Придя вечером к мадам Зюльме, я застал не слишком лирическую сцену: Зюльма била Лум-Лума по щекам.

Зюльма стояла красная, разъяренная и делала свое дело с усердием. Она еле разжимала крепко стиснутые губы, чтобы выдавить нелестные для моего друга слова:

— На тебе! И вот тебе, идиот, еще! И вот еще, кретин!..

Она трясла Лум-Лума, как грушу. Медали звякали у него на груди. Но старый легионер был так ошеломлен, так растерян, что почти не защищался, да и не мог бы вырваться из ее цепких рук.

— Убери ее, Самовар! Она меня убивает! — закричал он, увидев меня. — Свяжи ее, она помешалась!

Я с трудом вырвал его из ^{рук Зюльмы и развел обоих по разным углам. Оба тяжело дышали. Зюльма продолжала ругаться:

— Кто это подсунул мне такого дурака? Откуда берутся такие идиоты? Вот, полюбуйтесь! Кретин носит ордена и медали! Он таскался по всему свету! Он воевал й колониях! Он три года гниет в траншеях! И он баран! О бедная Франция, сколько у тебя баранов!

— В чем дело, Зюльма? Что случилось?

— То случилось, что я ему набила морду...

— Это я видел! Не будем говорить об этом. За что ты его била?

— За то, что он полицейская шкура! За то, что он предатель и доносчик!

Она опять рванулась к Лум-Луму. Я удержал ее.

— Главное — он баран! Вваливается сюда и с порога кричит: «Зюльма, я поставил фонарь тому парню из третьей тяжелой, который тут у тебя разглагольствовал!» Я спрашиваю: «За что?» — «Я, говорит, поставил ему фонарь под глазом, а ван дер Вааст его арестовал».— «Арестовал? — кричу я. — За что?» Тогда этот идиот еще ухмыляется во все рыло и сообщает: «За те бумажки!» — «Откуда он узнал про них?» — я спрашиваю. «А я, говорит, рассказал ему сегодня утром».

Самовар, у меня кровь обернулась всего только один раз, и уже я била его по мордасам. Ка-ак?! Парень приезжает из Парижа и рассказывает, что там начинается карусель на заводах и в казармах! Что война всем надоела, потому что богачи стали еще богаче, а бедняки еще беднее! И война продолжается потому, что богачи имеют министров и генералов и те затягивают дело, чтобы дать богачам богатеть! А бедняки не имеют ни министров, ни генералов, а только свои кости и мясо, а это товар недорогой! Парень рассказывает, что в Париже народ недоволен, что в провинции народ ропщет, что всюду организуются комитеты против этой войны, в которой вы же, идиоты, гниете, как тухлое мясо! У меня сердце начало радоваться за моего бедного Алоиза, хотя я не знаю, простит ли он мне все гадости, которые я делаю с вами! У меня сердце начало радоваться! А этот идиот берет и доносит на него полиции! Видали вы что-нибудь подобное?

Лум-Лум сидел надувшись.

— Плевать! — буркнул он. — Это все политика. Меня это не интересует. Я его? бил за то, что он артишок. Да еще наводчик. Нет подлее на свете! Наводчик считает себя выше всех! Наводчики и горнисты! Горнист дует в свою дудку и не дает солдату спать, а сам считает себя выше других. Солдат, который сидит тихо и никакого шума не поднимает, ничто в их глазах. Ничто! Вот кому бы тоже следовало надавать по клюву!

— Ладно! — перебил я. — Надоело! Что у тебя вышло с артишоком?

— А что вышло? — огрызнулся Лум-Лум. — Вышла драка и больше ничего. А что мне, целоваться с ним, что ли, если он к моей бабе лезет? Вот я и дал ему по носу. А он мне. Все честь честью. В это время приходи?

ван дер Вааст и кладет ему руку на плечо: «Вы арестованы».

Мотив ревности, неожиданно выдвинутый Лум-Лумом, по-моему, сыграл в этом деле все-таки не последнюю роль. Но вид у моего приятеля был неважный, Лум-Лум уже понимал, что поступил глупо.

— А что, если он шпион, этот артишок? — угрюмо буркнул он.

Но это была только слабая попытка успокоить самого себя.

— Он не шпион, а ты баран! О святая дева! Как легко вести войну, когда армия состоит из баранов! — кричала Зюльма.

Вскоре мы с Лум-Лумом ушли. Он был мрачен и молчалив и просил меня не говорить при товарищах, что его побила баба: нечем гордиться. Однако мучил его не только стыд, но и раскаяние. Он чувствовал, что есть какая-то живая связь между нашей страшной жизнью и прокламацией Рабочего комитета, которую привез артиллерист.

— Почему она была подписана «Рабочий комитет», Самовар? При чем тут рабочие?

з

Ливень разразился к вечеру. Он начался неожиданно. Сначала отдельные тяжелые капли падали четко, как крупные снаряды, потом дождь зачастил, как скорострельная полевая артиллерия, потом пошел ливень, как ураганный огонь, когда все смешивается в одном непрерывном потоке.

Началось с вечера и продолжалось всю ночь. Пост № 6 стал наполняться водой. Вода поднималась все выше.

В яме у нас было выкопано две ниши для спанья — две неглубокие выемки в стенах. Вышина их едва достигала полуметра, и пробираться туда мы могли только ползком. Там было грязно и душно, гнилая солома кишела вшами. Все же мы там кое-как отдыхали.

Сейчас обе ниши были затоплены. Мы стояли в яме.

Ночью пришел лейтенант Рейналь.

— Довольно паршиво! — сказал он. — Все-таки советую быть начеку. Кто старший по команде? Бланшар? Погните -г не спать! Хоть одного дежурного держите у бойницы.

Он отвел меня в сторону и прибавил:

— В такую погоду даже буйнопомешанные в атаки не выходят. Но в такую погоду растут грибы. Я пришел предупредить вас: майор Андре бродит по самым далеким углам. Он ищет, не укрылся ли кто от дождя. Поняли? Это гриб ядовитый. Делайте что хотите, но чтоб у бойницы стоял дежурный.

В пехотном полку, где лейтенант Рейналь начал войну рядовым и за храбрость получил офицерские галуны, он был дружен с солдатской массой и поэтому считался неблагонадежным. Его спихнули в Иностранный легион, считая, что среди нашего темного и разноязычного сброда он будет не так опасен. Майор Андре ненавидел его. Он презрительно называл лейтенанта штатским, хотя у Рейналя вся грудь была в орденах.

Лейтенант оставил нам немного табаку и ушел.

Его предупреждение оправдалось. Вскоре в яме сверкнул короткий луч карманного фонарика: майор. Это был его первый визит к нам. Вода доходила майору едва не До колен. Не обращая на это внимания, он прошел к месту часового. Увидев, что у стенки стоят фигуры с винтовками в руках, он повернул назад и ушел так же молча, как пришел.

Тогда мы отправились в большие рвы — поискать, не найдется ли там досок или бревен, чтобы замостить наш окоп и защитить себя от наводнения.

Было темно. Ливень не ослабевал. Найти нужные материалы было трудно.

Мы все же нашли несколько обломанных балок и понесли к себе.

Выбираясь из рва, мы услышали шагах в двух от себя возню и кряхтенье. Мы думали, что это наши, но из другого поста.

— Дождевая вода полезна для ращения волос! — крикнул Лум-Лум в темноту.

Однако нам ответили по-немецки.

— Что, — спросил чей-то голос, — у вас тоже дождь идет?

Нас обрадовала эта неожиданная встреча. Мы остановились, чтобы помочь немцам вытащить бревно, торчавшее из земли. Когда это было сделано, немцы вежливо сказали нам «мерси» и унесли бревно к себе, а мы потащили свою добычу -к себе.

Мы бегали ко рвам за материалом несколько раз в течение этой ночи и каждый раз встречали немцев. Все были заняты одним делом.

Ливень, начавшийся внезапно, так же внезапно и прекратился.

— Артиллерия неприятеля приведена к молчанию, — определил Пузырь стилем официальных сводок.

Когда солнце взошло, мы увидели друг друга: все стояли мокрые насквозь, выше колена в воде, испачканные глиной и грязью. У всех были распухшие лица. В глазах неуклюже ворочалось безумие.

— Ну вот! — сказал Хозе.

Никто ничего не ответил.

Вода не стекала.

— Эй, носороги! — раздался из глубины коридора голос Джаффара. Турок принес кофе. — Кому чашечку помоев? Кому помоев? — кричал он.

Мы стали вытаскивать из карманов свои жестяные кружки.

Однако прошла минута, другая, а Джаффар не появлялся.