Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Эту опасность сэр Томас отныне полагал миновавшей. Каким бы циничным не считал он Нортгемптона, он и предположить не мог, что тот способен до такой степени утратить достоинство и самоуважение, чтобы получить желанную должность из рук того, кто забросал грязью гордый герб Говардов.

Добившись своего, сэр Томас считал все дальнейшие подвиги любовной версификации излишними. И с радостью и облегчением прочел письмо из посольства в Париже, пришедшее хмурым ноябрьским утром, – радость его была столь велика, что он чуть не выдал ее голосом, когда лорд Рочестер, как обычно, зашел к нему перед сном узнать, что случилось за день.

Сначала Овербери доложил о некоторых неудобствах, возникших в связи с одной недавно дарованной монополией. Он говорил об этом так долго и в таких подробностях, что его светлость, утомленный деталями, в которых он не очень-то разбирался, прервал его:

– Хорошо, хорошо. Реши вопрос, как сам считаешь нужным. Ты в этом разбираешься лучше меня. Приготовь все документы на подпись. Есть еще что-нибудь важное?

Сэр Томас расправил лежавшую перед ним бумагу и в нерешительности сказал:

– Ничего важного для государства. Но в письме, которое прислал Дигби, есть кое-что, что могло бы заинтересовать тебя. Он тут пишет, что перед тем как отправиться в Англию, граф Эссекс останавливался на несколько дней в Париже.

Его светлость вскинул голову, тело его напряглось, он изменился в лице. Некоторое время он стоял, безмолвно глядя перед собой, затем выругался, повернулся на каблуках и отошел к окну.

Сэр Томас задумчиво изучал спину атлетически сложенного молодого человека, спину, которую облекал роскошный серый с золотом камзол. А потом на губах его мелькнула улыбка. Он подошел к другу, обнял его за плечи и вместе с ним стал смотреть в садик за окном, такой печальный в осенней наготе, окутанный туманом, промокший под недавним дождем.

– Успокойся, Робин, и прими неизбежное. Бороться против неизбежного – все равно что биться головой о стену. Из твоих терзаний я создал последний сонет, я напишу «Конец» – конец прекрасной и горькой главы твоей юности.

– О Боже! – простонал Рочестер.

– Ну, ну, я знаю, как тебе больно. Но это столь же неизбежно, как смерть. А тот, кто храбро встречает смерть, вполовину уменьшает страх перед нею. Прими то, что ты не можешь не принять. Пронзи свою душу этим пониманием, но один лишь раз, и пусть время залечит рану, которую ты себе нанесешь..

– Время! – саркастически вскричал Рочестер. – Да неужели время способно залечить такую рану?

– В душе человека нет ран, которые не могло бы излечить время, если только у человека хватает смелости продолжать жить. Если же ее нет, то и жить не стоит. Время хоронит все, что оно само и порождает. Некоторые из могил глубоки, некоторые – не очень, но время, по крайней мере, убирает сотворенное им из виду и таким образом смягчает болезненные воспоминания. Так будет и с тобой.

– О никогда! Никогда!

– И другие произносили эти же слова и с такой же страстью, когда взирали на бездыханное тело любви, пока время еще не взялось за свою лопату. И все же они выживали – чтобы полюбить вновь. Это один из законов жизни. Положись на него и успокойся.

– Такой закон не для меня! Я не принимаю его! Почему я должен перед ним склониться? Почему я должен склониться перед низостью, содеянной эгоистичными, искавшими собственной выгоды подлецами, которые и сладили этот брак между детьми? Фрэнсис тогда еще ничего не понимала. Когда они повели ее к алтарю, ей было всего двенадцать, и своей алчностью они запятнали и унизили святость брака. Разве можно склониться перед таким унижением? Неужели она должна терпеть объятия незнакомца только из-за тех уз, в создании которых она не принимала никакого участия?

– Да, здесь много причин для негодования. Но это бесплодное негодование: зло уже сотворено и не может быть исправлено. Эти узы сковали их, эти узы невозможно разрубить.

– Невозможно? Но ведь она может овдоветь! – Глаза Рочестера горели.

– Боже упаси! Мы живем во времена короля Якова I, а не Гарольда Саксонского[42]. Мы не дикари, мы законопослушные граждане. Если ты убьешь Эссекса, что станет с тобой? Да и вообще, какую злобу ты можешь питать к этому человеку? Он – такая же жертва, как ты и Фрэнсис, он тоже бессилен развязать эти узы.

– А ты в этом уверен? Если бы он был против выполнения своих супружеских обязанностей, он нашел бы способ от них избавиться.

– Способ? Да такое не под силу и целой скамье епископов. – Сэр Томас покачал головой. – Робин, ты должен склониться, или тебя постигнет безумие и разор.

Но для Робина такой конец казался предпочтительнее: подчиняясь своему безумию, он в тот же день бросился в Одли-Энд, где и предстал перед перепуганной леди Саффолк.

Она упрекнула его за столь неожиданное появление до той степени резко, до какой она смела упрекать благородного джентльмена, близкого королю и такого всемогущего, что он вполне мог бы сломать хребет ее мужу и всей их семье. Она объявила, что он ведет себя не совсем прилично: его настойчивые ухаживания нанесли ее неопытной дочери уже достаточный ущерб. И ущерб станет еще значительнее, если он станет преследовать ее дочь именно сейчас, когда лорд Эссекс находится на пути домой, чтобы предъявить права на свою супругу. Почти что в слезах она молила его сжалиться над ними и уехать.

Его светлость – в забрызганном грязью костюме, растрепанный, разгоряченный – глядел в круглое, в рябинках, лицо, которое когда-то было таким красивым, слушал ее упреки и мольбы и… устыдился.

Это была крупная, расползшаяся женщина, чье бесформенное тело не могли скрыть никакие портновские ухищрения – даже огромных размеров воротник. В волнении она расхаживала взад-вперед по залу и совсем утратила светский лоск: теперь это была просто обеспокоенная мать. Ярко горевший в камине огонь разгонял по углам тени, а со стен на них строго взирали лики покойных Говардов.

Устав от долгой скачки телом, устав от терзаний душой, лорд Рочестер почувствовал, что решимость оставляет его. Он был вынужден принять поражение, но уехать, не повидав любимую Фрэнсис, не взглянув на нее под крышей спрятавшего ее дома, это было выше его сил. Такого никто не имел права от него требовать.

– Мне жаль, что я расстроил вашу светлость, – почти робко произнес он, – но еще более я страдаю оттого, что стал причиной ваших прежних расстройств. Ваша светлость, помогите мне, снимите с меня тяжесть груза этих страданий.

Для нее эти слова были как елей для души – теперь она могла отправить этого непочтительного джентльмена восвояси, не утратив при этом столь ценного знакомства.

Она подошла к нему с видом растроганной матушки и положила на плечо пухлую руку:

– Драгоценный милорд, я разделяю ваши страдания. Мое сердце сопереживает вам и моему бедному ребенку. Но, милорд, никто не может требовать от меня жертв больших, чем я уже принесла. Я могу лишь молить вас, и я вас молю: будьте мужественны, примите приговор судьбы.

Он взглянул в пухлое лицо, в лукавые глаза, которые сейчас были затуманены слезами, и понял, что вовсе не судьба, а она сама и ее супруг в безмерной алчности приговорили свою дочь.

– Мадам, – молил он, – я вручаю себя вашей светлости и прошу об одном: позволить мне в последний раз увидеть Фрэнсис. Она сжала губы.

– Позвольте! – повторил он, и голос его был голосом умирающего. – В последний раз.

– В последний раз? – эхом отозвалась она и взглянула в его лицо. Его красота и печаль тронули ее сердце, и она поверила. В конце концов, если он просит только об этом, вряд ли одна встреча так уж навредит. Между прочим, встреча даже может пойти на пользу – когда влюбленные вслух произнесут последнее «прощай», дорога к настоящему расставанию станет легче.

– Вы меня не обманете? – спросила она.

– Мадам! – И он прижал руку к сердцу, чтобы подчеркнуть свою искренность, но в голосе его слышался укор: как она могла в нем усомниться?

вернуться

42

Гарольд II Саксонский (1020-1066) – последний англо-саксонский король, погибший в битве с завоевателями – норманнами

30
{"b":"23781","o":1}