— Мы вас внесем, Владимир Ильич…

Он наотрез отказался.

Мы стали просить и убеждать его, что ему трудно и вредно двигаться, особенно подниматься по лестнице, но никакие уговоры не помогли, и он твердо сказал:

— Я пойду сам…

И, обращаясь ко мне, прибавил:

— Снимите пиджак, мне так легче будет идти.

Я осторожно снял с него пиджак, и он, опираясь на нас, пошел по крутой лестнице на третий этаж. Поднимался он совершенно молча, я не слышал даже вздоха. На лестнице нас встретила Мария Ильинична. Мы провели Владимира Ильича прямо в спальню и положили на кровать.

Мария Ильинична очень тревожилась.

— Звоните скорей! Скорей! — просила она меня.

Владимир Ильич приоткрыл глаза и спокойно сказал:

— Успокойся, ничего особенного… Немного ранен в руку.

Из другой комнаты я позвонил управляющему делами Совета Народных Комиссаров Бонч-Бруевичу и стал ему рассказывать о случившемся. Он едва дослушал меня — надо было, не теряя ни секунды, принимать меры.

В квартиру Ленина пришел Винокуров, народный комиссар социального обеспечения, приехавший на заседание Совета Народных Комиссаров. Скоро прибежал и Бонч-Бруевич.

Владимир Ильич лежал на правом боку и очень тихо стонал. Разрезанная рубашка обнажала грудь и левую руку, на верхней части которой виднелись две ранки. Винокуров смазал ранки иодом.

Владимир Ильич открыл глаза, болезненно посмотрел вокруг и сказал:

— Больно, сердцу больно…

Винокуров и Бонч-Бруевич пытались успокоить Ильича:

— Сердце ваше не затронуто. Раны видны на руке и только. Это отраженная нервная боль.

— Раны видны?.. На руке?

— Да.

Он затих, закрыв глаза. Через минуту он застонал очень тихо, сдержанно, точно боясь кого-то побеспокоить.

Лицо его стало еще бледней, и на лбу появился желтоватый восковой оттенок. Присутствующих охватил ужас: неужели Владимир Ильич покидает нас навеки? Неужели смерть?

Бонч-Бруевич позвонил в Московский Совет и попросил дежурного члена Совета и бывших там товарищей тотчас же ехать за врачами. Передал по телефону: нужны немедленно врачи — Обух, Вейсброд и еще хирург. Кому-то было поручено привезти подушки с кислородом, разыскав их в московских аптеках. В Кремле еще не была организована медицинская помощь: не было ни аптеки, ни больницы, и за всем надо было посылать в город.

Позвонил Я. М. Свердлов, которому только что сообщили о ранении Владимира Ильича. Бонч-Бруевич рассказал ему в нескольких словах о случившемся и попросил пригласить немедленно опытного хирурга. Яков Михайлович сообщил, что сейчас же пошлет за профессором Минцем, и вскоре сам пришел.

Мария Ильинична обратилась ко мне с просьбой сообщить Надежде Константиновне о несчастье как можно осторожней. Надежда Константиновна была в Народном комиссариате просвещения и ничего еще Не знала. Когда я спускался во двор, меня догнал кто-то из Совета Народных Комиссаров, чтобы вместе идти предупредить Надежду Константиновну.

Мы ждали ее во дворе. Вскоре она подъехала. Когда я стал приближаться к ней, она, видимо догадавшись по моему взволнованному лицу, что случилось нечто ужасное, остановилась и сказала, смотря в упор в мои глаза:

— Ничего не говорите, только скажите — жив или убит?

— Даю честное слово, Владимир Ильич легко ранен, — ответил я.

Она постояла секунду и пошла наверх. Мы молча провожали ее до самой постели Владимира Ильича. Он лежал в беспамятстве.

Пришла Вера Михайловна Величкина — жена Бонч-Бруевича, врач. Она выслушала пульс Ильича, впрыснула ему морфий и посоветовала не трогать его до прихода хирургов, только снять обувь и, поскольку возможно, раздеть.

Случилось так, что, передавая друг другу пузырек с нашатырным спиртом, его уронили и разбили. Комната быстро наполнилась острым запахом нашатыря. Владимир Ильич вдруг очнулся и сказал:

— Вот хорошо…

Он вздохнул и опять забылся. Очевидно, нашатырь его освежил, а морфий несколько успокоил боль.

Появился профессор Минц. Не здороваясь ни с кем, не теряя ни одной секунды, он прямо подошел к Владимиру Ильичу, взглянул ему в лицо и отрывисто сказал:

— Морфий!

— Уже впрыснут, — ответила Вера Михайловна.

Профессор Минц, одетый в белый медицинский халат, измерил обоими указательными пальцами расстояние ранок на руке Владимира Ильича, на минуту задумался и быстрыми гибкими пальцами стал ощупывать его руку и грудь. Лицо профессора выражало недоумение.

В комнате стояла мертвая тишина, присутствующие затаили дыхание. Все ожидали решающих слов профессора. Минц изредка тихо говорил:

— Одна в руке… Где другая? Крупные сосуды не тронуты. Другой нет. Где же другая?..

Вдруг глаза профессора сосредоточенно остановились, лицо застыло. Отшатнувшись и страшно побледнев, он стал торопливо ощупывать шею Владимира Ильича.

— Вот она!

Он указал на противоположную, правую, сторону шеи. Доктора переглянулись, многое стало им ясно. Воцарилось гнетущее молчание. Все без слов понимали, что случилось что-то страшное, может быть, непоправимое. Минц очнулся первый:

— Руку на картон! Нет ли картона?

Нашелся кусок картона. Минц быстро вырезал из него подкладку и положил на нее раненую руку.

— Так будет легче, — объяснил он.

Вскоре я покинул квартиру Ленина. Хотя ранение было тяжелое и положение раненого очень серьезное, я старался успокоить себя: врачи помогут, организм у Владимира Ильича крепкий, сердце выносливое. Я и мысли не хотел допустить о смерти Ленина.

Через два-три дня стало окончательно известно: Владимир Ильич будет жить!

В первую же ночь после покушения выяснились некоторые подробности этого события.

Стрелявшая Фанни Каплан оказалась членом бандитской группы эсеров-террористов. Руками этой же злодейской шайки были убиты в Петрограде Урицкий и Володарский.

После выстрелов во Владимира Ильича покушавшаяся выбежала вместе с толпой со двора завода. Люди бежали, не зная сначала, кто стрелял во Владимира Ильича. Смешавшись с толпой, террористка рассчитывала незаметно скрыться. На улице, неподалеку от завода, ее ожидал рысак. Но воспользоваться рысаком ей не удалось. Ребятишки, бывшие во дворе во время покушения, гурьбой бежали за Каплан и кричали, указывая на нее:

— Вот она! Вот она!

Благодаря сметливости ребятишек удалось задержать убийцу. Несколько человек догнали ее у трамвайной стрелки и привели на заводской двор. Толпа была возмущена, многие рвались к ней с угрожающим видом, она была бы тут же растерзана, но группа рабочих сдерживала натиск. Кто-то увещевал:

— Что вы делаете, товарищи? Ее надо допросить!

Через час бандитка Каплан была уже в ВЧК.

Мужчина в матросской фуражке, бежавший к Владимиру Ильичу после выстрелов Каплан, тоже был вскоре арестован. Он оказался сообщником террористки.

Здоровый организм Ленина и исключительный уход за ним во время болезни сделали свое дело: через две-три недели Владимир Ильич уже снова председательствовал на заседаниях Совета Народных Комиссаров.

Через несколько месяцев Владимир Ильич, вполне здоровый и бодрый, снова выступал на митинге перед рабочими того же завода бывшего Михельсона. Радости рабочих не было границ. Первый их вопрос был:

— Как ваше здоровье, Владимир Ильич?

— Спасибо. Очень хорошо, — ответил, улыбаясь, Ленин.

Митинг начался. Рабочие снова слышали пламенную, вдохновенную речь своего вождя.

Ответственные сотрудники Совета Народных Комиссаров решили тайком от Ленина заснять его на кинопленку. Ильич только что оправился после ранения, и было важно показать народу, что Владимир Ильич здоров и бодр.

Съемки были поручены опытному кинооператору. Ему предложили заснять Владимира Ильича так, чтобы он этого не заметил. Все знали, что иначе из всей затеи ничего не получится. Ильич ни за что не согласится сниматься для кино.

Был солнечный день, когда было решено осуществить «операцию». Главный кинооператор и его помощники разместились в разных уголках Кремля по маршруту асфальтовой дорожки, а также у Царь-пушки и у здания арсенала. Здесь намечалась прогулка Владимира Ильича.