Топилина. Неправильно вы считаете, Андрей Тимофеевич... Нужна я тут. Что наши люди скажут? Переселились, новый хутор сорганизовали, а Топилина уходит, доверием колхоза пренебрегает и уходит. Нужна я тут обязательно.
Ажинов. Вот вы какая ценная! А о том подумали, сколько сейчас новых совхозов на Дону заложено — и овощных, и садовых, и зерновых? Кто-то должен в них работать?
Топилина. Должен...
Ажинов. Только не вы?!
Топилина. Не я, Андрей Тимофеевич. Нужна я в колхозе.
Ажинов. Но поймите, Екатерина Корнеевна, не смогу я так часто приезжать в ваш колхоз!
Топилина. Приезжайте реже.
Ажинов. А я не могу приезжать реже!
Топилина. А что так?
Ажинов (раздраженно). Что? Что? Понять не хотите, все услышать хотите. Не ясно вам?
Топилина. Не ясно, Андрей Тимофеевич.
Ажинов. Что же я еще должен говорить? Что полюбил вас?
Топилина. Не надо об этом говорить.
Ажинов. Но это так, Екатерина Корнеевна.
Топилина. Вот, а мне обидно стало...
Ажинов. Разве можно на любовь обижаться?
Топилина. Выходит, что вы меня в совхоз звали, только чтоб видеть меня, а не как работника.
Ажинов. Ах вы, женщины! Везде вы одинаковы! Я не отделяю одно от другого.
Топилина. А я вот отделяю, Андрей Тимофеевич, я не свободный человек.
Ажинов (неторопливо). Не свободный, не свободный... Но чувствуете вы что-либо ко мне?
Топилина. Как же я могу сказать, когда я замужем?!
Ажинов. Да нет же вашего мужа! Нет! Исчез он, оставил вас!
Топилина (с обидой). Андрей Тимофеевич, я не хочу, чтобы вы мне такое говорили.
Ажинов. Простите. Но мне обидно за вас... Человек все оставил, не увидел того хорошего, что есть...
Топилина. Где ему было увидеть... Он по-другому жил.
Ажинов. Тем более. Я смотрю на вас и не понимаю, честное слово! Каждый день думаю: вот тут, за десять километров, человек один живет, зовут этого человека Катя, хороший этот человек. Не понимаю... Ну скажите хоть слово, дайте жить человеку!
Топилина. По мне — хоть сто лет живите, Андрей Тимофеевич.
Ажинов. С вами бы я и двести прожил!
Топилина. Мне не надо так много, мне тяжко живется.
Ажинов. Были бы вместе, легко бы было. Честное слово, легко.
Топилина. Не надо об этом, не надо, Андрей Тимофеевич!
Входит Хомутов.
Батя! Отец! Мы ждем тебя.
Хомутов. А где же донское казачество?
Топилина. Скоро будет;
Хомутов. День добрый, Андрей Тимофеевич! Как хозяинуете?
Ажинов (рассеянно). Да вот понемногу... хозяиную.
Хомутов. Ноне хозяинувать надо особенно, с головой. Когда рядом такая красота появилась, донские казаки над пятнадцатым шлюзом коней на дыбки, как свечки, взвили, надо, чтоб весь тихий Дон, как песня, заиграл.
Ажинов. Правильно, Корней Федотович... Вот я об этом же Екатерине Корнеевне говорю.
Хомутов. А она разве несогласная?
Топилина. Меня, батя, Андрей Тимофеевич из колхоза до себя работать зовет.
Хомутов. Это не надо, товарищ директор. Нам самим требуются у колхозе руки.
Ажинов. Эти руки и мне нужны.
Хомутов. А вы где в другом месте пошукайте... Нашему колхозу силы надо, он переселенный. И так тут разные люди ушли из колхозу и гуляют по круглым годам.
Ажинов. А чего ж не вернете их?
Хомутов. Вернешь тут! Аркана такого в колхозе нету!
Входят Выпряжкин и Коньков. У Конькова в руках книжка. Топилина уходит в хату.
Выпряжкин. День добрый, товарищи! Товарищу директору особое почтение!
Ажинов. Здравствуйте, Василий Спиридонович. Я вас как раз разыскивал.
Выпряжкин. Да-да, у меня до вас дело имеется. Помните, вы мне череночек дали?.. Вот результат. Такого еще не было. Попробуйте. Назовем его «Цимлянский ранний».
Ажинов. Ваши опыты по всей области знают.
Выпряжкин. Да уж какие мы опытники... Вот жинка у меня — та опытница... Еще свет такой не видел!
Ажинов. Какие же она опыты делает?
Выпряжкин. Секрет, товарищ директор. (Указывая на Конькова.) Вот тоже товарищ дюже пытливый до науки. Не знакомы?
Ажинов. Нет.
Коньков. Я не по вашей отрасли... Я по животноводству, ветеринарный фельдшер, Коньков Роман Агафонович.
Ажинов (подавая руку). Ажинов.
Выпряжкин. С ним рядом даже моя Дарья Герасимовна на задний план отходит.
Ажинов. Чем же вы занимаетесь?
Коньков. Продлением жизни.
Ажинов. Кому?
Коньков. Себе... Интересуюсь всякой литературой. (Раскрывает книгу.) Подбираю научные данные под свой возраст. Вот что, к примеру, пишет один заграничный ученый, по фамилии Флурансу. Он делит человеческую жизнь на восемь периодов. Первый период, от нуля до девяти лет, называется первым детством; второй период — то есть второе детство — от десяти до девятнадцати лет, третий период — первая молодость — от девятнадцати до двадцати девяти лет; четвертый период, вторая молодость, — он и есть мой период — от тридцати до тридцати девяти лет... Так вот, по Флурансу, выходит, что мне еще в этом периоде два года ходить... Вот я и произвожу опыты, как бы мне подольше задержаться в этом периоде...
Ажинов. Какие же это опыты?
Коньков (уклончиво, со смешком). Разные, товарищ директор. А вам сколько лет, если не секрет?
Ажинов. Сорок два.
Коньков. Вы подходите под первый период возмужалости, который длится от сорока до пятидесяти четырех лет.
Выпряжкин (Конькову). А к какому же мы с Корнеем Федотовичем периводу относимся?
Коньков (заглянув в книгу). По ученому Флурансу — к шестому, который длится от пятидесяти пяти до шестидесяти девяти лет и называется вторым возрастом возмужалости. Годится вам?
Выпряжкин. Годится. Еще, значит, по девяти годков по шестому периводу возмужалости гулять можно. Он хоть иностранный ученый, а распределил правильно.
Хомутов. А старость, по этому ученому, бывает?
Коньков. Седьмой период, что одновременно является периодом первой старости, длится от семидесяти до восьмидесяти пяти лет.
Выпряжкин. А в восьмой перивод — все остальное, сколько захватишь?
Коньков. Ага, Василий Спиридонович, хватайте больше. (Ажинову.) Вот какими мы заняты изысканиями, товарищ директор.
Ажинов. Что и говорить, крупными.
Выпряжкин. Я б тебе по твоим научным исследованиям хату-лабораторию открыл.
Хомутов. И колпак белый с колокольцем купил.
Коньков. Это зачем же с колокольцем?
Хомутов. Чтоб все слышали, что ты во втором периоде молодости находишься, и опасались тебя, как хуторского бугая.
Выпряжкин (смеясь, Конькову). Отрезал, отрезал Корней Федотович! Как бритвой...
Коньков. Оно конечно, Корней Федотович человек серьезный, живет с пчелами, питается медом, а мед, как известно, способствует продлению жизни и сосредоточению в мыслях. Я не обижаюсь.
Хомутов. А куда ж тебе обижаться, все ж таки колоколец — украшение на пустой голове.
Коньков. Може, оно лучше иметь пустую голову, чем пустую хату у дочки?
Хомутов (грозно). Ну ты, коровий лекарь, давно арапник по фотографии не ходил?!
Выпряжкин. Да что вы, казаки? (Указывая на Ажинова.) Перед директором некрасиво.
