Марта Сабо закрыла портфель. Теперь она знала, почему Жофика в понедельник в пять часов дня захлопнула дверь хранилища, знала, почему Дора Гергей в понедельник ночью поселилась у Иштвана Понграца!

Перед тем как уйти домой, она позвонила Калману Халлеру. Его не оказалось. Он ушел в крепость. На вопрос, что ему передать, Марта ответила: "Спасибо, ничего". Секретарше она поручила созвониться с Като. Хотя Жофики сейчас в школе нет, надо позаботиться о том, чтобы портфель в кратчайший срок был возвращен хозяину.

Придя домой, Марта наспех кое-что сварила себе, но есть совсем не хотелось. Опершись на подоконник, она внимательно смотрела на улицу. Като. Марианна. Халлер. Жофика и дядя Пишта. Вики и Дора. Ну как же ты будешь решать судьбы детей, когда их жизнь так тесно связана с жизнью взрослых? Надо сначала изменить жизнь взрослых. Но как взяться за это дело, какое она имеет право вмешиваться, да и кто станет слушать ее вообще? Правда, на совещаниях ее слушают. Но это совещания. Там бывает самое большее сорок человек. Может быть, надо писать об этом? Что писать – статьи, брошюры, книги?

Кто-то поздоровался с ней.

Это Яни Борбей, он как раз проезжал мимо на своем велосипеде. Когда-то Марта и его учила. Она помнит Яни тщедушненьким белобрысым мальчуганом. Его не слышно было и не видно. Говорил он редко, лишь тогда, когда знал что-нибудь наверняка. Да, очень редко говорил. Потом устроился на почте и теперь работает разносчиком телеграмм. В классе его прозвали Бубу.

– Жарко, – заметил Бубу и слез с велосипеда. – Не угостите водой?

Марта дождалась, пока струя воды стала холодной, затем налила стакан и подала парню. Бубу сообщил, что у него осталась одна телеграмма, но доставить ее он не сможет, так как адресат уехал. Придется вернуть на почту. Еще полчаса – и он сдаст свою маленькую сумку другому. На этом его рабочий день окончен.

– Больше всего возни с недоставленными телеграммами, – пожаловался он Марте. – Отправитель недоволен, жалуется в газету, и в один прекрасный день появляется заметка, что почта-де неисправно работает. А куда я должен доставить телеграмму, если человек уехал на дачу? Уехал – ну и правильно сделал. Имей я возможность вырваться из этого раскаленного котла, я бы тоже выехал. По мне, пусть отдыхает себе, только бы адрес оставил.

Бубу подъехал со стороны площади. В каком доме он побывал? Пока пьет, книжка его лежит на подоконнике. Марта склонилась к раскрытой книге и увидела телеграмму. Теперь все ясно. Не удивительно, что ему не удалось доставить телеграмму. Это была телеграмма для Доры.

– Тебе не придется возвращать ее на телеграф, – сказала она неожиданно Бубу. – Можешь оставить ее здесь, у меня.

Вдруг вся кровь прилила к ее лицу. Ей показалось, будто от этого клочка бумаги зависела жизнь Доры. "Сдает помаленьку тетя Марта, – подумал Бубу. – Видно, жару плохо стала переносить. Но с какой стати оставлять ей телеграмму, что пришла на имя Гергей?"

– Видишь ли, адресат живет тут, в школе, с тех пор как ее сестра уехала. Если ты можешь оставить мне телеграмму, то я сама передам ее.

Бубу согласился. Уж кто-кто, а тетя Марта наверняка знает, что можно и чего нельзя. По крайней мере он избавится от этой телеграммы. А то четвертый раз приезжает уже сюда с ней. Вот тут надо расписаться. Так. Бубу попрощался и напоследок попросил Марту непременно вручить телеграмму, иначе ему здорово попадет.

О, она все прекрасно понимает, пусть не беспокоится.

Учительница-то, оказывается, любопытна. Вот он никогда не раскрывает чужие телеграммы. Правда, она даже деньги имеет право принимать вместо адресата, потому что Сабо замещает директора. И к тому же эта телеграмма для ее ученицы. Вот она ее и раскрыла. Что это с ней – голову склонила, может, плохо или просто задумалась? Что же там написано, в той телеграмме? Впрочем, слава богу, его это уже не касается.

Марта Сабо вновь запечатала телеграмму и вышла на раскаленную улицу. Надо спешить. Там внизу ждут эту телеграмму. Хорошо бы проскользнуть незамеченной. Всякая встреча, в особенности с Секеем, нежелательна. О Секее вообще придется поговорить с директором: он завистливый, ленивый, бестолковый человек, к тому же не любит детей. Привыкли всегда и по всякому поводу ругать Понграца, а Секей и рад.

Она подкралась к двери с занавешенными стеклами и остановилась. Из комнаты слышен был разговор, рокотал голос Понграца. Марта Сабо сунула телеграмму за ручку двери. Голоса в комнате умолкли. Видимо, там услыхали шум. Воцарилось молчание.

Никогда в жизни она еще не бежала так, как теперь из этого коридора. Она должна была во что бы то ни стало успеть уйти, исчезнуть до того момента, когда старик подковыляет к двери, откроет ее и выглянет, чтобы узнать, кто же подходил. Когда Понграц наконец открыл дверь, в коридоре уже никого не было, но к его ногам упал легкий белый квадратик. Без очков он ничего не мог разобрать, но когда Дора вырвала бумагу у него из рук, старик прочел по ее лицу, что телеграмма, кто бы ее ни принес сюда, адресована не ему. Рука Доры так дрожала, что она не могла вскрыть ее, потом положила на стол и стала разглядывать со всех сторон. Доре было всего одиннадцать лет, и ей еще никогда не приходилось получать телеграммы.

И куда только запропастились эти проклятые очки? Куда швырнул он их с перепугу, когда услыхал, что кто-то подслушивает за дверью? Как назло, когда надо, не найдешь. Ах, вот они, голубчики.

– Постой же, не так открывается! – рявкнул Понграц на Дору.

Еще одна недотепа нашлась. Вертит, перекладывает с места на место, нет того, чтобы разорвать заклейку. Итак: «Доре Гергей». Слава богу, хоть фамилия отыскалась. Гергей – еще куда ни шло. Его отца звали Гергеем Понграцем. И откуда пигалице пишут? Вена. А где эта самая Вена? Девчонка губы втянула, стоит как истукан. Нет, кажись, живая: ишь как стрельнула глазами. Заморгала. Гляди-ка, сама не знает, плакать или смеяться. Все перечитывает эту никчемную бумажонку: «Прости меня, попробуй пристроиться у мамы. Вики».

Секей неистовствовал.

Добозиха уехала в Балатонфюред. Понграц на бюллетене, а ты один за всех отдувайся. В совет пойти – еще ладно, но тащиться по такой жаре в нумизматический музей, потом в институт – это уже слишком! Срочно! Подумаешь – срочно! Гонять – это она, заместительница, умеет. Беги сюда, слетай туда. Пусть Понграц теперь позлится, уж больно ему хорошо живется: он себе топает по комнате да отлеживается, а две пигалицы обхаживают его. Узнал бы, какие он, Секей, бумажки несет. Во всех одно и то же написано: «1957 № 303. Дело о нарушении дисциплины ученицей шестого класса Жофией Надь».

Срочно? Все же он к Понграцу успеет заглянуть – надо устроить ему парочку веселых минут. Ничего себе помощницу подобрал. Порядочная, видно, эта Жофия Надь дрянь, если даже летом приходится учителям с ней возиться. Хотя в самый раз для Понграца. В одну прекрасную ночь она еще перережет ему горло. Вообще неплохо поосмотреться у старика, вынюхать, где он прячет ту, вторую, что в ночь на вторник завели к нему.

Ну не дурак ли этот Понграц? Сначала снял свою вывеску "Просьба не стучать", теперь снова вывесил. Жаль. Он бы сейчас так стукнул, что и мертвец встал бы из могилы. Секей распахнул дверь. Старик был один. Занавеска на окне отодвинута, на вешалке только картуз да плащ Понграца. Чернявой девчонки нет и следа. Видно, он ее уже сплавил. Понграц насторожился. Секей редко переступает его порог, а если уж зайдет, то жди рассказа, как родич его тоже сломал лодыжку да так хромым и остался до смерти.

– Вам-то хорошо, – начал Секей, положив на стол книгу доставки. – Лежите себе тут, прохлаждаетесь, захотели – вздремнули. Ну, как нога?

Понграц пробормотал в ответ что-то невнятное.

– Зато другим приходится в такую жару быть на побегушках. Нет человеку никакого покоя. Марта-то все подгоняет. Говорит, срочно доставь эти бумажки, а что толку в них!