Однако ж мне пришлось об этом поразмыслить перед тем, как я прочел в Сент-Эндрюз «Эндрю-Лэнговскую» лекцию о «Волшебных сказках»; и должен сказать, что результаты всецело пошли на пользу «Властелину Колец», каковой и стал демонстрацией на практике выражаемых мною взглядов. Книга не была написана «для детей» или для кого бы то ни было отдельно взятого; книга писалась ради себя самой. (Если какие-то ее части или элементы и кажутся «ребячливыми», так это потому, что ребячлив я сам и люблю такого рода вещи по сей день .) Кажется, дети и впрямь с удовольствием читают или слушают эту книгу, даже совсем маленькие, и я очень рад это слышать, хотя по большей части она им, должно быть, непонятна и, в любом случае, битком набита словами, которые они вряд ли поймут — если под этим подразумевается «опознать как нечто уже известное». От души надеюсь, книга обогатит их словарный запас.
Что до plenilune и argent [362]
, эти слова красивы еще до того , как становятся понятны — хотел бы я вновь иметь удовольствие снова повстречаться с ними впервые! — а откуда бы их и узнать, пока не повстречаешься? И, уж конечно, первая встреча должна произойти в живом контексте, а не в словаре, словно с засушенными цветами в гербарии!
Дети — это не особый класс и не особая разновидность; они — разнородное скопление незрелых личностей, весьма разных, как это у личностей водится, в том, что касается кругозора и своей способности кругозор расширять, если их к тому поощряют. Как только вы ограничиваете словарь, исходя из своего представления о том, что им доступно и что нет, вы на самом деле просто-напросто лишаете одаренных детей шанса словарь расширить.
А значение красивых слов никак нельзя сделать «очевидным», потому что ни для кого оно не очевидно: и менее всего для взрослых, которые перестали прислушиваться к звучанию, потому что считают, будто знают значение. Они полагают, что argent «означает» серебро. Но это не так. И argent , и «серебро» имеют отношение к x или хим. Ag, но в каждом случае х облекается в совершенно иное фонетическое воплощение: х + у или х + z ; и у них-то значение вовсе не одно и то же, не только потому, что они звучат по-разному и вызывают разный отклик, но еще и потому, что на самом деле, когда речь заходит об Ag, используются они по-разному. Лучше, сдается мне, по крайней мере для начала, услышать «argent» просто как звук (z без х ) в поэтическом контексте, нежели считать, будто «это слово всего-навсего означает «серебро»». Есть некоторый шанс, что оно вам понравится само по себе, а позже вы научитесь ценить заключенные в нем геральдические обертона, в придачу к его собственному необычному звучанию, которым «серебро» не обладает.
По-моему, это упрощающее, обезличивающее, а-ля «адаптированная Библия» отношение виной тому, что столько детей постарше и молодых людей не испытывают к словам почти никакого уважения и вовсе никакой любви, и словарный запас у них крайне ограниченный — и, увы! — мало осталось у них желания (даже если некогда они и обладали даром, ныне сведенным на нет) улучшить или обогатить его.
Насчет «Гамельнского крысолова»{Стихотворение, написанное для детей Р. Браунингом (1812–1889), в основу которого легла распространенная средневековая легенда.} [363]
мне страшно жаль. Я его терпеть не могу. Господи, помоги детям! Я скорее оделил бы их грубыми и вульгарными пластмассовыми игрушками. С которыми они, конечно же, непременно стали бы играть, губя свой вкус. Жуткое предвестие самых вульгарных элементов у Диснея. Но, право, нельзя утверждать, будто он «никогда не подводит». Вы же на самом деле не знаете, что происходит, даже в тех немногих случаях, которые наблюдаете своими глазами. У меня он успеха не имел, даже в детстве, когда я еще не умел отличить плоскую вульгарность Браунинга от «взрослости» в целом всего того, что мне полагалось любить. Беда в том, что на самом деле и впрямь не знаешь, как обстоит дело, даже если ребенок внимательно слушает, даже если смеется. У детей есть одно (единственное) общее свойство: недостаток опыта, и, если не умения разбираться, то по крайней мере языка, на котором можно высказать свое отношение; они до поры обычно уступчивы (внешне), принимая ту пищу, что предлагают им взрослые. Они мысленно или на самом деле выкинут этот хлам за садовую ограду и кротко скажут, как им все понравилось. Как поступали мои дети (они сами признались) со своими ужинами в саду летом, оставляя родителей в непреходящем заблуждении, что те просто обожают бутерброды с джемом. Разумеется, когда я был совсем маленьким, мне подарили Ганса Андерсена. Одно время, когда мне читали его сказки вслух, я слушал с вниманием, которое, вполне возможно, походило на восторг. Да и сам их часто читал. А на самом-то деле я его просто терпеть не мог; и эта пылкая неприязнь — главное, что я пронес сквозь годы в связи с его именем.
Конечно же, я в достаточной степени «ребячлив», и этого должно быть довольно и для настоящих детей, и для тех, кто «ребячлив» в том же самом роде, а если старикан знает столько славных словечек — ну, и пусть его! Посылаю вам одну маленькую чепуховину, которую накропал на днях[364]
, как свидетельство моей ребячливости. Хотя я, — увы! — в избытке набрался взрослого жаргона, чтобы писать, подражая старшим; и мог бы сказать так: «Это изящно написанный пустячок, забавная попытка проникнуть в эльфийскую ребячливость эльфийского дитяти, если такое вообще существует!» Извините, что печатаю. Моя неуклюжая рука длинного письма не потянет. И плюньте вы на «мнения». На самом деле, я пишу так, как пишу, хорошо ли, плохо ли, потому, что иначе писать не могу. А уж если мои писания кому-то нравятся, большим ли, малым ли, я столь же удивлен, как и рад. Господь вас благослови.
Очень Вас любящий, Р.
235 Из письма к миссис Полин Гаш (Полин Бэйнс) 6 декабря 1961
Полин Бэйнс, иллюстрировавшая «Фермера Джайлса из Хэма», согласилась сделать иллюстрации к «Приключениям Тома Бомбадила» и теперь читала стихотворения в машинописной копии.
Да позволено мне будет заметить, все, вам присланное (за исключением «Колокола моря», самого слабого из стихотворений, которое я на самом деле и не хотел бы включать в книгу, по крайней мере, не вместе с остальными) задумывалось как серия вполне определенных, четких и ясных картинок — возможно, фантастических или абсурдных, но не призрачно-мечтательных! И я подумал о вас: вы ведь, как мне кажется, способны создавать чудесные изображения с оттенком «фэнтези», которые при этом в первую очередь — яркие и четкие образы всего того, что на самом деле можно увидеть своими глазами. Разумеется, то, что вы говорите об «иллюстрациях» в целом, абсолютно справедливо, и я некогда (в длинном эссе на тему «Волшебных сказок») попытался изложить примерно то же самое, гораздо более пространно, но не более четко, чем вы[365]
. Но случается также, что иллюстрации (или украшение!) требуется вещицам мелким, как вот эти стихи — они веселые и (как мне кажется) искусно написаны, но не то чтобы глубоки по замыслу. Наверное, «Клад» к числу «веселых» не причислишь, хотя бедствия сменяющих друг друга (безымянных) наследников воспринимаются просто-напросто как серия изображений на старинном гобелене и глубокой жалости у читателя не вызывают. Как интересно, что именно «Клад» вам особенно понравился. Ведь это стихотворение наименее гладкое, написано в стиле, изрядно смахивающем на древнейший английский стих — и на самом деле источником вдохновения для него послужила одна-единственная строчка старинной поэмы: iъmonna gold galdre bewunden , «золото людей древности, опутанное чарами» («Беовульф», 3052{В переводе В. Тихомирова: «…Клад, наследие древнего племени… златосокровище, крепко заклятое…» (3050–3052).}). Но я согласен, что задача эта мудреная! От души надеюсь, вы захотите попробовать. Увы! — вы безошибочно определили главную трудность: эти стихотворения не представляют собою какого бы то ни было единства, они сочинялись в разное время, и вдохновение я черпал из разных источников. Однако ж я почти не сомневаюсь, что вам удастся избежать Сциллы Блайтон{Имеется в виду английская детская писательница Инид Блайтон, чьи сентиментальные истории сопровождались не менее сентиментальными, слащавыми картинками.} и Харибды Ракема{См. примечание к письму .}, хотя стать жертвой последней — судьба менее горестная.
