Тоже еще! Благодарить вздумала! Понграц сердито буркнул что-то. Взявшись за края юбки, Дора начала медленно кружиться по комнате. «Ветки шиповника склонились к тропинке», – запела она, и Жофи подхватила песню. Понграц прислушался. Хорошо поют. Черномазая низко вторит, а Жофи потянула ввысь. Девочки проворно перевернули миску, в которой мыли посуду, и накрыли ее влажным полотенцем. Дора опять обняла Жофику, и обе засмеялись. Жофи замолчала, быстро собрала свои вещи и убежала домой. Дора расплела косу, причесалась и присела на скамеечку. Понграц читал газету, а девочка, примостившись рядом, тихо напевала своим удивительным низким голосом: «Ветки шиповника...»

В среду Марта Сабо, как обычно, была в школе. В этот день она замещала директора и поэтому принимала в ее кабинете.

Свой рабочий день Марта начала с ответов на письма.

Первым, как всегда, прибыл курьер райсовета. Он вручил пакет под расписку. Опять, очевидно, требуют какие-то никому не нужные сведения. Однако, заметив пометку "секретно", Марта решила, что пришло распоряжение о мероприятиях в школе на случай противовоздушной обороны. Такие распоряжения поступали обычно в конце лета. Но она ошиблась. Директору школы предлагалось сообщить отделу народного образования Совета 1-го района об ученице шестого класса Жофии Надь, которая, по заявлению директора нумизматического музея, в понедельник, в пять часов дня, преднамеренно заперла в хранилище одного из сотрудников музея. Этот сотрудник, по фамилии Халлер, является, между прочим, ее родственником. Как сообщалось в письме, захлопнув дверь хранилища, Жофия Надь швырнула в пепельницу одну из ценнейших золотых монет и, не рассказав швейцару о случившемся, покинула здание. Если бы служащий охраны не обратил внимания на происходящее, то музей понес бы крупный материальный ущерб, а Халлер потерял бы здоровье. Совет просит школу расследовать этот странный поступок и выяснить, при каких обстоятельствах он был совершен. Если речь идет просто о детской шалости, необходимо указать ученице, что она должна с уважением относиться к взрослым и должна беречь народное достояние. В конце письма заведующая отделом образования Тюдёш, ссылаясь на заявление директора нумизматического музея, сообщала, что при разборе дела Калмана Халлера придется наложить взыскание и на вышеназванного сотрудника. Однако это ни в какой мере не может изменить настоятельной просьбы райсовета как можно подробнее и скорее доложить в отдел обо всем случившемся.

Учительская была пуста. Секретарша вязала. Марта не видела Хидаша ни в понедельник, ни во вторник. В понедельник она встретила старшую Лембергер, но та не поздоровалась с ней: вероятно, не узнала. Девушка шла в толпе, не обращая ни на кого внимания. У нее был взгляд человека, который сосредоточенно думает о чем-то своем.

Марта выкурила папиросу и снова прочла письмо.

Итак, ученица шестого класса Жофия Надь… По правилам, она, Марта Сабо, должна послать немедленно Секея за девочкой, пригласить еще кого-нибудь из учителей и заставить Жофию рассказать, как все произошло. А пока предстоит решить, каким образом попали в руки Жофи золотая монета и почему вдруг девочка решила запереть собственного дядюшку.

Если бы этот странный поступок совершила Дора, его можно было бы как-нибудь объяснить. У Доры неуравновешенный характер, она на многое способна из мести, со злобы, стыда или отчаяния. Но Жофи? Жофи – и подобные проделки! Несовместимо. Какая-то бессмысленная, грубая выходка! В райсовете требуют объяснить поведение ребенка. Хорошо, она составит объяснительную записку. И Секея не придется далеко гонять: ведь ученица шестого класса Жофи Надь в данную минуту – если она еще не изменила свой распорядок дня – находится у Понграца. Марта позвонила Секею.

Ну да, конечно, девочка приходит к Понграцу, он, Секеи, видит ее каждый день. Сейчас куда-то вышла, верно в лавку, она всегда в это время уходит покупать продукты. И хорошо, что барышня учительница сама заговорила об этом: он, Секей, не собирается ни о ком плохо говорить, но, по его мнению, старику давно пора на пенсию: ведь он такое, с позволения сказать, вытворяет тут с ученицами, что просто скандал. В понедельник, к примеру, дети ночью явились к нему. Да, ночью. Явились, потому как у него теперь не одна, а целых две девчонки. Эта, как ее, Жофия Надь, только до обеда бывает, а та, вторая, у старика живет. Что ей там надо? Что она там делает? Неизвестно. Когда кто-нибудь проходит мимо, она тотчас прячется. Более того, если по надобностям, например, выйдет в коридор и заметит, что там кто-нибудь есть, сразу убегает обратно. С самого понедельника, с ночи, живет у Понграца. Она тоже в этой школе учится, он помнит ее; в прошлом году окно на втором этаже в коридоре разбила, а когда они вместе с Добозихой прижали ее к стенке, швырнула им свой кошелек: нате, мол, берите, сколько оно стоит.

Дора… Дора находится здесь… У Понграца, с самого понедельника! Да ведь она, Марта, в понедельник под вечер забегала к Вадасам, и привратница сказала ей, что девочка уехала вместе с сестрой отдыхать. Надо немедленно, пока Жофи не вернулась с базара, спуститься к Понграцу.

Марта чуть было не вошла без стука, но заметила, что с двери снята табличка. Наверное, старику уже не хочется, чтоб входили без стука. Она постучалась. Ответа не последовало, пришлось снова постучать. Когда Понграц наконец крикнул: "Сейчас!" – Мартой овладело странное чувство. Так бывало в детстве, когда мать, украшая елку, выставляла ее, маленькую Марту, в прихожую. Из комнаты не доносилось ни звука, но она чувствовала, что там, за дверью, происходит нечто значительное, о чем ей пока нельзя знать. Если бы она сейчас открыла дверь, то увидела бы Дору. Но она ждет, ждет, чтобы дать возможность Доре спрятаться. Интересно, где прячет ее Понграц? И почему прячет? Почему?

– Пожалуйста! – услыхала Марта.

Когда она вошла, старый Пишта сидел за столом, а его больная нога покоилась на стуле. Чистота и порядок. Газ погашен. Одна кровать застелена. Доры в комнате не было, но на вешалке висели ее красная жакетка и рюкзак. Понграц так смотрел на Марту Сабо, словно собирался указать ей на дверь.

– Мне нужна Жофи, – произнесла спокойно Марта Сабо. – Вы послали ее куда-нибудь?

– Да, за продуктами.

Понграц даже не предложил присесть.

Дора может быть только здесь, но куда она спряталась? В шкаф? Под кровать? Нет, это невозможно. На открытом, выходящем на задний двор окне колышется занавеска. Дора, конечно, сидит теперь под угольной горой и ждет, чтобы она ушла. Если переступить через подоконник, то угодишь прямо в уголь. И черны же, должно быть, Дорины колени!

– Когда она вернется, пошлите ее ко мне наверх, в кабинет директора, я хочу поговорить с ней. Как ваша нога? Лучше?

– Да вроде как ничего. Только устал я, очень устал,

"Конечно, так я тебе и поверила, не очень-то ты похож на усталого человека. Я никогда не видела тебя таким оживленным. Обычно ты равнодушный и скучный. А сейчас твоя комната полна жизни. Не тени в ней шуршат, а живые, по-настоящему живые существа, одно из них прячется вон за той занавеской". Она уйдет, да, уйдет сейчас отсюда, так как Дора боится, а у Доры сердце не совсем в порядке, врач говорил, что ее необходимо беречь от волнений.

Прошло больше часа, пока Жофи наконец явилась. Она вбежала разрумянившаяся, неся с собой запах жареного сала. Жофи извинилась за свое опоздание; она была очень занята там внизу. Жофи заволновалась, узнав, что ее вызывают в кабинет директора. Затворив дверь, она с опаской покосилась на классного руководителя, затем подошла к окну и выглянула на улицу. Видно было, что девочка чем-то взволнована. Но вот тревога уступила место раздражительности и нетерпению. Очевидно, она кого-то ждала. Взгляд Жофи не отрывался от улицы, которая поглощала, казалось, все ее внимание. Она впилась глазами в ворота одного из домов на площади. Дом номер девять. Оттуда кто-то должен выйти. Кого она выслеживает?