Герольд поклонился и отбыл в изумлении. Поразила его не только решимость защитников Роккалеоне, но и наличие у них пушек. Естественно, он и предположить не мог, что пушки не заряжены, ибо пороха в замке нет. Не догадался об этом и Джан-Мария, у которого слова Франческо вызвали ярость, смешанную с разочарованием, ибо он очень надеялся на бунт наёмников, обещанный ему Гонзагой.

После того как герольд ускакал под громкий смех Фортемани, стоявшего за спиной графа, Валентина с сияющими глазами повернулась к Франческо.

— О, что бы я без вас делала, мессер Франческо! — её переполняло восхищение. — Я прямо дрожу при мысли о том, как бы всё повернулось, не будь вас рядом, — она не заметила злобной улыбки, мелькнувшей на лице Гонзаги. — А где вы раздобыли порох? — вопрос задавался искренне, ибо она так и не поняла, что пушки — всего лишь бутафория.

Фортемани рассмеялся, Франческо улыбнулся.

— Пороха я не нашёл. Мои угрозы, — он обвёл рукой грозную батарею, — ничем не подкреплены, как и угрозы Джан-Марии. Однако, полагаю, на него они произведут должное впечатление. И уж заверяю вас, мадонна, сейчас он не решится на бомбардировку, если у него и вообще были такие намерения. Так что мы можем спуститься вниз и отпраздновать нашу первую победу.

— Пушки не заряжены? — ахнула Валентина. — Но вы говорили так смело, держались столь уверенно!

И лицо девушки осветилось улыбкой, а нахлынувшая на неё при появлении герольда тревога растаяла, как утренняя дымка.

— Ну наконец-то! — воскликнул Франческо. — Вы опять улыбаетесь, мадонна. И правда, никаких поводов для грусти нет. Не пойти ли нам подкрепиться. После утренних трудов я голоден, как волк.

Она повернулась, чтобы вместе с ним сойти со стены, но тут к ним подбежал запыхавшийся Пеппе.

— Мадонна! — выдохнул он. — Мессер Франческо! Наёмники… Каппоччо… Он подбивает их к мятежу.

И пока он рассказывал о том, что происходило внизу, веселье исчезло из глаз Валентины, а лицо её стало мертвенно-бледным. Сильная, смелая, она оказалась неготовой к столь резкой перемене — от победы к возможному поражению.

— Вам дурно, мадонна. Держитесь за меня.

Валентина увидела протянутую руку Гонзаги, ухватилась за неё. А рядом громко выругался Франческо.

— Пеппе, живо в арсенал. Притащи мне двуручный меч. Выбери самый большой. Эрколе, вы пойдёте со мной. Гонзага… нет, вы лучше останьтесь здесь. Присмотрите за монной Валентиной.

И лишь после этого подошёл к краю крепостной стены, чтобы взглянуть во двор, где Каппоччо всё ещё что-то втолковывал наёмникам. При виде Франческо крики их взлетели к небу. Более всего они напоминали свору собак, заметивших добычу.

— К воротам! — вопили они. — Опускаем мост! Мы принимаем условия Джан-Марии. Не желаем умирать, словно крысы.

— Клянусь Богом, так вы и подохнете! — взревел Франческо. Нетерпеливо повернул голову. — Пеппе! Принесёшь ты меч или нет!

Но шут уже спешил к нему, сгибаясь под тяжестью огромного двуручного меча, длиной в добрых шесть футов. Франческо выхватил у него меч, а затем наклонился и прошептал Пеппе на ухо короткий приказ. Гонзаге удалось расслышать лишь последние слова.

— … в шкатулке на столе в моей комнате. Принеси его мне во двор.

Горбун кивнул и умчался, а Франческо, словно пёрышко, забросил тяжеленный меч на плечо и двинулся к лестнице. Но его остановила рука Валентины.

— Что вы намерены предпринять? — прошептала она. Глаза её переполняла тревога.

— Подавлю бунт этого отребья, — твёрдо ответил Франческо. — Мы с Фортемани успокоим их или перебьём, — сурово звучал голос графа, и Гонзага не усомнился, что такое ему вполне по силам.

— Вы сошли с ума! — Валентина ещё более испугалась. — Их же двадцать!

— Но на нашей стороне господь Бог, — улыбнулся Франческо.

— Вас убьют! — стояла на своём Валентина. — Нет, не ходите к ним! Не ходите! Пусть убираются на все четыре стороны, мессер Франческо. Пусть Джан-Мария занимает замок. Мне всё равно, лишь бы вы не шли к ним.

Взгляды их встретились. И от голоса Валентины, от осознания того, что тревога за его жизнь перевесила всё остальное — даже ужас перед Джан-Марией, — у Франческо учащённо забилось сердце. С трудом подавил он страстное желание прижать к груди девушку, всегда такую храбрую, а тут вдруг испугавшуюся за него. Он бы поцеловал эти нежные глаза, прошептал ей на ухо ободряющие слова, убедил её, что ничем не рискует. Но он подавил в себе эти чувства и лишь улыбнулся.

— Крепитесь, мадонна, и доверьтесь мне ещё раз. Пока я вас не подводил. Так стоит ли опасаться, что на этот раз меня ждёт неудача?

Валентина, похоже, приободрилась. Слова Франческо укрепили в ней веру в его непобедимость.

— Мы ещё посмеёмся над этим, когда придёт пора прервать наш вынужденный пост, — добавил граф Акуильский. — Вперёд, Эрколе! — и, не теряя ни секунды, легко, не замечая ни лат, ни тяжеленного меча, сбежал по ступенькам.

И успел вовремя. Ибо собравшиеся во дворе наёмники потянулись к воротам, преисполненные уверенности, что их не остановит и сам дьявол. Но неожиданно пред ними возникла высокая, закованная в сталь фигура с мечом на левом плече.

Но они и не подумали остановиться, подбадриваемые криками Каппоччо. И приблизились чуть ли не вплотную, когда Франческо схватился обеими руками за меч, и он, очертив полукруг, сверкнул у них перед глазами, ушёл за голову Франческо, а затем вновь вернулся к ним, отчего они застыли, как вкопанные. А Франческо вновь положил меч на плечо, готовый при первом их движении уложить одного или двух, дабы они поняли серьёзность его намерений.

— Видите, что вас ждёт, если будете упорствовать, — пояснил он обманчиво спокойным голосом. — Стыда у вас нет, стадо трусливых свиней! И годитесь вы лишь на то, чтобы получать жалованье да пьянствовать. На большее вас уже не хватает.

Слова его, словно удары кнута, обрушились на наёмников. Он повторил все вчерашние аргументы, каковыми успокоил Каппоччо. Вновь заверил, что за угрозами Джан-Марии ничего не стоит. И они поступают глупо, отдавая себя в его руки, ибо только за стенами замка они в полной безопасности. Осада не затянется надолго. У них могучий союзник в лице Чезаре Борджа, и его армия уже идёт на Баббьяно, так что Джан-Марии поневоле придётся возвращаться домой. Платят им хорошо, напомнил Франческо, а после снятия осады их ждёт ещё более щедрое вознаграждение.

— Джан-Мария грозится повесить нас всех, если возьмёт штурмом Роккалеоне. Но даже если ему это удастся, неужели вы думаете, что ему позволят воплотить в жизнь эту безумную угрозу? В конце концов все вы — наёмники, вам платит монна Валентина, так что вся вина должна пасть на неё и её капитанов. Мы в Урбино, не в Баббьяно, и правит здесь не Джан-Мария. Неужели вы думаете, что честный, благородный Гвидобальдо позволит вас повесить? Плохого же вы мнения о вашем герцоге. Идиоты, да вам грозит не большая опасность, чем дамам монны Валентины. Гвидобальдо и в голову не придёт наказывать вас за прегрешения его племянницы. Если кого и повесят, так это меня и, возможно, Гонзагу за то, что нанял вас. Но разве я веду разговоры о сдаче? Что, по-вашему, держит меня здесь? Конечно, у меня есть свой интерес, так же, как и у вас, и, если я думаю, что на такой риск стоит идти, почему у вас должно быть иное мнение? Неужто вы такие трусы, что от одних угроз душа у вас уходит в пятки? Или вы стремитесь так войти в историю, чтобы вся Италия, когда речь будет заходить о трусости, говорила: «Пугливые, как гарнизон Роккалеоне?»

В такой вот манере говорил с ними Франческо, то уничтожая их презрением, то вселяя уверенность своими доводами. И в конце концов добился того, о чём впоследствии слагали легенды от Калабрии до Пьемонта[29], передавая из уст в уста, как доблестный рыцарь одними лишь словами, силой воли да собственным примером подавил бунт отряда наёмников.

А со стены за ним наблюдала Валентина, и на глазах её блестели слёзы — но не от страха, а от гордости за Франческо: теперь она не сомневалась, что победа будет за ним.