приезда представители этих областей вошли в соглашение с Чиприани по поводу восстания. Вооружение двух судов в Римини мотивировалось именно этой целью, и я получил инструкции оказывать всемерное содействие движению в этих провинциях. Мое присутствие в Римини оживило надежды доблестного населения. Но говоря откровенно, что касается Чиприани, он лишь делал вид, что какие-то меры предпринимаются, а на самом деле не только ничего не делал, но даже тормозил движение и не допускал его развития. Меж тем со мной пускались на всякие уловки. Не знаю уж кому, Чиприани или Фанти, принадлежала мысль обязать волонтеров дать присягу служить восемнадцать месяцев. Волонтеры с самого начала событий твердо держались одного: служить лишь шесть месяцев после окончания войны. Вся эта храбрая молодежь пошла в армию добровольно и словом не обмолвилась бы, если бы пришлось служить и десять лет во время войны. А эти восемнадцать месяцев обязательной службы волонтерам очень не нравились, и я это знал. Я предупредил об этом Чиприани, потом главнокомандующего. Но на мои предупреждения никто не обратил внимания, и мы были на волоске от того, чтобы лишиться всей дивизии Медзакапо из-за столь необдуманной меры.
Когда я был в Болонье, меня вызвали к себе интендант Майер из Форли и полковник Маленкини, испуганные дезертирством и просьбами об отпусках в частях, расположенных на линии Каттолика. Я поторопился принять меры и частично приостановить развал этих частей. Пока я выбивался из сил, Медзакапо делал все возможное, чтобы добиться противоположного, т. е. обязать дать присягу на восемнадцать месяцев службы по приказу самого Фанти. Медзакапо делал это с особым удовольствием наперекор мне, желая, видимо, бросить на меня тень в глазах тех людей, которые меня не знали. Напрасно я просил временно отложить присягу.
Гем временем в Марке и Умбрии волнение среди населения все нарастало. Старый доблестный бригадир Пики, ветеран борьбы за освобождение Италии, уроженец Анконы, поддерживал постоянную связь с угнетенным населением. Также наладилась связь с Неаполитанским королевством и Сицилией.
При меньшем сопротивлении со стороны правителей и их генералов — даже плати им враги, — они не могли действовать гибельнее, — а мы могли бы рискнуть и пожалуй легче и с более блестящими результатами, чем это произошло год спустя, совершить триумфальный поход на юг Италии. Все же я получил инструкции от генерала Фанти примерно в таких выражениях: «В случае нападения со стороны папской армии, отбросить ее и занять территорию. В случае же восстания города, например Анконы, или целой области прийти на помощь восставшим». Первая гипотеза была совершенно невозможна, ибо, разумеется, папские войска и не думали на нас нападать. Вторая тоже была трудно осуществима; ибо наши противники не дремали и усилили гарнизон в Анконе, Пезаро и т. д. Тем не менее в Анкону и Марке тайком ввозилось оружие, и настроение у населения поддерживалось бодрое и боевое. Молодые бойцы, составлявшие авангард, встретили бы приказ двигаться вперед восторженными криками, столь велико было всеобщее стремление поспешить на помощь и освободить своих братьев. Но над нашей несчастной отчизной тяготеет злой рок, который уже на протяжении многих веков держит ее в цепях: в той или иной форме в ней самой таится проклятое зерно междоусобиц, мешающих прогрессу. Всегда существовали раздоры, терзавшие ее. Теперь к этому прибавилось множество всяких доктринеров, которые, захватив кормило правления и пользуясь поддержкой тех, кто не хочет видеть Италию великой (1859 г.), всячески ослабляют каждый благородный порыв. Покуда я подготовлял все, чтобы перейти к активным действиям, тайно от меня рассылались приказы моим подчиненным не повиноваться мне.
Генерал Медзакапо, к примеру, получил депешу, в которой генерал Фанти приказывал: «Никто не смеет двигаться без моего распоряжения, передайте об этом генералу Розелли». Не только моим подчиненным — генералам Медзакапо и Розелли — было приказано не повиноваться мне, но моему собственному Главному штабу было велено поступить в распоряжение полковника Стефанелли, поставленного командующим тосканской дивизией.
Таково было мое положение в Центральной Италии, когда генерал Сэнфронт по распоряжению короля[285] прибыл в Римини. Он нашел меня очень удрученным и расстроенным нелояльным поведением моих противников. Не знаю уж какое отчаянное решение я принял бы, если бы не его приезд. Я проводил генерала Санфронта обратно в Турин и имел там разговор с Виктором Эммануилом, результатом которого было следующее: король посоветует генералу Фанти принять отставку, предложенную ему правительством Флоренции и Болоньи; присутствие Чиприани в Романье было признано вредным, я же во главе армии Центральной Италии для блага общего дела должен буду предпринимать все, что найду в данный момент нужным, однако согласия на вторжение в Папское государство король мне не дал. Вполне понятная с его стороны осмотрительность — обычная в отношении революционеров, — ведь так же год спустя он не согласился на экспедицию в Сицилию, на переправу через Мессинский пролив и наконец на поход на Рим, закончившийся у Аспромонте[286].
