«И пропел петел в третий раз», — вспомнилась почему-то Курцеру евангельская цитата.

Убитый лежал на дороге, полуоткрыв рот и показывая крепкие жёлтые, как калёные орехи, зубы. Около его головы уже наползла небольшая чёрная маслянистая лужица.

— Куда вы его? — спросил Курцер и опустился на корточки.

— В лоб, — поспешно сказал лейтенант. — Вам надо отойти с дороги, охрана обшаривает кусты.

— Вы уже связались с городом? — спросил Курцер, неотрывно смотря на убитого.

— Пока не удалось включиться в телефонную сеть. На большом расстоянии перерезаны провода.

— Здорово! — похвалил кого-то Курцер. — Молодцы! — и повернул ладонями кверху руки трупа.

При фонаре были видны жёлтые мозоли, толстая, продублённая кожа. Курцер даже слегка пощёлкал по ней пальцем. Потом провёл рукой по бокам брюк, где находились карманы.

— Ничего нет, — сказал стоящий над ним солдат. — Вот только, — он протянул маленькое круглое зеркальце в черепаховой оправе.

Курцер посмотрел на него, но в руки не взял.

Около накренившегося автомобиля стояла группа военных, человек восемь — десять. Из них двое в ординарной военной форме, забрызганные грязью, с винтовками старого образца, с примкнутыми неуклюжими австрийскими штыками. Серый отблеск утра блестел в широких лезвиях штыков. «Откуда эти чучела?» смутно, не удивляясь, подумал Курцер. Он снова поглядел в лицо трупа. Оно было ничем не примечательно. Ординарнейшее широкое лицо с зеленоватой, неживой кожей городского жителя, всё в мелких жёлтых веснушках. Нос широкий, расплывчатый. Небольшие висячие усы.

Курцер поднялся и резким движением отряхнул руки.

— Альфред! — позвал он лейтенанта и показал на солдат с примкнутыми штыками: — Это кто такие?

— С ближайшего полицейского поста, — ответил лейтенант. — Оказались поблизости и выскочили на выстрел. Пьяные. Видно, что шли к бабам. У одного новая женская рубаха под мышкой. Живут тут две недели и вот ничего не знают.

— Как это всегда и полагается регулярной охране, — спокойно констатировал Курцер. — Гарднеровская система работы. Недаром при нём уже убили одного наместника. Нет, всё-таки придётся сменить этого идиота.

Он подошёл к солдату.

— Где ваш пост? — спросил он миролюбиво.

— За два километра отсюда, — ответил один солдат, робко глядя на него.

— А сколько вас всего? — спросил Курцер.

— Сорок пять человек рядовых и один лейтенант, — ответил тот же солдат.

— Сорок пять человек! Ну как же вы сегодня очутились тут?

— Мы были посланы в обход. И, кроме того...

— Вот что, братцы, — миролюбиво сказал Курцер. — Вы мне не врите, я не ваш комендант. Что там за обход? Два человека за две версты от поста? Что вы мне морочите голову, как глупенькому? И бабья рубаха у вас зачем-то?..

— Господин начальник может это проверить, — ответил бойко до сих пор молчавший солдат. — Так точно, посланы в обход старшим лейтенантом Родэ.

— Запишите, Альфред, Родэ — старший лейтенант, — сказал спокойно Курцер. — Бабья рубаха, бабья рубаха как сюда попала? — закричал он вдруг. — Что это вам — штык, ружьё, револьвер? За каким чёртом она вам?

— Мы по дороге должны были зайти... — робко сказал второй солдат.

— Ну? — крикнул Курцер. — Должны были зайти...

— К моей невесте, — наконец выдавил из себя первый. — Я вот и...

— Вот! — облегчённо вздохнул Курцер. — С этого и следовало было начать. Значит, так: вы ушли с поста к бабам? Где же они живут?

Солдаты молчали, переминаясь.

— Чёрт вас возьми, ослов! — заревел Курцер во всё горло и не топнул, а пнул ногой в землю. — Если вы будете молчать, я расстреляю вас на месте!

Он в самом деле был взбешён до крайности. Вся эта идиотская история с выстрелами из-за кустов, остановленным автомобилем, застреленным террористом, двумя перепуганными болванами в солдатской форме, бабьей ночной рубахой — её, распустив, держал перед ним Альфред, так что он досыта мог налюбоваться на все её банты и кружевные оборки, — окончательно вывела его из себя. Он чувствовал, что может заорать во всё горло, кинуться с кулаками, затопать ногами, вообще проделать что-то ужасное и смешное.

Он глубоко вздохнул, вытащил из кармана портсигар, подержал его и спрятал: это не годилось показывать — пальцы у него дрожали мелко и противно, и он сам не знал, от злости или от страха.

— Ну, я вас, голубчики, кажется, научу служить, — сказал он тихо, злобно и спокойно. — Вы у меня, кажется, узнаете, что такое война.

— Эти женщины живут тут, за бугром, — быстро и тонко сказал вдруг бойкий солдат. — Если герру оберсту угодно, мы покажем.

— Нет, это герр оберёт сейчас вам кое-что покажет, — сухо улыбнулся Курцер. — Альфред, посадите к себе этих героев, пусть ведут.

В это время за кустами что-то произошло, быстро и прямо блеснул зелёный фонарь, и вот на дорогу вывели высокую девушку в наручниках. На ней было модное, но разорванное платье — рукав висел — и городские туфли. Сзади неё шёл охранник, держа парабеллум.

— Вот с ним и говорите, — сказал он тихо, кивая головой на Курцера, а мы что!

Старший из группы подошёл к Курцеру.

— В кустах ничего не обнаружено, — сказал он громко. — В одном месте трава примята, и там лежат две консервные банки, но они после дождя до половины полны водой и, видимо... — он задохнулся, потому что слишком торопился и трусил.

Этот анекдотический рапорт совершенно взорвал Курцера. Он повернулся и пошёл к автомобилю. Руки у него слегка тряслись. Он тяжело дышал. Дымчатый, синеватый рассвет почти совсем растворил темноту, но Курцер не видел этого. Желая дать простыть гневу, он наклонился и сорвал лоснящийся широкий лист ландыша. Полная, круглая капля, непрозрачная, как комочек ртути, скатилась по его руке. Он приложил к разгорячённому лицу жёсткий лист и простоял так с минуту неподвижно. Потом молча подошёл к автомобилю, сильно рванул дверцу и залез в него. И сейчас же около него появились с разных сторон начальник охраны и секретарь.

Курцер сидел, призакрыв лицо одной перчаткой, и около нижней губы его, как часы, пульсировала какая-то жилка.

— Альфред? — спросил он после небольшой паузы.

— Да? — наклонился к нему начальник охраны.

— Откуда они взяли эту ундину?

— Она сидела в кустах и когда увидела нас, то прыгнула в овраг и бросилась бежать. Говорит — шла в город на работу и остановилась, чтобы отдохнуть.

— Что же, может быть и так, — согласился Курцер. — Увидела вас и испугалась.

— Но она из здешней деревни, — сказал секретарь.

— Что же, и это вполне вероятно, — сказал Курцер, закрывая глаза. Ему на секунду всё стало противно и безразлично. Огромная, безликая усталость находила на него. Но он знал, что это сейчас же пройдёт.

— Но странно, — сказал секретарь, — она должна была видеть этого убитого. Не может быть, чтобы он не прошёл мимо неё.

Курцер молчал.

— И то ещё странно, — пожал плечами лейтенант, — что она села отдыхать, находясь за версту от деревни.

— В деревню! — вдруг приказал Курцер и вскинул голову. — Едем в деревню! И бабью рубаху тоже захватите! — продолжал он яростно, так что даже пена показалась у него на губах. — Там мы отдадим её по назначению. Хочу я посмотреть, что это за гнездо. Едем!

Женщины, к которым шли солдаты, жили за бугром. Но Курцер вдруг опомнился: «Ещё чего недоставало! Ехать в такое время к бабам! Проверять комендантскую охрану! Я в самом деле схожу с ума».

— Альфред! — крикнул он. — Поворачивайте к самому крайнему дому и машину остановите шагов за десять. В дом я войду один.

— Но, полковник, — пробормотал лейтенант, с испугом глядя на него, ведь только что...

— Я войду один! — зло повторил Курцер. — Идите вы к дьяволу, лейтенант! Поняли?..

...Дверь отворилась не сразу. Сначала кто-то долго кашлял, потом заскрипела деревянная расходившаяся кровать, кто-то прошлёпал в туфлях и вслед за тем зазвенело что-то металлическое — видимо, он задел ведро. Потом уж кто-то подошёл к двери и остановился, прислушиваясь. Закусив губу, Курцер толкнул дверь.