С этими длинными золотисто-рыжими волосами...

Помнишь, когда мы были действительно молодыми, девчонками-подростками, мы любили во время летних каникул гулять по Блэкхит, а потом есть в парке мороженое и распевать песни из «Вестсайдской истории», и нам так нравилось, когда с нами знакомились мальчишки. Безалкогольный коктейль в пабе, поцелуй и автобус домой. Помню тот жаркий денек, когда мы с тобой сидели в вереске. Кажется, тогда была ярмарка – да, точно, – и мы катались на карусели, и нам гадали – не помню уже, какая судьба была уготовлена нам предсказательницей, – а потом мы сидели совсем рядом с той старой церковью. Все было так мирно, даже, несмотря на гомон ярмарки и шум машин, эта нагретая солнцем зеленая трава, это синее небо, и все идет, как должно идти. И эта церковь.

Там все и началось. Наверное, ты знаешь. Или знала раньше.

Кладбище возле церкви. Там. У Блэкхит.

Помню, мне говорили как-то, вся вересковая пустошь была общей могилой – думаю, в четырнадцатом веке, когда свирепствовала Черная Смерть.

А теперь они сделали это, я имею в виду – выкопали тела. Как ворчал Кен, «не следовало трогать мертвых». Нет, его не тревожили ни медицинский, ни религиозный аспекты. Только этика. Все, что делает правительство – любое правительство, – «неправильно, безумно, неуравновешенно».

Господи, как он отзывался об Олимпийских играх – трата денег, шумиха, подрыв экономики и т.п., а потом о проигрыше Олимпийских игр, а потом об этом бредовом Фестивале, который они решили провести. Он был прав, конечно же.

Конечно, он был.

Но сейчас, когда я оглядываюсь назад, у меня такое странное чувство, словно некая чудовищная Сила – нет, не думаю, что имею в виду Бога или дьявола, – намеренно и безжалостно двигала всем, всеми нами – людьми, правительствами, странами, целым миром, – толкая нас к пропасти.

Это не религиозное убеждение. Я говорю не о предначертанном апокалипсисе, вызванном грехами человечества. Господи, Лаура, ты же знаешь, я вроде

как многообещающий агностик. Понятия не имею, есть ли что-нибудь там или еще где. Но если бы было – оно было бы беспристрастным и благодатным. Оно не хотело бы карать нас – и определенно не за грехи, которые само же вложило в нас!

Это так кошмарно угнетает.

Не хочу писать тебе и жаловаться.

Я

Я хочу

Я просто хочу

поговорить с тобой.

Ну так вот, надеюсь, с тобой все в порядке, дорогая, если бы я могла взмахнуть волшебной палочкой, так бы и было. Да, если бы я могла – так бы было со всеми нами.

С любовью,

Рут.

Вторник, 14 мая

Милая моя Лаура.

Лучше всего, думаю, просто рассказать, как это было для нас. История самая обычная. В 2008-м книжный бизнес Кена сошел на нет. Мы потеряли магазин. Это несколько пошатнуло нас. Он говорил, никто больше не хочет читать. Но это, конечно, неправда. Он говорил, что виной всему свободное скачивание из Интернета, потом он говорил, что дело в спорности выдаваемого «Гуглом» рейтинга, из-за чего многие действительно хорошие писатели пойдут ко дну. И безжалостная школьная программа отравляет детский разум. И нехватка кредитов. И так далее. Только в нашем случае магазинчик просто располагался в нелучшем месте, в глухом проулке. Многие наши покупатели состарились и умерли или переехали, а новые покупатели обнаружили, что в больших сетевых магазинах все дешевле. Ну вот, мы закрылись. Потом мы потеряли дом. Это все еще огорчает меня. Те два славных дерева в саду и птицы, которых я кормила зимой. Какое-то время мы снимали дом, но это было очень накладно, к тому же Кен уже был пенсионером, а я скоро буду. И, в конечном счете, мы «разместились» здесь.

Я называю это Башней.

О, это не самое худшее место.

Тут всего десять этажей, и лифты обычно работают. Н о не сейчас, конечно.

Мы на верхнем этаже. Как это типично, говорил он. Поселить пару старых, никому не нужных трясущихся артритиков на самую верхотуру и оставить их там гнить. В надежде, что они грохнутся с лестницы и сломают шейку бедра и не будут долго обременять Государственную службу здравоохранения, потому что неизбежно заработают пневмонию, а медсестра подкрадется ночью и перевернет их вниз лицом, чтобы они задохнулись. Да, с годами Кен становился все брюзгливее и пессимистичнее. Он являл собой этакое самосбывающееся пророчество. Помнишь, каким он был, когда мы с тобой впервые встретились с ним? Кеннет Стэнтон, худощавый красивый парень с темными волосами и выразительными карими глазами, говоривший, как диктор на радио. О да, он был тогда очарователен. Но жизнь вышибает это из тебя. Или из некоторых из нас. А потом смерть вдруг вышибает все и сразу.

Первое, что я сделала, когда мы оказались здесь и ворчащие грузчики удалились, я подошла к окну и шагнула на маленький балкончик. Мы уже были тут один раз, но тогда лил дождь. А теперь я сказала: «Кен, иди посмотри, весь Лондон как на ладони. Я даже вижу реку!»

Тот день был солнечным, тот осенний день. Прохладный золотой свет струился с небес, и в садиках и парках, стесненных домами и дорогами, деревья сияли желтизной, и алым, и багрянцем, и рыжим – как твои волосы, Лаура!

И река блестела, как серебристая улыбка.

Но Кен только сел на старый диван и заплакал.

О господи, Лаура. Бедный, бедный Кен.

Но я стала называть это место Башней. Я живу на вершине величественной башни, передо мной открывается вид на мили вокруг, я как королева из какого-нибудь романа-фантазии того, кто действительно умел писать, вроде Анджелы Картер. Фффихсв

Извини за опечатку, Лаура, просто кто-то только что постувчал в мою дверььь.

Извини.

В смысле – постучал.

Никто ко мне стучаться не может. Никто теперь не поднимется сюда. Здание совершенно пусто, тут живут разве что крысы и насекомые, да еще голуби и чайки иногда залетают, хотя теперь я не могу расходовать на них даже крошки. Но стук был.

Это само по себе пугает, хотя сейчас день, а днем обычно никого – из них – внизу нет, а когда они есть, обычно ночь. В любом случае. Разве они стучат?

Стучали всего два раза. Потом я услышала девичий голос. Он кричал: «Есть там кто-нибудь? Не бойтесь».

Это не похоже на них. Они не разговаривают с тобой. Насколько мне

Мне это неизвестно.

Голос казался человеческим и очень молодым.

Как будто девочке максимум 16. Столько, сколько когда-то было мне и тебе. 16.

Я сидела окаменев, как говорится.

Сейчас она ушла.

Что ж, мне надо быть особенно осторожной. Кен и Роджер позаботились о том, чтобы дверь была надежно укреплена, ящик для писем заколочен, поставлены замки и все такое, прежде …

…прежде. Шкафы и холодильник полным-полны, хотя холодильник и не работает, с тех пор как отключилось электричество, но и он теперь набит битком крупами и прочими сухими продуктами. А сперва мы выставляли его на балкон по ночам, и еда не портилась. Слава богу за английские летние холода.

Раньше у меня тут росли цветы в горшках. Они хорошо прижились. Потом отключили воду, а расходовать воду из бутылок мы не могли, и цветы завяли. И знаешь самое глупое из всего что когда я думаю о деревьях в моем саду и этих цветах и птицах я начинаю плакать. А когда думаю о Кене и о том что случилось я совсем не плачу и думаю, я видно ужасная женщина и сумасшедшая, и

(текст обрывается)

Пятница

Дорогая Лаура.

Прошло два дня с тех пор, как я писала тебе. Как, верно, понятно из моих сумбурных писем, компьютер Кена не работает без электричества, но у меня еще остались запасы ленты для старой верной пишущей машинки – они хранились в моей «шкатулке для драгоценностей». На самом деле это всего лишь жестяная коробка из-под печенья с репродукцией прерафаэлитской девушки на крышке – какой-то прекрасной нимфы с волосами совсем как у тебя.