© Александр и Сергей Абрамовы, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Александр Абрамов и Сергей Абрамов – известный дуэт в советской научной фантастике. Несведущие читатели, по аналогии с Аркадием и Борисом Стругацкими, часто считали их братьями. Но на самом деле они – отец и сын.

Александр Иванович Абрамов родился в 1900 году в Москве. Закончив Институт иностранных языков и Литературный институт им. В. Я. Брюсова, он начал писать еще в 1920-е годы. Его первым опубликованным произведением стала фантастическая повесть «Гибель шахмат», вышедшая в 1926 году.

Александр Абрамов занимался литературной критикой, киносценариями. На рубеже пятидесятых-шестидесятых годов прошлого века вышли его известные повести: «Я ищу Китеж-град», «Прошу встать!», «Когда скорый опаздывает». К фантастике он вернулся лишь в 1966 году, когда в альманахе «Мир приключений» вышла повесть «Хождение за три мира» в соавторстве с сыном.

Сергей Александрович Абрамов родился в 1944 году в Москве. Закончил Московский автодорожный институт, факультет гражданской авиации. Работал журналистом в «Литературной газете», «Правде», журналах «Смена», «Театр». Первые его самостоятельные произведения: роман «Канатоходцы» (1972) и повесть «Волчок для Гулливера» (1973) – были написаны в жанре научной фантастики. Позже он перешел к жанру современной сказки и фэнтези. Самым известным его произведением является повесть «Выше радуги», по которой был снят одноименный фильм.

Но в 1960-е годы Сергей Абрамов еще писал в соавторстве с отцом. После успеха «Хождения за три мира» они выпустили сборник «Тень императора». В основу его рассказов легли гипотезы из области биологии, физики, кибернетики. В 1967 году вышло их первое большое и самое известное произведение – роман «Всадники ниоткуда».

Действие начинается в Антарктиде. Советские полярники сначала натыкаются на нетипичный ледяной покров, а потом встречаются со своими двойниками, исчезающими через некоторое время. Скоро они обнаруживают упавший американский самолет. Его пилот рассказывает, что подвергся нападению розовых «облаков» – газообразных объектов красноватого оттенка, быстро переменяющихся вне зависимости от ветра. Чтобы противостоять этим пришельцам – или, как их назвали, «всадникам ниоткуда», объединяется все человечество.

В 1968 году вышло продолжение – роман «Рай без памяти». Герои предыдущего произведения – советский полярник Юрий Анохин и американский летчик Дональд Мартин, приехавший в СССР навестить друзей, неожиданно оказываются в странном месте, где живут обычные люди, по виду канадцы из XIX столетия, но, кажется, совершенно не обладающие опытом своих соотечественников. Друзья, вспомнив о том, как розовые «облака» создавали копии людей и предметов, догадываются, что то, куда они попали, – вовсе не Земля. Но они находят здесь друзей и помогают им, в том числе обрести навыки, которые тем не дали их создатели.

В 1978 году вышел последний роман этой трилогии – «Серебряный вариант». Анохин и Мартин опять оказываются на «клонированной Земле» и встречаются со своими старыми знакомыми из «Рая без памяти», правда здесь уже прошло лет пятьдесят. Их друзья – теперь пожилые и значительные люди, но им все так же требуется помощь землян.

Трилогия Александра и Сергея Абрамовых – высочайшего уровня фантастика, в которой сочетаются и научная достоверность, и яркость образов, и увлекательность сюжета.

Снег был пушистым и добрым, совсем не похожим на жесткий, как наждак, кристаллический фирн полярной пустыни. Антарктическое лето, мягкий, веселый морозец, который даже уши не щиплет, создавали атмосферу почти туристской прогулки. Там, где зимой даже лыжи самолета не могли оторваться от переохлажденных кристалликов снега, наш тридцатипятитонный снегоход шел, как «Волга» по московскому кольцевому шоссе. Вано вел машину артистически, не притормаживая даже при виде подозрительных ледяных курчавостей.

– Без лихачества, Вано, – окликнул его Зернов из соседней штурманской рубки. – Могут быть трещины.

– Где, дорогой? – недоверчиво отозвался Вано, всматриваясь сквозь черные очки в поток ослепительного сияния, струившийся в кабину из ветрового иллюминатора. – Разве это дорога? Это проспект Руставели, а не дорога. Сомневаетесь? В Тбилиси не были? Все ясно. Мне тоже.

Я вылез из радиорубки и подсел на откидной стульчик к Вано. И почему-то оглянулся на столик в салоне, где подводил какие-то свои метеорологические итоги Толька Дьячук. Не надо было оглядываться.

– Мы присутствуем при рождении нового шофера-любителя, – противно хихикнул он. – Сейчас кинолог будет просить руль у Вано.

– А ты знаешь, что такое кинолог? – огрызнулся я.

– Я только научно объединяю твои специальности кинооператора и киномеханика.

– Идиот. Кинология – это собаковедение.

– Тогда я исправляю терминологическую ошибку.

И, поскольку я не ответил, он тотчас же продолжил:

– Тщеславие тебя погубит, Юрочка. Двух профессий ему уже мало.

Каждый из нас в экспедиции совмещал две, а то и три профессии. Гляциолог по основной специальности, Зернов мог заменить геофизика и сейсмолога. Толька объединял обязанности метеоролога, фельдшера и кока. Вано был автомехаником и водителем специально сконструированного для Заполярья снегохода-гиганта да еще умел починить все – от лопнувшей гусеницы до перегоревшей электроплитки. А на моем попечении, кроме съемочной и проекционной камер, была еще и радиорубка. Но к Вано меня тянуло не тщеславное желание увеличить ассортимент специальностей, а влюбленность в его «Харьковчанку».

При первом знакомстве с ней с борта самолета она показалась мне красным драконом из детской сказки, а вблизи, с ее выдающимися вперед в добрый метр шириной лапами-гусеницами и огромными квадратными глазами-иллюминаторами, созданием чужого, инопланетного, мира. Я умел водить легковую машину и тяжелый грузовик и с разрешения Вано уже опробовал снегоход на ледяном припае у Мирного, а вчера в экспедиции не рискнул: день был хмурый и ветреный. Но сегодняшнее утро так и манило своей хрустальной прозрачностью.

– Уступи-ка руль, Вано, – сказал я, стиснув зубы и стараясь на этот раз не оглядываться. – На полчасика.

Вано уже подымался, как его остановил оклик Зернова:

– Никаких экспериментов с управлением. Вы отвечаете за любую неисправность машины, Чохели. А вы, Анохин, наденьте очки.

Я тотчас же повиновался: Зернов как начальник был требователен и непреклонен, да и небезопасно было смотреть без защитных очков на мириады искр, зажженных холодным солнцем на снежной равнине. Только у горизонта она темнела, сливаясь с размытым ультрамарином неба, а вблизи даже воздух казался сверкающе-белым.

– Взгляните-ка налево, Анохин. Лучше в бортовой иллюминатор, – продолжал Зернов. – Вас ничто не смущает?

Налево метрах в пятидесяти вздымалась совершенно отвесная ледяная стена. Она была выше всех известных мне зданий, даже нью-йоркские небоскребы, пожалуй, не дотянулись бы до ее верхней пушистой каемки. Блестяще-переливчатая, как лента алмазной пыли, она темнела книзу, где слоистый, слежавшийся снег уже смерзался в мутноватый и жесткий фирн. А еще ниже обрывалась высоченная толща льда, будто срезанная гигантским ножом и голубевшая на солнце, как отраженное в зеркале небо. Только ветер внизу намел двухметровым длиннющим сугробом каемку снега, такую же пушистую, как и на самом верху ледяной стены. Стена эта тянулась бесконечно и неотрывно, где-то пропадая в снежной дали. Казалось, могучие великаны из сказки возвели ее здесь для неизвестно что охраняющей и неизвестно кому угрожающей такой же сказочной крепости. Впрочем, лед в Антарктиде никого не удивит ни в каких очертаниях и формах. Так я и ответил Зернову, внутренне недоумевая, что могло заинтересовать здесь гляциолога.