— Сейчас же подай девочке руку и помирись с ней!

Оле улыбается.

— А что скажут другие?

Пожалуйста, можешь послушать других. Карл Крюгер хвалит своего молодого коллегу. Мертке — дочь такого отца, который делал то, что нужно и когда нужно.

— И я хотел бы, чтобы вы учли это!

Мертке не из тех узких специалистов, которые, кроме своего участка, ничего перед собой не видят. Крюгер еще скажет о них в дальнейшем. А она видит все в совокупности, она будет достойным пополнением в кооперативе!

Вильм Хольтен, Софи и Франц Буммель, Иозеф Барташ, даже Тео Тимпе — все хвалят Мертке. Просто хвалебная симфония. Птичница Нитнагель совсем разнежилась: Мертке очень ласковое существо. От нее исходит тепло и приветливость.

— Словом, косвенные производительные силы, — уточняет Адам Нитнагель, надеясь, что эта точка зрения не будет сочтена социал-демократической.

Из-за изразцовой лежанки в чадный воздух вонзается серым корешком палец Мампе Горемыки.

— А не эта ли барышня с косичками прохлопала музыкальных уток нашего Оле? Сколько центнеров корма, истраченного за зиму, пошло псу под хвост?

— Дрыхни лучше за нетопленной печкой! — огрызается Эмма Дюрр.

Мампе Горемыка понуро прикладывается к извлеченной из кармана бутылочке. Ах, какая упущена возможность щегольнуть сочувствием к Оле.

Неужели так никто и не возьмет его сторону? Нет, нашелся сторонник — Фрида Симсон. То ли она хочет с ним помириться, то ли молодость Мертке возбуждает в ней дух противоречия.

— Попрошу внимания, товарищи и коллеги! Нельзя же так — раз, два — перешагивать через сотню потерянных уток и центнеры впустую растраченного корма! И не следует ли предъявлять более высокие требования к сознательности и чувству ответственности лиц, принимаемых в кооператив?

Мертке просит слова. Щеки у нее пылают. Она откидывает со лба прядь волос.

— Дорогие ребята, я признаю свою вину!

Смех. Мертке, подняв руку, утирает пот. Взглядом она просит о помощи. Даже на Оле смотрит умоляюще.

Мертке услышала немало лестных слов по своему адресу. И ей стыдно. Биография Мертке отнюдь не чистый лист бумаги. В самой середине ее зияет жирная клякса. Из-за своей небрежности Мертке ввела в убыток «Цветущее поле». Может, ей поплакать? Так она уже плакала. Она вполне согласна с намерением председателя разумно использовать озера. Но разве для этого непременно нужны дикие утки? Вовсе нет. И Мертке просит, чтобы ей дали возможность разводить домашних уток, две тысячи сразу, а то и больше, если можно.

— Я очень, очень вас прошу!

Неужели Оле Бинкоп не мог ухватиться за предложение Фриды Симсон о перемирии? Нет, под его каштановой шевелюрой бродят совсем другие мысли.

— Я сам упустил диких уток! — Это Оле не оставил на озере места для гнездовья. Кооперативной кассе деньги за камышовые коврики пошли на пользу, а уткам — во вред. Одним словом, столкнулись интересы двух вспомогательных промыслов. Только не устраивать паники и не подсчитывать убытки. За уток платил сам Оле. На корм шло зерно, которое ему выдали натурой. Что ж тут такого? Жены у него нет, детей тоже, он может себе это позволить. А теперь шире дорогу предложению молодой птичницы: даешь три тысячи мясных уток, даже пять тысяч! И добро пожаловать, новый член нашего кооператива.

Мертке глядит на него с благодарностью. А Оле бьет озноб. Но вселенская стужа здесь ни при чем.

Ветви фруктовых деревьев усыпаны цветами. Белей, чем спустившиеся с неба облака, высятся на межах терновые изгороди. Ивовые пни вдоль Ласточкиного ручья выбрасывают побег за побегом. Даже старые колья и камни обрядились в разноцветные мхи. Май на дворе.

Герман Вейхельт дождался наконец подходящей ночи и соответствующей фазы луны, чтобы излить свою благодарность Мертке за все ее добрые дела. Он поет визгливо, как старуха, и самозабвенно, как мудрец. Его очки сверкают. Пришельцем из других миров выглядит благочестивый Герман в призрачном свете майской луны.

Мертке спит сладким сном, как все невинные дети. Зато от песни Германа просыпается кто-то другой. В том месте, где хорал гласит: «Вот жених грядет, выходите навстречу ему!», кто-то хватает Германа сзади под мышки. Это Оле.

— Эй ты, святой человек, видать, и тебя разобрало в мае!

Герман трижды сплевывает и открывает богословский диспут.

— Церковь признает май как таковой. И отмечает приход весны праздником троицы.

С этим тезисом Оле решительно не согласен. Иисус не знал ни берез, ни березовой туалетной воды.

— Оле, друг любезный, это ты говоришь, не подумавши. А бог не делает различий, для него всякий человек — человек и всякое древо — древо.

Слово за слово, и председатель, не прекращая диспута, уводит Германа из-под окна Мертке на дорогу.

Интересно, с чего это наш председатель в такую ночь покинул Эммину лачугу, все свои учебники и очутился в деревне? Да ни с чего, случайно. Просто он ходил на Коровье озеро, глядел, как строится новая птицеферма, потом немного посидел у воды. Как хочешь, так и понимай.

По утрам, взнуздав свой трактор, Вильм Хольтен скачет за молоком. Он легко закидывает в прицеп полные бидоны, можно подумать, что они весят меньше, чем сноп соломы.

По счастливой случайности Мертке каждое утро проходит мимо, и всякий раз Вильм заводит с ней по-майски бестолковый разговор.

— Нечего тебе тут ходить каждый день! — говорит он.

Мертке замедляет шаг:

— Разве я тебе мешаю?

— А вдруг я нарочно отдавлю себе палец, чтобы ты мне его перевязала?

Мертке едва заметно улыбается, а Вильм стоит, держа в вытянутых руках по полному бидону. Влюбленный Геркулес.

— Нет, я все-таки хотел бы знать, почему пальма первенства досталась учителю?

Мертке теребит косу. В эту минуту она не менее тщеславна, чем все девушки ее возраста.

— Не понимаю, про какую пальму вы говорите.

Вильм вздыхает еще глубже:

— Я ни за что бы не осмелился, с моими-то лошадиными зубами.

— Человек таков, какой он есть.

— А я гораздо хуже.

Поди пойми его!

Но ей уже пора. Все громче и нетерпеливее доносится с птицефермы кукареканье петухов.

На учителя Зигеля май действует по-другому. В нем с новой силой вспыхивает страсть к научным изысканиям. Осенью он на глазах у детей закопал в школьном саду белые корешки пырея. В мае снова откопал их. И полюбуйтесь: корешков стало куда больше. Целые гнезда! Пырей — злейший враг плодородия. Он отбирает питание у культурных растений, будь то картофель, репа или что-нибудь другое.

— Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно.

Дети возмущены:

— Долой сорняки!

Учитель ведет учеников в поход на брюквенное поле кооператива. Раздает мотыги и велит девочкам и мальчикам искать белые корни-червяки. Дети входят в азарт:

— Вон из земли!

И вот уже корни пырея — кучка подле кучки — лежат между грядками. А ну, к какой смерти их приговорить?

— В конюшню! Пусть их там растопчут! — говорят мальчики.

Нет, от этого пырей не погибнет. И вместе с навозом снова попадет в поле. Не успеешь оглянуться, и снова пробились из земли его побеги.

— Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно.

Решено сначала высушить корни, а потом сжечь их.

На этот вечер назначен весенний костер, и пионеры приглашают своих друзей из Свободной немецкой молодежи. А тот, кто не ходил воевать с пыреем, пусть лежит в постели и кусает себе локти. Так ему и надо. Пионеры что есть сил трубят в горны. Сухие корни пырея корчатся в огне, и кроны придорожных лип кажутся неестественно зелеными, как листья на декорациях.

Друзья из Свободной молодежи прыгают через костер. А учитель Зигель ведет под руку фрейлейн Мертке — ту, что с птицефермы. Он сует очки в карман и тоже прыгает. Он приземляется посередине костра, где корчатся сухие корешки пырея. Маленькая фрейлейн Мертке отчаянно машет руками, чтобы не угодить в огонь вместе с ним. Несколько секунд Зигель жарится на костре и разыскивает свои очки. Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно. Никто не смеется, даже самые отчаянные озорники. А старшие мальчики вытаскивают своего учителя из огня и сбивают искры с его брюк и голубой рубашки. Вильм Хольтен с особым удовольствием сбивает с него искры. Теперь он понимает, что кому-кому, а уж Зигелю пальмы не видать.