Немцев здесь не было, они размещались в полкилометре от деревни, где шло строительство дчроги. Через кустарники мы пробрались к крайнему дому. Здесь жила наша связная Татьяна Игнатьевна Калинина.

В окрестности все знали эту смелую женщину. С первых дней войны она начала укрывать наших солдат, бежавших из плена, снабжать их продуктами, одеждой.

О ней вспомнили, когда нам срочно потребовался человек, который поддерживал бы связь с нашими людьми в Новгороде, Оредеже и районных центрах. Я решил однажды пойти к ней и попутно привлечь к нашей работе бригадира колхоза Георгия Максимовича Чебыкина, который имел чуть ли не во всех деревнях многочисленных родственников.

В деревню мы вошли поздно вечером. Держа наготове оружие, прошли во двор к Чебыкину и постучали в окно. Никто не отзывался. Постучали сильнее. Послышался приглушенный шепот. Спустя минуту раздвинулась занавеска и показалось женское лицо это была жена Чебыкина.

— Мне Георгия Максимовича. Я — Веселов.

Женщина повернула лицо и что-то проговорила в темноту. Затем снова прильнула к стеклу и громко заявила:

— Идите прочь. Ваша власть кончилась.

Один из партизан занес руку, чтобы бросить в избу «лимонку». Я остановил его:

— Не надо. Вдруг Чебыкин еще не предатель, а просто перетрусил.

Мы пошли через всю деревню. В голове проносились самые разные мысли. Война оказалась хорошей проверкой людей. Выявились трусы и предатели, и те, кому была бесконечно дорога Советская власть. Теперь под сомнением оказался Чебыкин.

С такими мыслями подошел я к дому Калининой. На мой стук она сразу же открыла окно.

— О, Веселов. Ты еще жив?

— Мне еще рано умирать.

— Правильно. Завтра всем расскажу, что у меня партизаны были.

— Только Чебыкину не говори.

— Это я знаю.

— Что знаешь?

— Ведет себя подозрительно. Заперся в хате, как сурок, и не вылезает. Немцы его дважды вызывали. О чем там с ним говорили — молчит.

— Ты постарайся узнать — переметнулся он к немцам или нет.

— Это можно. Но как вам сообщить?

— Придет наш человек и спросит: «Хозяйка, спички есть?» Ответишь ему: «Есть, но только для добрых людей». После этого он должен сказать: «Я добрый, но не для всех». Запомнила?

— Запомнила.

— Ну, а если немцы схватят и узнают, что связана с партизанами, пытать будут?

— Ни слова не скажу. В аду буду гореть, но Советской власти не изменю.

На прощание Калинина сунула нам каравай хлеба, соленых огурцов, кусок сала. В открытом окне еще долго виднелась фигура нашей новой связной.

Теперь мы снова встретились. Увидя нас, Татьяна Игнатьевна заплакала навзрыд. Слезы мешали ей говорить.

— Что случилось?

Калинина молча вытащила из кухонного шкафа две бумажки и молча подала мне. Это оказались повестки. Они извещали о том, что две ее дочери — Паня и младшая, Таня, — должны явиться в Оредеж для отправки их на работу в Германию.

— Кто еще получил повестки?

— Все девчата и ребята.

— Когда назначена отправка?

— Послезавтра.

— Где Зоя?

— Ушла по деревням, вернется скоро.

Нам больше ничего и не требовалось, Зоя Калинина в точности выполнила наши указания: она должна была оповестить о времении месте сбора тех, кого оккупанты намеревались угнать в Германию.

Наступил вечер. Деревню окутала темнота. К маленькому деревянному домику то и дело подходила молодежь с объемистыми котомками за плечами. Некоторые пришли с винтовками. Небольшой дворик едва вмещал пришедших. К нам подбежала Зоя Калинина.

— Собрались все сорок пять человек, но еще должны подойти из Волосково пятнадцать, — сказала она, здороваясь с нами.

Тут же сквозь окружившую нас толпу протиснулся мальчик лет одиннадцати, в фуфайке и с немецким карабином.

— Дяденька-командир, меня тоже возьмите в партизаны, — проговорил он.

— Ты чей?

— Это мой брат Олег, — ответила за мальчика Зоя Калинина.

— Раз имеешь винтовку — обязательно примем, — утешая мальчика, ответил я.

Отец Олега погиб в Ленинграде, рано лишился он и матери. Сейчас у мальчика оставалась единственная опора — сестра. И сестра уходила в партизаны.

Деревню покидали глубокой ночью. Провожали нас все жители. На прощание я выступил перед провожающими, коротко рассказал им об обстановке, о планах гитлеровцев и о том, что, должно делать население, чтобы спастись от угона в немецкое рабство.

На опушке леса нас догнал староста деревни Замежье Воронин. Отыскав свою дочь, уходящую вместе с нами, он сунул ей какой-то объемистый сверток, потом отозвал меня в сторону и прошептал:

— Я только что из комендатуры. Немцы решили ускорить угон населения. Видно по их настроению: наша Красная Армия здорово нажимает, вот они и беснуются. В Оредеже, Торковичах и Новинке подано много порожняка — крытые вагоны и платформы. Надо что-то делать, помогите нам.

Его сообщение заставило меня изменить планы. Пришлось сразу же принимать новое решение.

Мы с Ворониным послали шестерых партизан, чтобы они обошли деревни и рассказали там о намерениях оккупантов.

Неповоротливый с виду, Воронин развил кипучую деятельность. Где через связных, а больше всего сам, обходя деревни, он рассказывал колхозникам, что они должны теперь делать.

После его ухода по ночам кто на огородах, кто в садиках отрывали ямы и прятали свое имущество. По совету Воронина колхозники перегнали сохранившийся скот ближе к тем местам, где им предстояло жить.

Приближалось двадцатое октября — день, когда немцы должны были выгнать население с обжитых мест и отправить в Германию.

За два дня в деревнях не осталось ни души. Первыми ушли в Толстовские леса жители Жилого и Пустого Рыдна. Вслед за ними подались из деревень Туховежи, Ушницы, Кусони, Ясно, Каменные Поляны, Волосково, Волкино и многих других. Многие обосновались в урочище Точище, в лесах у хутора Дедова Борода. Но большинство облюбовали берега незамерзающей Черной речки.

Из Оредежа эвакуацию в леса завершили Павел Мартьянович Архипов и его помощницы Татьяна Иванова и Парасковья Волкова. До этого Архипов часто вызывался помогать немцам в уходе за лошадьми. Дед каждое утро спозаранку приходил на конный двор и чистил конюшни, поил и кормил немецких лошадей. Солдатам понравилось такое усердие. Павел Мартьянович воспользовался похвалой и попросил у них на один день лошадь, якобы съездить за дровами. Те дали. Дед увез к Черной речке более десяти пар ручных жерновов и несколько возов сена. Под сеном лежала немецкая мука.

На конюшню с Архиповым начали приходить ребятишки, помогать ему в уборке. Немецким солдатам они ни за что не давали взяться — все делали за них. Солдаты привыкли и стали частенько уходить с конюшни, надеясь на старика и ребятишек.

Наступило восемнадцатое октября. Как ни в чем не бывало Архипов проработал на конном дворе целый день. А под вечер зашел в сторожку, где оставался для охраны один солдат, и поставил перед ним, как это уже бывало раньше литровую бутылку самогона.

— О, руссише шнапс, — обрадовался солдат и потянулся к бутылке.

Спустя два часа в сторожке появились помощники Архипова — мальчишки. Они помогли связать пьяного немца, надеть на него несколько мешков из-под отрубей и затолкнуть в кладовку.

Архипову и его помощникам хватило нескольких минут, чтобы отвязать двадцать лошадей и вывести их из конюшни. В этот момент повалил густой снег. Он оказался весьма кстати. Ребята во главе с дедом сначала кустарниками добрались до деревни Почап, а за ней уже лесами выехали к Черной речке.

Наутро Павел Мартьянович приехал к нам верхом на куцехвостой трофейной лошади. Он не спеша привязал ее около штабной землянки и в дверях столкнулся с Шелякиным.

— Павел Мартьянович, да ты никак в кавалерию подался?

— В кавалерию не в кавалерию, а лошадь нужна будет.

Шедлкин осмотрел трофейного коня и скупо сказал:

— Дед, лошадь все равно у тебя фрицы заберут.

— Шиш, не заберут. Я сам ее отобрал у немцев.