Усталые, слабые руки едва поднимают топор. Один только топор, да и тот тупой. Гольд лежит и стонет. И к вечеру Дзен-Пау не пришел на бивак. Что-нибудь с ним случилось, где его искать? Последняя наша надежда, единственное спасение — это лодка. Надо убить еще одну собаку. Надежда на встречных орочей тоже исчезла, очевидно они боятся нас, избегают, прячутся. Чем-то все это кончится!? На лодке поедут гольд и казак, а мы переправимся предварительно на другой берег, выберемся на отмель и там в протоках [130] искать рыбу и
хоть по одной версте в сутки, все же будем вперед подвигаться понемногу.
24 августа. Утром густой туман — все прозябли. Все чаще и чаще люди начинают болеть желудками. Я боюсь появления страшного гостя — голодного тифа. Все стали суеверные. Каждый начал придавать значение всякому сну, всякой примете. Торопимся делать оморочку. В протоке нет больше рыбьи. Я бегал на охоту. На горе я нашел горсть брусники — ее нельзя есть одному, надо снести товарищам. Целый день я проходил и убил только три ронжи и одну белку. Пожалуй, завтра лодку окончим. Ее долбит один казак Крылов. Или Дзен-Пау ушел вперед или, больной, где-нибудь завалился и покончил расчеты с жизнью. Всю ночь гольд не спал, ворочался и стонал. Вечером лодку кончили. Итак, двое уедут: самых слабых отправить нельзя — они не доедут, сами утонут и нам помощи не подадут. Если бы мимо ехали орочи, я отправил бы с ними наиболее слабых, а потом бы остальных нижних чинов, сам я и более крепкие остались бы последними. Ночью мы долго не спали — все мучились животами. Вдруг по реке далеко-далеко (внизу) прокатились выстрелы. Мы насчитали четыре выстрела. Решили не отвечать — вероятно, это орочи охотятся за медведем на протоках реки. Не надо их пугать. Новая искра надежды зародилась в душе,
25 августа. Никто не спал всю ночь — все страдали животами. Особенно мучился гольд. К рассвету боли его усилились и дошли чуть не до обмороков. Он корчился и обливался потом. Сегодня двое должны уехать. В протоке нет рыбы. Надо торопиться переправляться на другую сторону и отпустить уезжающих. Невыносимая тоска легла на душу. Начали рубить шесты для лодки. Лихорадочная деятельность кипела на биваке. Вдруг совсем близко послышались выстрелы. Слух не обманывал нас — это выстрелы из трехлинейных винтовок. Несколько ответных выстрелов было тотчас же сделано людьми без всякого приказания. Все бросились к реке и с жадностью впились глазами вниз по течению. Еще две-три минуты, и из-за поворота реки появилась лодка. Люди на ней быстро и усиленно работали шестами. То штабс-капитан Николаев со встречным отрядом и с орочами торопился на помощь. Все ликовали.
Оказывается, что Дзен-Пау с громадными усилиями в два дня обошел гору, снова вышел на реку и больной, расслабленный тащился берегом. Его издали заметил штабс-капитан Николаев и был уверен, что тут весь отряд. Как только он увидел китайца и узнал у него, что наш отряд в самом критическом положении, он, наскоро захватив немного продовольствия и побросав на берег все лишние грузы, на одной небольшой легкой лодочке с орочами бросился к нам навстречу. Поздняя ночь остановила его верстах в 10 от нашего голодного бивака. Желая дать знать нам, что он недалеко, он ночью сделал четыре выстрела. Эти-то выстрелы мы и слышали, приняв их за охотничьи выстрелы орочей. Чуть стало брезжиться, он был уже в дороге, а в 9 ч. утра был у нашего голодного бивака. Великая была радость. Маленький глоток спирта подкрепил наши совершенно упавшие силы. Тотчас же сварили кофе. Чашка его с молоком и с сахаром, две-три ложки вареного рису, кусочек белого хлеба подняли на ноги и ослабевших. Совершенно противоположное действие произвела на меня подоспевшая помощь. Как только я увидел, что мы спасены — я сразу почувствовал полнейший упадок сил. Я не мог стоять на ногах и лег на землю. Тут только я почувствовал себя измученным и обессиленным, тут только почувствовал я, что устал и что дальше итти не в состоянии. В двое суток доехали мы до устья реки Хуту, где и остановились у орочей, а на другой день, 27-го вечером, были уже и на берегу моря. Три недели после этого мы все болели: 1) истощенный организм и отвыкший желудок отказывались принимать пищу; 2) люди имели вид больных, только что поднявшихся с постели после тяжкого брюшного тифа; 3) только во второй половине сентября мы немного собрались с силами и могли тронуться в новую дорогу; 4) для некоторых такая голодовка была очень тяжела. Они так и не могли оправиться в Императорской Гавани, и я вынужден был отправить их (одного стрелка и одного казака) обратно в Хабаровск.
XIII
При тех условиях, при которых нам пришлось пройти реки Буту и Хуту, трудно было интересоваться природой. Было не до того! Главная наша цель была — скорее добиться до людей и найти себе пропитание. Апатично мы подвигались вперед и равнодушно, без интереса смотрели на все окружающее. Только некоторые факты запомнились случайно, запомнилось то, что случайно бросилось в глаза и случайно же запечатлелось в памяти.
Течение реки Буту строго широтное. Долина ее то суживается там, где горы близко подходят к реке, то расширяется в тех местах, где в нее впадают многочисленные ее притоки. Она скорее имеет характер поперечной долины размыва, нежели долины продольной. Сама река очень извилиста: то она походит на горный ручей, то становится широкой и производит полное впечатление реки. Мы шли больше левым берегом. Если наблюдатель подымется на горный хребет, окаймляющий нижнюю часть долины с северной стороны, и взойдет на одну из многочисленных горных вершин, покрытых осыпями, — ему откроется далекий вид на реку Буту. Куда ни кинешь взор — всюду лес, бесконечный лес, всюду горы, бесконечные горы! Разнообразные острые и тупые вершины их поднимаются до самого горизонта. Ближайшие хребты видны ясно, дальше трудно рассмотреть их контуры и складки, а еще дальше — чуть виднеются причудливые, «как мечты», горные хребты Сихотэ-Алинь. Зубчатый гребень их тонет в синевато-белой мгле летнего воздуха, и от этого кажется он еще более далеким. Темные леса, одевающие склоны гор, исключительно хвойные: ель, пихта и лиственица — главные представители. Только около самой реки, прихотливо извиваясь по течению ее, тянется узенькая полоса яркой зелени пород лиственных: тополь, береза, ясень, ольха, тальники и черемуха. Около осыпей разрослись кусты жимолости и багульника, а рядом в стороне, под покровом лучей солнечных, нашли себе приют низкорослый корявый дубок, в виде поросли, и тощие осинники. Кора осинника обглоданная, и сучья все объедены почти до самого верху. Это лоси. Тут зимой было стойбище. Они кормились здесь во время глубокого снега. Маревые болота видны хорошо: редкие сухостои, растущие на них, резко выделяются из темной зелени Coniferae. Тихо. Ни один звук не нарушает мертвящей тишины этих мест; можно подумать, что здесь все живое вымерло сразу, как бы по мановению какой-то неведомой высшей силы. Кажется, будто в этих горах всякая жизнь давным-давно исчезла, прекратилась, и с тех пор она уже более не возобновлялась. Эта вечная тишина как-то особенно гнетуще действует на душу человека.
Насколько Южно-Уссурийский край и долина реки Уссури богаты зверем, настолько бедна и не разнообразна фауна северной части края: лось, медведь, росомаха, рысь, белки, кабарга, соболь — единственные и немногочисленные ее представители.
Кажется, выше я говорил, что летом лоси держатся у берега моря. Там на прибрежных песках они находят защиту от гнуса и лакомятся низкорослыми сочными Crassulaceae. Редко который из них останется в горах. Из медведей распространен Ursus torquatus [131]. Как и в других местах Уссурийского края, весной медведи держатся по низинам и старицам рек — здесь они питаются жирными сочными листьями подбела (Petasites), позже — ищут ягоды и ломают черемушник. Мы застали медведей на протоках, где они в поисках рыбы протоптали вдоль берегов свои торные тропы. Стрельба по рыбе разогнала животных очень скоро, а преследовать их — сил нехватало. Кабарга попадается чаще других животных, хвойные леса и мхи всегда являются условиями, весьма благоприятными для ее обитания. У кабарги много врагов; бедному животному приходится всегда быть настороже: хитрая лисица не пропускает напасть на нее при всяком удобном случае; волки по нескольку вместе устраивают на нее настоящие облавы; рысь, притаившаяся где-нибудь на дереве, схватывает мимо проходящую кабаргу наверняка и без промаха; соболь и тот решается делать на нее нападения. Самым же злейшим врагом ее является росомаха. Это стопоходящее хорьковое [132] специально выискивает кабаргу, и охотится за нею. Средство защиты у кабарги-ее ноги. Большие верхние клыки, торчащие изо рта книзу, не могут служить ей защитой. На правом берегу реки Буту в нижней части ее течения есть много разрушенных ловушек- петель, расставленных на кабарговых тропах. Сущность ловли кабарги этими петлями заключается в следующем. Тропку преграждают забором, который наскоро устраивают из подручного хвороста и бурелома. Иногда нарочно для сего надрубают и валят деревья. На тропе в заборе оставляют узкое отверстие с петлей: петля эта прикреплена к ближайшему нагнутому дереву. Не найдя прохода, кабарга идет в отверстие, задевает петлю, срывает узелок с зарубки, и петля, подхватив животное за голову или за ногу, поднимает его разогнувшимся деревом кверху. Охотник не каждый день обходит свои ловушки, и несчастная кабарга мучается иногда очень долго. Виденные нами ловушки были старые, разрушенные: очевидно давно уже никто здесь не занимался этого рода охотой. Орочи считают, что и соболей на реке Буту тоже мало, хотя амурские гольды именно сюда и ходят на соболевание. Судя по тому, что и по реке Буту и по реке Хуту нигде орочи не живут, леса сохранились и не выгорели, охотников тоже немного — можно предположить, что в этих местах соболей должно быть больше, чем думают орочи.
