301 Из письма к Дональду Суонну 29 февраля 1968
Спасибо, что пытаетесь меня подбодрить. Да только все зря. Вы чересчур оптимистично настроены. В любом случае ваш вид искусства радикально отличен от моего, писательского. Меня просто-напросто потрясает «фальшивость» всей постановки. Режиссер, очень милый и очень молодой человек, сам не вовсе лишенный интеллекта и чуткости, тем не менее, был уже настолько сбит с толку и затуманен Би-би-сизмом, что менее всего на свете стремился показать меня, каков я есть/или был, не говоря уже о том, чтобы «в человеческий рост или в натуральную величину». Я заблудился в мире «мухлевания» и чепухи; если там и замышлялся какой-то замысел, так разве что закрепить образ старомодного, чтобы не сказать скудоумного старого пьянчуги-хоббита, уютно угнездившегося у камелька. Протесты ни к чему не привели, так что я сдался и на аутодафе держался до конца. Мне сообщили, что результаты съемок оч. хор. — и кровь застыла у меня в жилах: это значит, что они получили, что хотели и что моя склонность к лицедейству (некогда мне нравилось «актерствовать») предала меня, заставив сыграть подачу мячом (желаемым мячом!) против себя же. Нет, на вертолете меня не поднимали; хотя удивляюсь, что вертолет не использовали вместо орла; эти люди совершенно не видят разницы между МНОЮ и моим произведением; а еще меня затащили на шоу с фейерверками: с самого детства на таких не бывал. Ко мне фейерверки никакого отношения не имеют. Они фигурируют в книгах (и фигурировали бы, даже если бы сам я их не любил), поскольку они — часть образа Гандальва, хранителя Кольца Огня, Возжигающего: при этом самый «ребяческий» аспект, явленный хоббитам — это как раз фейерверки.
302 Из письма в «Тайм-лайф интернэшнл, лимитед» 2 мая 1968
{«Тайм-лайф интернэшнл, лимитед» — компания, владелец журнала «Тайм» (не путать с «Таймс»!) и иллюстрированного журнала «Лайф» (ныне не существующего).}
Ваши и мои представления о естественном существенно расходятся; я ни при каких обстоятельствах не способен работать, если меня фотографируют, или если со мной беседуют, или если в комнате кто-то находится. Фотография меня якобы за работой будет вопиющей фальшивкой.
303 Из письма к Николасу Томасу 6 мая 1968
Что до того, знаю ли я сэрхоулскую мельницу[447]
: мое детство прошло бок о бок с нею. Я жил в небольшом коттеджике просто-таки в двух шагах от нее, и тогдашний старик мельник и его сын в глазах ребенка были персонажами удивительными и грозными.
304 Из письма к Клайду С. Килби 4 июня 1968
В конце апреля и в начале мая положение дел у меня дома дошло до того предела, когда необходимо что-то предпринять, причем быстро. Я покидаю Оксфорд и переселяюсь на южное побережье. На данный момент предполагается, что перееду я в конце месяца или в самом начале следующего. Чтобы защитить себя, я изыму свой адрес из всех справочных изданий и прочих списков. Согласно договоренности, моим адресом станет: «гг. «Аллен энд Анвин», для передачи такому-то»; а моего настоящего адреса они запрашивающим сообщать не станут. Когда это все наконец утрясется, я выдам его немногим избранным — тем, кому я могу доверять и кто не станет его обнародовать.
305 Из письма к Рейнеру Анвину 26 июня 1968
17 июня, собираясь переезжать, Толкин упал с лестницы и повредил ногу. Письмо отправлено из оксфордской больницы.
Я начинаю приходить в себя. Сдается мне, поправляюсь я успешно и быстро; рассчитываю где-нибудь к 8 июля встать на костыли, но никак не раньше. И, тем не менее, падение мое обернулось катастрофой для работы и для нынешних моих планов; теперь, даже если очень повезет, я не надеюсь выбраться из всего этого хаоса вплоть до конца августа самое раннее.
306 Из письма к Майклу Толкину
Вверху Толкин приписал: «Обнаружено среди завалов бумаг. Не отослано и не закончено в силу причин, ныне позабытых. Дж. Р. Р. Т. 11/окт./68». Однако в итоге он отослал-таки письмо Майклу Толкину. Оно было начато в доме по адресу Сэндфилд-Роуд, 76, «где-то после 25 августа 1967» (как отмечает сам Толкин), а закончено — на новом месте, в доме № 19 по Лейксайд-Роуд; его почтовый адрес был «Пул, Дорсет», хотя на самом деле дом находился в пригороде Борнмута.
Я…. очень рад, что ты познакомился-таки со Швейцарией, притом с той ее областью, которую я некогда знал лучше прочих и которая произвела на меня сильнейшее впечатление. Путешествие хоббита (Бильбо) от Ривенделла на другую сторону Туманных гор, включая соскальзывание вниз по осыпающемуся склону в сосновый лесок, основано на моих приключениях в 1911 г.{Хотя эпизод с «варгами» (как мне кажется) отчасти заимствован из книги С. Р. Крокетта «Черный Дуглас»; возможно, лучшего из его романов; как бы то ни было, в школьные годы он произвел на меня глубочайшее впечатление, хотя с тех пор я в него не заглядывал. Среди его персонажей есть и Жиль де Рец в роли сатаниста. — Прим. авт. }: солнечный annus mirabilis {Замечательный год (лат. )}, когда от апреля до октября дождей, почитай что, вообще не шло, вот только в канун коронации Георга V и утром того же дня (Adfuit Omen[448]
!){Я это хорошо помню, поскольку (снова предзнаменование !) КПО[449]
в те времена были особенно в чести, и меня в числе 12 представителей от ш[колы] К[ороля] Э[дуарда] прислали помогать «держать строй вдоль всего маршрута следования». На ближайшую промозглую ночь нас расквартировали в Ламбетском дворце, а спозаранку пасмурным утром мы промаршировали на свой пост. Погода вскорости прояснилась. Я, собственно говоря, стоял какраз напротив Бук. дворца, справа от парадных врат, лицом к зданию. Мы отлично видели кавалькаду, и я навсегда запомнил одну сценку (причем спутники мои ничего не заметили): когда карета с королевскими детьми въезжала внутрь на обратном пути, п[ринц] У[эльский] (прелестный мальчуган) высунулся из окна, причем корона у него съехала набок. Сестрица тут же втянула его назад и сурово отчитала. — Прим. авт. }.
Сейчас мне уже не восстановить в точности последовательность странствий нашего отряда из двенадцати человек, по большей части пешком, зато отдельные картины всплывают в памяти настолько ярко, как если бы дело было только вчера (насколько давние воспоминания старика обретают отчетливость). Мы прошли пешком, с тяжелыми рюкзаками, практически весь путь от Интерлакена, главным образом горными тропами, до Лаутербруннена и оттуда до Мюррена, и, наконец, к выходу из Лау-тербрунненталя среди ледниковых морен. Ночевали мы в суровых условиях — мужчины, то есть, — частенько на сеновале или в коровнике, поскольку шли мы по карте, дорог избегали, номеров в отелях не заказывали, с утра довольствовались скудным завтраком, а обедали на открытом воздухе: в ход шли утварь для готовки и изрядное количество «спридвина»{Spridvin (искаж. spiritus vim) — т. е. спирт.} (как один необразованный франкоговорящий участник похода и произносил, и писал слово «денатурат»). Потом мы, если не ошибаюсь, отправились на восток через два хребта Шайдегге к Гриндельвальду, оставляя Айгер и Мюнх справа, и наконец добрались до Майрингена. Когда Юнгфрау скрылась из виду, я о том глубоко пожалел: вечные снега, словно выгравированные на фоне вечного солнечного света, и на фоне темной синевы — четкий пик Зильберхорна: Серебряный Рог (Келебдиль) моих грез. Позже мы преодолели Гримзелльский перевал и спустились на пыльное шоссе вдоль Роны, где до сих пор курсировали конные «дилижансы», да только не про нашу душу! В Бриг мы пришли пешком — в памяти остался только шум; а там — повсюду трамвайные пути, и визг и скрежет стоит над рельсами часов по 20 в сутки, никак не меньше. После такой ночи мы взобрались на несколько тысяч футов наверх, к деревне у подножия Алечского ледника, и там задержались на несколько ночей в гостинице-шале, под крышей и в постелях (или скорее под постелями: bett — это такой бесформенный мешок, под которым ты сворачиваешься калачиком). Помню несколько тамошних примечательных эпизодов! Первый — исповедоваться пришлось на латыни; другие, менее знаменательные — мы изобрели способ расправляться с твоими приятелями пауками-сенокосцами, капая расплавленным воском со свечки на толстые тушки (слуги этого развлечения не одобрили); а еще — «игра в бобров», она меня всегда завораживала. Чудное местечко для такой забавы: на такой высоте воды много, с гор струятся бессчетные ручейки, да и материала для плотины хоть отбавляй; россыпи камней, вереск, трава, жидкая грязь. Очень скоро у нас получился чудесный «прудик» (вместимостью, сдается мне, галлонов в двести, никак не меньше). Тут нас подкосили муки голода, и один из хоббитов отряда (он жив и по сей день) завопил: «Обедать!» — и сокрушил плотину ударом альпенштока. Вода хлынула вниз по склону, и только тут мы заметили, что запрудили ручеек, который, сбегая вниз, наполнял баки и бочки позади гостиницы. В этот самый момент пожилая дама вышла с ведром за водой — а ей навстречу пенный поток! Бедняжка выронила ведро — и бросилась прочь, призывая всех святых. Мы какое-то время лежали, затаившись, что твои «бродяги, обитатели торфяных ям», а потом прокрались в обход и явились-таки «к ланчу» — сама невинность, хотя и в грязи по уши (в том путешествии для нас — дело обычное).
