Мстить кровникам, по чеченским обычаям, оказывается, разрешается не только лично, но и через наёмного убийцу-специалиста. Мести подвергались все мужчины вражеского рода от 15 до 60 лет, при всяком удобном случае, в любой час дня и ночи. Так как в его местах у всех чеченцев имеются кровники, то благодаря этому обстоятельству для всех мужчин необходимо ходить вооружёнными, чтобы в каждый момент быть готовым к отражению атаки. По этой причине в Чечне постоянный спрос на винтовки и револьверы, чего, к сожалению, русское начальство здесь на фронте не понимает и мешает перевозить с фронта оружие на Кавказ, поступая, по его мнению, в этом случае, как ишак. Это не только глупо, но и жестоко, так как благодаря этому нелепому распоряжению в Чечне многие были убиты безоружными…
Самым славным подвигом в семье Ахмет считал большое сражение, которое его сородичи дали своим кровникам Алихановым. С обеих сторон билось около сотни человек, причём бой кончился десятками раненых и убитых с обеих сторон. Причиной его было то, что Алихановы убили четырнадцатилетнего мальчика Чертоева, шедшего в школу. Получив известие об этом, все Чертоевы побросали работу в поле и дома и бросились к месту происшествия, дав знать всем своим родственникам в соседнее селение. Местный пристав, тоже из чеченцев, получив взятку, сделал вид, что ничего не знает.
При подсчёте потерь оказалось, что главный богатырь семьи Чертоевых Султан, о подвигах которого мой Ахмет никогда не уставал врать, оказался убитым, но опять-таки геройски, как и подобало великому джигиту.
– Двадцать мест дырка была, – с гордостью закончил Ахмет своё повествование.
В ночь на 28 октября 1915 года полк выступил на позицию. У Ахмета, как назло, захромала его кляча, и мне пришлось, скрепя сердце, взять на позицию обоих моих кабардинцев, чего я всегда избегал. Второй конь, которого продал мне Шенгелай, вороной кабардинец-иноходец, был прекрасной и нарядной лошадью, замечательно спокойной под седлом, что нельзя было не ценить в походе. Пришлось мне сесть на этого последнего, а Ахмету дать кибировского рыжего иноходца.
Выехав на гору около деревни Петликовцы-Новые, у которых с утра развёртывался бой, мы увидели, как из-за пригорка навстречу сотне вскачь неслась походная кухня, по которой била беглым огнём австрийская батарея. На козлах её, нахлестывая и без того скакавших лошадей, сидел перепуганный повар. Подскакивая на рытвинах и избегая дороги, которая находилась под обстрелом, кухня металась из стороны в сторону, и из неё во все стороны брызгали щи.
Подскакав к командиру сотни, солдат сдержал свою упряжку и предупредил:
– Так что, ваше высокоблагородие, на гори дуже бьють з гармат, мэне чуть нэ вбило… и щи уси расплескамо.
Полк после этого предупреждения сошёл с шоссе и застучал сотнями копыт по замёрзшему в чугун вспаханному полю. Обойдя гору у фольварка Михал-поле, мы наткнулись на группу горцев, в живописном беспорядке лежавших под прикрытием стены. Это оказались черкесы, высланные сюда в качестве летучей почты. Здесь же расположился и наш полковой штаб.
Сотни, получив приказания, разошлись по назначенным им участкам. Нам досталась задача занять деревню Петликовцы-Новые и, выставив впереди её сторожевое охранение, войти в соприкосновение с наступающими австрийцами. Невидимые австрийские батареи били по горе, по которой шло шоссе, чтобы не дать подойти подкреплениям.
Не успели мы двинуться, как на шоссе показался бешено мчавшийся всадник. Раз за разом грянули австрийские пушки, и вокруг скачущего выросли чёрные столбы разрывов. Только промчавшись по самому опасному участку, скакавший, наконец, догадался свернуть с шоссе и тем же бешеным аллюром направился к нам. Тут только мы узнали нашего добровольца Колю Голубева, который, как всегда, и здесь сумел попасть не туда, куда надо. С вылезшими на лоб глазами, потеряв шапку, он подлетел к Шенгелаю на своей измученной и мокрой, как мышь, лошадёнке и радостным голосом сообщил, что он по собственной инициативе "мотался в обоз" за офицерским обедом и его чуть не убили. Всё это мы видели и без его рассказа, и командир, изругав мальчишку, приказал ему больше не отходить от него ни на шаг, под угрозой "выпороть нагайкой, как сукинова сына".
Спустившись к речке и переехав мостик, мы заняли обстреливаемую артиллерией деревню, выставив за околицу, в сторону австрийцев, сторожевое охранение. В охранении с вечера дежурил Ужахов, а мы, остальные офицеры сотни, отлично выспались по хатам. Рано утром нас разбудил присланный из охранения всадник с известием, что австрийцы зашевелились и, по-видимому, начали наступление. Выйдя из халупы, я присел на копну возле группы ингушей, собравшейся вокруг урядника Бекира. Они сидели и полулежали на снопах, ведя самый мирный разговор, не имеющий никакого отношения к начавшемуся бою. Австрийская артиллерия давно перенесла свой огонь на деревню, и столбы разрывов усеивали всё поле вокруг нас. Вынув бинокль из футляра, я увидел в туманной дали поля наши отходящие секреты, а за ними длинные цепи наступающих австрийцев. Деревня позади нас, в которой стояли наши коноводы, часам к 9 утра, накрытая артиллерией, загорелась в нескольких местах, и по её улицам с криками и воплями стали носиться бабы и ребята, нагруженные узлами и всевозможным скарбом; длинная лента бегущего населения запрудила мост и тянулась в гору.
Крупный снаряд угодил под сарай, где стояли коноводы второй сотни. Вверх полетели доски и земля, коротко предсмертно проржала лошадь. Прибежавший оттуда всадник принёс известие, что под сараем убило вахмистра и трёх коней. Артиллерийский огонь, скоро перешедший в ураганный, через полчаса обратил мирную деревню в один сплошной костёр, грозно гудевший за нашей спиной и трещавший под громом новых разрывов. На этот раз работали уже не одни трёхдюймовки, а крупные орудия, посылавшие целые чемоданы, рвавшиеся со страшным грохотом и поднимавшие в воздух на большую высоту массу земли и камней. Минуты две после их взрывов с неба нам на головы продолжали сыпаться комья земли и всякий сор. Голубое небо было покрыто белыми, долго стоявшими в воздухе облачками шрапнельных разрывов, казавшимися по сравнению с разрушительным действием гранат детской игрой.
Из переулка горевшей деревни вывернулась и рысью поскакала к нам, стуча колёсами по жнивью, патронная двуколка с "цинковками". Их сопровождал дежуривший ночью прапорщик Ужахов с "резервом" из десяти всадников.
Было очевидно, что наша жидкая цепочка не надолго задержит австрийцев перед деревней, да это и не входило в нашу задачу; после столкновения с противником мы должны были отходить навстречу нашей пехоте.
– Смотри… Смотри… перебегают, – схватил меня за руку Ахмет, указывая куда-то вдаль. Между копнами действительно показались крошечные, показавшиеся игрушечными, фигурки наступавших австрийских цепей. Над головой одновременно с тем запели пули, число которых увеличивалось с каждой минутой. Из-за копен по всей нашей линии захлопали выстрелы трёхлинеек. Подняв прицел, я тщательно выцелил одну из перебегавших по жнивью фигурок, но не успел спустить курка, как Ужахов положил мне на плечо руку.
– Брось, не глупи… далеко ещё, не стоит тратить патрона, – и что-то крикнул по-ингушски вдоль цепи. Из неё сорвался и побежал к нам, нагибаясь между копнами, всадник в распахнутой бурке. Австрийские цепи тоже заметили торчавшие из-за копен редкие папахи, и вдали заработало сразу несколько пулемётов. Над головой густо зазвенел и стал дрожать воздух. Неожиданно грохот артиллерии сразу оборвался и наступила какая-то странная тишина, нарушавшаяся только треском пожара в деревне. Через минуту артиллерийский обстрел возобновился, но снаряды стали ложиться далеко за деревней по шоссе, которое обстреливалось утром. Неприятель освобождал место для атаки своей пехоты и устанавливал завесу против идущей к нам цепи.
Горцы в цепи прекратили стрельбу, поснимали бурки и, закинув за плечи винтовки, готовились встретить неприятеля в шашки и кинжалы. Несмотря на то, что австрийские цепи были уже вблизи, вывернувшийся прямо на меня из ряда копен австриец поразил внезапностью появления. С бешено забившимся сердцем я прицелился в него из карабина и, затаив дыхание, спустил курок. Фигура в голубом мундире, перекрещённая белыми ремнями снаряжения, остановилась, замахала руками и провалилась как сквозь землю. Был ли он убит, ранен или просто испуган близко пролетевшей пулей и лёг на землю, осталось для меня неизвестным. Тягучий звук трубы "по коням", раздавшийся сейчас же за моим выстрелом, подал сигнал к отступлению. Громыхая редкими выстрелами, наша цепь стала отходить к деревне, из-за крайних хат которой виднелись наши кони с коноводами.
