– Оставьте нас, Фэнни, мне нужно переговорить с лордом Рочестером. Лорд Рочестер, весь сжавшись от холодного тона, с каким были произнесены эти слова, поклонился:

– Всегда к вашим услугам, милорд.

– Но вы же не станете на него сердиться, дядя? Это моя вина. Я сама за ним послала, и…

– Успокойся. Я ни на кого не сержусь. Я только желаю вам добра. Вам обоим. Вот об этом я и должен поговорить с его светлостью.

Он выпроводил племянницу, указал ее возлюбленному на кресло и уселся напротив, поначалу как бы даже принуждая себя быть дружелюбным. Он поведал о состоянии дел между племянницей и Эссексом, о трудностях, которые ждут ее на пути к разводу, и заявил, что подобные визиты, особенно такого рода – он многозначительно взглянул на гостя, – лишь удвоят эти трудности.

Затем он немного смягчился:

– Уверяю вас, ваша светлость, что во всем свете вы вряд ли найдете человека, который ценил бы вас выше, чем ценю вас я, человека, который более моего жаждал бы стать вашим верным слугой, человека, который был бы большим, чем я, другом вам. Но я очень люблю племянницу и в эти трудные для нее времена должен прежде всего заботиться о ней.

– Милорд, я премного вам за это признателен.

– Потому вы не должны обижаться на меня за то, что я призываю вас к благоразумию, ибо не стоит усложнять проблемы, которые ей предстоит решить. – Он помолчал. – Вы ведь не станете, милорд, ставить под удар ее будущее, только ради… минутного удовольствия.

Лорд Рочестер покраснел:

– Вы неправильно меня поняли, милорд. Граф вопросительно поднял брови.

– Либо, – продолжал Рочестер, – я неправильно понял вашу светлость. Обстоятельства не позволяют в открытую объявить то, что я желал бы объявить, но здесь, вам, я могу свободно и открыто сказать, что я люблю леди Эссекс и что я как никто другой жажду ее развода, ибо тогда я смогу сделать ее своей женой.

Вот такого-то прямого и откровенного объяснения и ждал Нортгемптон. Он уставился на молодого человека своими блестящими глазками-бусинками.

– То, что вы сказали, будет надежно сохранено между нами двоими.

Но даже если слух об этом просочится, начнется настоящая буря. Поэтому поставьте стража речам своим и своим поступкам.

На сегодня было достаточно: продемонстрировав желание стать союзником лорда Рочестера, старый граф создал первое звено той цепи, которой он собирался надежно приковать к себе королевского фаворита.

Лорд Рочестер соблюдал похвальное благоразумие – он ни с кем, кроме, естественно, Овербери, не говорил о деле Эссексов и о своих надеждах. При других обстоятельствах Овербери бы перепугался, но он счел препятствия на пути к разводу совершенно непреодолимыми. Единственным результатом этих усилий, полагал Овербери, будет еще более громкий скандал, который углубит пропасть между Говардами и Рочестером и разрушит мостик, который Нортгемптон с таким трудом над нею перебросил. По обыкновению, сэр Томас вполне откровенно и сказал об этом своему высокопоставленному другу:

– Поскольку Нортгемптон не такой глупец, чтобы тешить себя надеждами, из этого следует, что он намеренно водит тебя за нос.

– С какой целью?! – в негодовании воскликнул Рочестер.

– Узнаешь, когда он попросит тебя о какой-нибудь услуге. Так что запомни: принимай все, что предлагает тебе его светлость, но себя никакими обещаниями не связывай, пока драгоценный приз не попадет тебе в руки.

И в полной уверенности, что приз свой Рочестер никогда не получит и что он последует его совету, сэр Томас вернулся к прерванным занятиям.

Но он недооценил способности, настойчивость и безжалостность Нортгемптона – качества, которые позднее проявились во всей красе.

Старый граф действительно встретился с лордом Эссексом, как только тот вернулся в город – это произошло несколько недель спустя. Но встретился не по своей инициативе: этот упрямец в полной мере продемонстрировал свой отвратительный характер, когда ворвался в дом лорда-хранителя печати и чуть ли не с порога объявил, что не желает далее терпеть то смешное положение, в котором он очутился по вине племянницы лорда-хранителя печати.

Старик принял его с кисло-сладкой миной.

– Если бы вы хотя бы на одну десятую проявили такое же рвение, когда ее светлость предлагала вам изменить это положение, вы бы в сотни раз сберегли усилия.

Молодой человек, обычно избегавший богохульства, на этот раз не мог удержаться, чтобы не помянуть имя Господа всуе.

– Да, Богом клянусь… – начал он, но Нортгемптон сварливо его перебил:

– Давайте-ка исключим Господа. Сейчас требуется помощь владыки земного, и позвольте мне пояснить вашей светлости те сложности, с которыми вам придется столкнуться.

– Это также сложности и вашей племянницы, а она их создала сама.

– Вы оба в достаточной степени повинны. Но сейчас не это главное. Сейчас важно понять, каким образом исправить положение.

– Я готов подать совместную с ее светлостью петицию об аннулировании брака.

– Вы уже и сами поняли, насколько нелепо было тащить упиравшуюся женщину в Чартли – я говорю это не потому, чтобы еще более разозлить вас, а чтобы вы до конца осознали, до какой степени этот ваш поступок изменил ситуацию.

Эссекс и сам это предполагал, но, услыхав о том из уст опытного и знающего законы человека, перепугался.

– Значит, положение, при котором мы оба останемся ни женатыми, ни одинокими, сохранится, пока кто-то из нас не умрет?

– Сначала и я так думал. Но, поразмыслив, кажется, нашел выход, – старый змей говорил очень медленно. Он встал, повернулся спиной к молодому аристократу и подошел к окну, словно лишь затем, чтобы полюбоваться лодками, скользившими по сверкавшей под солнцем реке, и зеленым лугом на противоположном берегу. – Вы так и не стали настоящими супругами. Ваша светлость возлагает вину на леди Эссекс. Ее сопротивление, если даже его и сочтут оправданным, вряд ли может служить достаточным основанием для расторжения брака – признать это значило бы создать опасный прецедент. Но если – ив этом случае от вас, ваша светлость, требуется истинное рыцарство – вы возьмете вину на себя, тогда вопрос решится куда легче.

Лорд Эссекс, наморщив лоб, с усилием обдумывал сказанное. Старик продолжал стоять у окна. Наконец лорд Эссекс признал свое поражение:

– Никак не могу понять, в чем разница.

– Но это же так просто! – Его светлость медленно повернулся и объяснил то, на что уму более хваткому объяснений бы не понадобилось. Эссекс подскочил в кресле.

– Никогда! – завопил он. – Да чтобы я сделал себя посмешищем в глазах всего света?

– Вам это грозит в любом случае. Как бы вы теперь себя ни повели, вам не удастся избежать насмешек.

– Но так, как вы предлагаете, я поступать не собираюсь, – твердо объявил молодой граф. Нортгемптон медленно развел руками, будто демонстрируя свое бессилие:

– В таком случае, милорд, вам придется провести остаток дней своих именно в этом нелепейшем положении. Мне жаль вас и жаль мою племянницу.

В этот день, как и в последующие дни, они более не возвращались к вопросу. Проходили недели, из них складывались месяцы, и наконец-то негодование лорда Эссекса приутихло до такой степени, что он смог возобновить переговоры с Нортгемптоном.

В эти месяцы влюбленных кидало то в жар, то в холод, их надежды, так пышно расцветшие вначале, уже начали было увядать. Они виделись постоянно, а поскольку Нортгемптон не одобрял этих встреч, они встречались то в Хаунслоу, который стал постоянной резиденцией ее светлости, – она купила там дом, – то в доме Тернер в Хаммерсмите, то в «Золотой прялке» на Патерностер-роу и лишь изредка – в Нортгемптон-хаузе.

Из-за этих тайных встреч Рочестер начал пренебрегать своими обязанностями при дворе и чуть ли не самим королем. Если бы не Овербери, который все же следил за тем, чтобы Рочестер не очень-то забывался, отлучки влюбленного могли стать непростительно долгими.

Наконец в начале сентября лорд Эссекс снова пожелал встретиться с графом Нортгемптоном, и он опять заявил, что примет любое предложение, кроме того, что уже сделал старый граф. Но на этот раз Эссекс был менее решителен, и к концу встречи Нортгемптону удалось внушить упрямцу, что принимает он такой выход или не принимает, – это единственный возможный для него путь. И пока он не решится на него ступить, все дальнейшие разговоры просто не имеют смысла. Прощаясь, Нортгемптон постарался смягчить горечь своего предложения дружеским советом старого светского льва.