Положение мое в гимназии стало хуже. После того как я вступил в РКП(б), многие учителя и ученики плохо ко мне относятся. Даже те, кто любил щегольнуть словечком о свободе. Видно, от такого словечка до революционного дела, если применить слова полковника Скалозуба, «дистанция огромного размера».

Недобро ко мне относится и домовладелец Баранов – хозяин домика, в котором я живу у Прасковьи Ионовны. Заметно, что советская власть, большевики не по нутру Баранову.

Последнее время буржуазия и ее прихвостни наглеют. Удивляться тут нечему. Вражья стая знает: силы защитников города невелики, совсем невелики.

У нас небольшой отряд красногвардейцев из рабочих камышловского депо и добровольческий красноармейский отряд человек в сто, в основном крестьянская беднота.

Вчера мы с Арькой стали красноармейцами. Миша Скворцов почему-то не пришел в назначенный час. Мы его ждали-ждали и направились к Шадринскому мосту. Около моста, в помещении двухклассного училища, расположился отряд Красной Армии. Командует им товарищ Васильевский Л.В. Из офицеров, но коммунист. Не любит длинных речей. На митингах выступает резко и очень убедительно. Чувствуешь, что человек свято верит в каждое слово, которое произносит.

Мы подошли к училищу с площади, через главный вход. Красноармеец-часовой показал, где записывают добровольцев. Справа от двери за небольшим столиком – то ли писарь, то ли командир. Перед нами стояли трое. Их записали в два счета. Подошла наша очередь. Я боялся, что возраст помешает, но все получилось, как мы хотели. Потом отправились в полуподвальный этаж, в цейхгауз. Здесь я задержался надолго. Из-за моего маленького роста трудно было подогнать обмундирование, особенно ботинки. Фуражки тоже только большого размера. Никак не ладилось с обмотками. Они почему-то не держались на ногах, сползали вниз.

Когда вышли из цейхгауза, вид у меня был не бравый, но на душе радостно. Я стал красноармейцем!

В новой форме отправился в гимназию. Тут произошло несколько не особенно приятных встреч. Некоторым не понравилось: как так, гимназист и вдруг красноармеец? Лишь учитель математики Александр Федорович Румянцев и учитель пения Павел Павлович Бучельников похвалили меня.

Но самое досадное случилось под вечер, когда я свиделся с Лидой. Лида учится в женской гимназии. Мы с ней иногда встречаемся. Вернее – встречались. Разговор не всегда клеился, потому что я перед ней робел.

Но я так радовался этим встречам!.. Лида очень красивая. У нее большие черные глаза и нежное белое лицо. Она одевается аккуратно и словно бы по-своему. Даже гимназическая форма на ней выглядит не так, как на других.

Увидела она меня в защитной рубашке с длиннющими рукавами, в большой фуражке, в шароварах, которые свешивались над обмотками, и рассмеялась. Потом перестала смеяться, но то и дело сбоку насмешливо поглядывает. От ее взглядов у меня язык примерзал к нёбу. Трудно было объяснить, как дорога для меня эта, пусть нескладно сидящая форма, какое счастье надеть фуражку с пятиконечной красной звездой!

Однако, если бы я и умел это выразить, все равно Лида ничего бы не поняла. Она жила совсем другим, и иные мысли были у нее. Не зря у них дома старались во всем подражать богатым, дружили с купчихой Воронковой, гордились этой дружбой, выставляли ее напоказ. Я и раньше это знал, чувствовал, только не позволял себе все додумать до конца. Мне хорошо было, когда мы встречались.

Но на сей раз я чувствовал себя совсем иначе. Мы бродили по улицам. Я пытался многое втолковать Лиде. Она изредка перебивала меня насмешливым словом, ядовитым замечанием. И мне не хотелось продолжать. Мы долго шли молча. Потом я снова старался вразумить ее. Она, скосив глаза, холодно и ехидно наблюдала за мной. Так мы и расстались. Расстались, пожалуй, навсегда. Мы с Лидой – разные люди. У нас, как видно, разные, никогда не сходящиеся дороги.

Кипит смертный бой с врагами революции и мирового пролетариата. Нам не по пути с теми, кто насмешливо глядит на красноармейскую звезду. И вообще сейчас не до личных переживаний. А если они у меня есть, значит, я еще недостаточно политически закалился в борьбе.

Никак не ожидал, что я запишусь в красноармейцы, и редактор «Известий» товарищ Егоршин. Степан Васильевич прямо-таки растерялся, когда увидел меня в форме. Сидит и качает головой:

– Ну и ну, без разрешения, не дождавшись замены… Что же я теперь буду делать с конторой?

Потом встал, подошел ко мне, обнял и сказал:

– Молодец!..

Узнал новость: вчера судили главаря камышловских анархистов Николая Черепанова, этого чернобородого крикуна и наглеца, который выступал против советской власти, подрывал ее авторитет. Ревтрибунал объявил Черепанову общественное порицание.

Не маловато ли?

Сегодня в наших «Известиях» такая заметка: «Из д. Борисовой. Комиссия для проведения в жизнь поимущественного налога плохо провела оценку имущества каждого домохозяина. У нас в деревне имущество, стоящее от 3 до 7 тысяч рублей, ценилось в 300 рублей».

Для меня каждая весточка из родной деревни – словно хлеб насущный. Прочитал эти три строчки и задумался. Каково-то отцу, сколько там у него недругов!

Занимаемся целыми днями. Гимнастерки почти не просыхают от пота. В отряде много дружинников вроде меня, т. е. необученных. А время не ждет, надо поторапливаться. Скоро в бой.

Несет наш отряд и караульную службу. Однажды, еще до того как я освоился с винтовкой и узнал караульные правила, меня вместе с напарником назначили охранять ночью Шадринский мост через Пышму. Напарник – молодой рабочий, доброволец, как и я. Правда, он умел уже заряжать оружие. С его помощью и я, вкладывая в магазин один патрон за другим, зарядил винтовку. Остаток патронов – нам дали по пятнадцать штук – рассовали по карманам и двинулись на пост.

Подошли к мосту. Сменили старых часовых. Настроение у нас тревожное. В любой момент можно ожидать визита незваных гостей. Кто знает, не попытаются ли враги тайно подвезти оружие скрывающимся в городе контрреволюционерам.

И вдруг часов в двенадцать по деревянному настилу застучали копыта. Прислушались – скрипит телега.

Мы – винтовки наизготовку. Молчим. Решили подпустить поближе. Когда телега поравнялась с нами, напарник крикнул:

– Кто едет?

Подводчик ответил, что с дровами. Остановили его, стали допрашивать: откуда, зачем? Говорит, на базар. Но полного доверия у нас к нему не было. Мы сгрузили дрова, обшарили воз, обыскали мужика и только потом разрешили ехать дальше. Подводчик крепко ругался. Однако мы считали, что поступили правильно…

Больше всего люблю стрельбу. Ходим стрелять каждый день. До стрельбища версты две. Всю дорогу поем «Вихри враждебные», «Смело, товарищи, в ногу» и другие революционные песни.

Помимо учебы и караулов, участвуем в обысках квартир у подозрительных элементов. Обыски порой не такие безрезультатные, как тогда на мосту.

Охраняем гарнизонный продовольственный склад, который разместился в нижнем этаже духовного училища. До чего же в нем много крыс! Когда после смены приляжешь отдохнуть, бегают прямо по тебе. Ночью патрулируем по городу. В общем, дел хватает…

Теперь напишу о самом радостном за последние дни.

Позавчера зашел в уездный Совет. Иду по коридору и прямо навстречу мне – отец.

Я не предполагал, что он в Камышлове, а он не знал, что я в Красной Армии. Расцеловались мы с ним и разговорились тут же, в коридоре. Мимо нас снуют люди, кто-то здоровается, кто-то толкает. Но мы никого не замечаем.

Отец мне всегда казался строгим, суровым и даже раздражительным, когда я плохо решал задачки по арифметике. А тут он был таким ласковым, каким я его раньше не видел. Мой поступок одобрил. Несколько раз, глядя на меня, повторил: «Правильно, правильно, Филипп».

Он всегда меня так называет, с самого детства.

Недавно напечатан декрет товарища Ленина о военных комиссариатах.