— Вот, — усмехнулся Чжу Эр, — вот кому не хочет отдавать наш Римота свой труд, свою жизнь. Он хочет, чтобы крестьяне ели то, что родит их земля, та земля, которую обрабатывают они, а не ты, сын помещика и сам помещик... не так ли? Положите руки на стол, ладонями вверх! — приказал он неожиданно.

Несмело приблизившись, солдаты показали свои загрубелые, мозолистые ладони. И невольно все взглянули на руки офицера — чистые, холеные.

— Переводи, Римота! — приказал Чжу Эр. — Вот вы кому служите, солдаты! Служите этому паразиту, чтобы он жил, не зная ни забот, ни труда, ни горя. А ваши жены и дети умирают с голоду. Не так ли?

— Так! — солдат, бывший рыбак, сжал кулаки. — Скажи начальнику, брат, — обратился он к Римоте, — я понял! Наш Токуда-сан дает нам лодки и сети, а берет девять частей из десяти от всего улова. У него тоже чистые руки!

Офицер опустил голову. Пальцы его дрожали.

— Уведите его, — сказал Чжу Эр.

Когда в штабе остались только солдаты, Чжу Эр и Шин Чи-бао начали с ними большой разговор. И только по тревоге они вышли к отряду, оставив солдат подумать на досуге.

К перевалу подходило до роты японцев. Они шли толпой, не похожей на воинское подразделение. Но это были враги, и отряд приготовился к бою.

Камалов ходил по окопам, предлагал трофейные сигареты в пестрой веселой коробочке.

— Побалуйтесь пшеничными, братья-славяне!

— Выбрось ты их, Камалов, — устало отмахнулся от него Сайразов. Он сидел и баюкал ушибленную руку, вытянув ноги поперек траншеи и полузакрыв глаза. — Какие шутки!

Все понимали — это временная передышка, впереди много километров злой маньчжурской земли. Прольется еще кровь не одного солдата.

— Кто со мной? — Степа Гурин вскрыл штыком банку консервов. Сайразов отвернулся. Его мутило. Вид трупов, тяжелый запах тлена вызывали тошноту.

К солдатам подошел старшина и тоже присел в кружок. Разговоры смолкли. Кто-то, блаженно отдуваясь, пил воду.

— Тихо, слушайте... — Гурин перестал жевать и прижался ухом к земле.

Солдаты насторожились и явственно услышали музыку и песни, глухо доносившиеся из-под земли.

— Это где же? — Сайразов недоуменно огляделся.

— В казематах под сопками. Понимаешь, какая история: у них там подземная железная дорога, — пояснил старшина. — Капитан сказал, что вечером мы их, — он стукнул по земле ладонью, — зажмем.

В штабе батальона — он был теперь в подорванном доте — Самохвал собрал командиров рот и взводов. Они расселись по кругу у стены, опираясь на автоматы. Сквозь железный переплет арматуры сорванной верхушки дота виднелось вечернее небо, озаренное красными лучами солнца.

— Японцы живут под землей, — говорил Самохвал, расстилая карту с нанесенными на ней укреплениями противника. — Значит, у них должна быть электростанция где-то за пределами сопки. Иначе мы ее обнаружили бы. Нужно искать кабель, саперы уже ищут. Найдем — весь гарнизон в наших руках. Оставим их без воды, света, вентиляции, без связи. Выделите по пять человек от взвода с лопатами и посылайте вот сюда, — Самохвал склонился над картой, намечая точки, где следует начать поиски. — К утру кабель приказываю найти.

Самохвал не без основания предполагал, что за ночь, установив связь, японцы подтянут подкрепления и снова атакуют батальон. Тогда придется отходить и начинать все сначала, нести новые жертвы.

Темнело. На небе появились первые крупные звезды. От реки потянуло ветерком, стало прохладно. Солдаты, оставшиеся в траншеях, дремали. Дремота была чуткой: чуть посильнее ветер шевельнет кустарник — руки уже крепче сжимают автомат, глаза пристально всматриваются в темноту. Примостясь на камне в разбитом доте, измученный двумя бессонными ночами, капитан заснул. Дважды сменялись караулы и дозоры. В два часа ночи прибежал Гурин.

— Товарищ капитан, нашли! — кричал он, расталкивая Самохвала.

— Кого нашли? Где? — Самохвал вскочил.

— Тут, рядом, кабель! Вроде бревна смолевого. Саперы до проволоки добрались.

Самохвал побежал. Под сопкой, почти у реки, кто-то высокий взмахивал топором и ухал, словно дровосек; из-под ног летели фонтаны золотистых искр. Капитан понял — саперы. Отчаянный народ!

— Что вы делаете, черт вас возьми! — сердито закричал он. — Убьет!

— Ничего, товарищ капитан! — засмеялся сапер. — Меня пуля японская не берет, не то что...

Гарнизон Обо-Ту, оставшись без воды, света и вентиляции, предпринял ночью три отчаянные атаки. О начале их извещали разрывы мин — японцам ни разу не удалось вывести из-под земли больше роты солдат. Едва открывались двери, как с нашей стороны их забрасывали гранатами.

У самураев оставался единственный выход — капитуляция.

Штаб Квантунской армии был похож на охваченного жестокой лихорадкой человека. Одуревшие от бессонницы штабные офицеры забывали утром тушить свет и поднимать темные шторы. Рассыльные и связные сбились с ног, передавая разноречивые приказы и распоряжения. Метались без толку, задыхаясь от спешки. А сводки с фронтов поступали все тревожнее и тревожнее. Ночью генерал Хата докладывал командующему:

— За истекшие сутки мы потеряли тридцать два города и три укрепленных района. Пленными, ранеными, убитыми и блокированными около ста пятидесяти тысяч солдат и офицеров. Наступление ведется в основном в трех направлениях...

Генерал Ямада, поблескивая очками, молча слушал, делая отметки на карте, разложенной на широком столе. Тяжелые шторы на окнах были спущены. Население Чанчуня, особенно китайцы, глухо волновалось, и полицейским дважды за день приходилось разгонять толпу, собиравшуюся под окнами штаба. «День назад китайцы не смели бы пройти по этой улице, а сегодня...» По какой-то странной, не осознанной ассоциации, Ямада вспомнил русскую женщину с ребенком на руках. Где это было? Она что-то кричала на дурном японском языке. В отряде Исии! Но что она говорила? Ямада задумался. И внезапно в монотонно журчащую речь Хаты влился гневный голос русской: «Вам все припомнят! Вам отомстят, изверги проклятые! Придет и ваш час!» — «Странно! — пренебрежительно усмехнулся Ямада. — Не могла же она знать всего этого». Час еще не пришел и вряд ли придет. И вдруг он увидел плачущего ребенка на руках матери, закованной в кандалы. Такого с ним еще никогда не бывало. Он открыл глаза и заставил себя прислушаться к голосу начальника штаба. Ну, конечно, это унылый Хата нагнал воспоминания: и до чего он похож на Исии! Ямада неприметно усмехнулся. Никакие воспоминания не заставят его потерять рассудок!

Углы громадного кабинета тонули в полумраке, только настольная лампа бросала свет на озабоченное лицо Хаты с дрожащими дряблыми щеками. Лицо начальника штаба показалось командующему неприятным. Он поморщился.

— Бронетанковые подвижные колонны советских войск, — продолжал Хата, — вступили в предгорья Хингана. Вот сюда, — он ткнул сухим желтым пальцем с обкусанным ногтем в кружок на карте и замолчал, пытаясь угадать мысли командующего.

Ямада молча пожевал губами и слегка наклонил голову, ожидая продолжения доклада.

— Авиация русских продолжает наносить удары по нашим тылам и коммуникациям. Многие железнодорожные узлы парализованы. Мы лишены связи с частями на севере, северо-востоке и западе. Ни один наш самолет не смог подняться в воздух. Помощь ставки императора — двенадцать транспортов, шесть эсминцев и три миноносца — не пришла, — Хата замялся. Он боялся сказать командующему правду: помощь и не придет. Суда или потоплены, или взяты в плен. Хата поклонился, блеснув лысиной, и замер в почтительной позе, ожидая решения.

Часы из темного угла глухо вызвонили три удара. Ямада вздохнул, слегка постучал сухонькими пальцами по подлокотнику и скрипуче сказал, по-стариковски устало откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза:

— Пишите, генерал.

Хата поспешно сел, открыл папку и достал чистый лист бумаги.