Когда сгустились сумерки, он принялся кричать что было сил, и вскоре в его камере появился тюремщик.

— Если вы торопитесь умереть, синьор, — насмешливо сказал солдат,

— то прошу вас набраться терпения. Вас задушат на рассвете.

— Неужели я должен сдохнуть, как собака? — яростно напустился на него сидевший за столом Белларион. — Или я так и не дождусь священника, чтобы исповедать свои грехи?

— О-о! Ах! Священника? — покачал головой стражник и отправился к Карманьоле.

Не найдя ни его, ни кого-либо из капитанов — все они в тот момент отсутствовали, располагая своих людей в боевых порядках против Штоффеля и его швейцарцев, угрожавших освободить Беллариона силой, — он решил обратиться к принцессе и ее брату.

— Мессер Белларион спрашивает священника, — сообщил он юному маркизу.

— Почему никого не послали за ним? — воскликнул шокированный Джанджакомо.

— Исповедь начнется незадолго до прихода палача, — объяснил ему солдат.

— Черт бы вас всех побрал! — приглушенно выругался Джанджакомо. — Немедленно пошлите к Беллариону священника. Пусть кто-нибудь съездит за ним.

Прошло более часа, прежде чем стражник ввел в камеру к Беллариону высокого худощавого монаха в длинной черной рясе ордена доминиканцев. Стражник поставил на стол фонарь и с состраданием взглянул на Беллариона, по-прежнему сидевшего за столом со связанными руками и ногами. Но, едва за ним закрылась дверь, как Белларион резко встал со своего стула, и, к великому изумлению доминиканца, веревки, опутывавшие нуждавшегося в исповеди несчастного, спали словно сами собой. Крепкие руки проворно схватили монаха за горло, так что тот не успел произнести ни звука. У своего уха он услышал яростный шепот:

— Если хочешь жить — веди себя тихо. Стукни дважды ногой о землю, если согласен молчать, и я отпущу тебя.

Нога священника лихорадочно забарабанила по земле, и Белларион ослабил свою хватку.

— Запомни: если пикнешь, я немедленно задушу тебя.

— Зачем? Зачем ты напал на меня? — жадно ловя ртом воздух, зашептал монах. — Я пришел, чтобы утешить тебя и…

— Я лучше знаю, зачем ты пришел, брат мой, — перебил его Белларион. — Ты думал, что утешишь меня обещанием вечной жизни. Но я очень надеюсь, что твое появление здесь позволит мне продлить существование в этом бренном мире. Мы отложим исповедь на потом, до худших времен.

Через полчаса в дверях камеры появилась высокая фигура монаха с накинутым на голову капюшоном и с фонарем в руках.

— Возьми фонарь, сын мой, — почти шепотом сказал он тюремщику. — Твой пленник хочет побыть в темноте, наедине со своими мыслями.

Солдат взял фонарь в одну руку и запер дверь на задвижку. Однако этот монах показался ему каким-то странным. Он резко повернулся и поднял фонарь к самому его лицу.

В следующую секунду он распластался на земле и, прежде чем потерять сознание, успел узнать в человеке, сидевшем у него на груди и душившем его, своего арестанта.

Белларион потушил фонарь, оттащил бесчувственное тело солдата в темный угол тускло освещенного коридора, поправил свою рясу и капюшон и поспешил во двор замка.

Никто из слонявшихся там солдат, увидев его чуть сгорбленную фигуру, не усомнился, что это тот же самый монах, который приходил исповедать Беллариона. Пробормотав «Pax vobiscum» note 114, он миновал услужливо распахнутую перед ним боковую дверь в стене замка, пересек узкий мостик, переброшенный к ней через ров, и, оказавшись на свободе, торопливой походкой направился на юг, в сторону расположения отряда Штоффеля.

Была почти полночь, когда он, в своем монашеском одеянии, предстал перед изумленным Штоффелем, облаченным в боевые доспехи, и весть о его появлении распространилась среди швейцарцев подобно молнии.

— Мы уже собирались идти выручать вас, — сказал ему Штоффель.

— Это безнадежное дело, Вернер. Что вы смогли бы сделать против трех тысяч человек, готовых встретить вас?

Однако на сердце у него потеплело, когда он услышал из уст Штоффеля еще одно подтверждение его доверия и лояльности к нему.

— Думается, наши шансы на успех были бы не столь уж малы, хотя бы потому, что наши люди настроены решительно, чего наверняка нельзя сказать о противоположной стороне.

— А стены замка Квинто? Вы понапрасну разбили бы свои головы, штурмуя их. Я вижу, нам всем повезло, что мне удалось выкрутиться целым и невредимым из этой заварухи.

— Что мы теперь будем делать? — спросил Штоффель.

— Отдайте приказ немедленно сниматься с лагеря. Мы идем в Мортару, к отряду Белой Собаки, с которым мы столь опрометчиво разделились. Мы еще покажем Карманьоле и этим монферратским принцам, на что способен Белларион.

А в Квинто, когда там стало известно о побеге Беллариона, воцарились смятение и растерянность; послали за Карманьолой и другими капитанами, однако прошло немало времени, прежде чем их удалось разыскать и они собрались в замке, чтобы подробно узнать о случившемся из уст полураздетого монаха и солдата с забинтованной головой. Побег Беллариона настолько ошеломил всех, что поначалу никто не знал, что же делать дальше. Наконец было решено двинуть всю армию на лагерь швейцарцев, поскольку, по общему мнению, Белларион находился именно там. Однако Карманьола опоздал: швейцарцы, отдавая себе отчет в том, какая опасность кроется в промедлении, ушли, даже не свернув свой лагерь.

— Сейчас они наверняка движутся к Мортаре, — сообщил Карманьола принцессе, вернувшись в Квинто после неудачной попытки перехватить Беллариона. — Отправиться за ними в погоню означало бы снять осаду с Верчелли, чего и добивался этот предатель, и мы даже не знаем, какой дорогой они воспользовались.

Проклиная всех и вся, он беспокойно расхаживал взад и вперед по залу, и принцесса, наблюдая за ним, не могла не вспомнить о том, с каким спокойствием выслушал Белларион вынесенный ему здесь же несколько часов назад приговор и насколько галантно вел себя при этом. Почти неосознанно она сравнивала поведение обоих капитанов, и выводы, которые она делала, были отнюдь не в пользу Карманьолы.

— Эмоции вам не помогут, Карманьола, — наконец сказала она, и в ее тоне проскользнули неприязненные нотки.

Он как вкопанный остановился перед ней.

— А как вы думаете, мадонна, откуда они взялись? — воскликнул он.

— Может быть, это я что-то потерял или чего-то лишился? Ха! Да я волнуюсь только из-за вас.

— Из-за меня?

— Вы, наверное, не представляете себе последствия, к которым приведет бегство Беллариона и его швейцарцев. Под Мортарой стоят люди в основном из его собственной кондотты, отряда Белой Собаки, — черт побери, хорошенькое названьице! — которые безоговорочно доверяют ему, а остальных этому прожженному мошеннику не составит труда уговорить последовать за ним. Таким образом в его распоряжении окажется армия, насчитывающая около четырех тысяч человек, что существенно больше, чем осталось у нас.

Она с тревогой взглянула на него.

— Вы хотите сказать, что они могут напасть на нас?!

— Наверняка! Мы ведь уже знаем, чего он добивается. И сегодняшние события дают ему в руки прекрасный повод осуществить свои планы и выйти сухим из воды, оправдавшись, при необходимости, перед герцогом. Для него все складывается как нельзя более благоприятно — я бы сказал даже, благоприятнее некуда, — чего, увы, нельзя сказать о нас.

— В таком случае мы проиграли, — потерянно проговорила принцесса,

— Ведь мы окажемся между двух огней: с одной стороны — армия Беллариона, а с другой — мой дядя.

Но неуемное тщеславие Карманьолы не позволило ему согласиться с этим доводом.

— Неужели вы сомневаетесь во мне? — пренебрежительно рассмеявшись, сказал он. — Я отнюдь не новичок в военном деле. Да что там говорить: как я могу потерпеть поражение, когда иду в бой только ради вас! Я немедленно предприму необходимые меры и завтра же отправлю письмо к герцогу с сообщением об измене Беллариона и просьбой о подкреплении. Можете не сомневаться: мы их получим; Филиппе Мария не тот человек, чтобы оставить безнаказанными своих взбунтовавшихся капитанов.