— Мы разведчики. Проскочили через оборону, а вот под Сталинградом фрицев полмиллиона окружили и доколачивают, — ответил один из лыжников…

— Неужели?

— Не верите — вот газета, читайте. — И протянул мне «Правду». В газете сообщалось о завершении и ликвидации окруженной армии Паулюса под Сталинградом.

Мы с Ефимовым не торопясь начали смотреть газету, но тут же я положил ее в карман, и мы начали наперебой расспрашивать солдат, а у самих слезы катились по щекам.

Один из солдат начал закуривать и подал кисет Ефимову, но руки Григория Ивановича не повиновались. Тогда разведчик быстро свернул ему цигарку, раскурил и подал.

После первой затяжки Ефимов закашлялся, побледнел и пошатнулся.

— Что с тобой, партизан?

— Отвык. Не ел десять дней.

— Неужели у вас ничего нет?

— Давно, видишь опухли, еле ходим.

— Сейчас мы вам поможем, все будет в порядке. Всех накормим.

Над большим костром запарили котелки, а вокруг в обнимку сидели солдаты с партизанами. Каждому было что рассказать.

Мы пристроились чуть в стороне на куче веток.

— Где вы проскочили мимо немцев?

— Недалеко, километров тридцать отсюда на восток. А почему вас это интересует?

— Сами видите наше положение. Хотим перейти вражескую оборону.

— Вам не перейти. Люди физически ослабли, можете потерять всех. Мы знаем каждый куст и пенек, и то случаются неудачи.

— У нас нет иного выхода.

— Понимаю, — ответил командир разведчиков. — Но выход все-таки есть. Мы поможем вам продуктами.

— А как сами без них?

— Не беспокойтесь. Разведчики знают, кому их отдают. Это — первое. Второе — у нас есть еще тайник с продовольствием. Мне думается, вам нужно добраться до деревни Оклюжье. Там у высоты 87 действует вторая наша группа. Она поможет вам во всем — и связаться с партизанским штабом и продуктов даст.

Застучали ложки о котелки. Каждому сварили горохового киселя. Разведчики знали, что делали — истощенным нельзя сразу есть много, а тем более грубой пищи.

Не прошло и пяти минут, как котелки и ложки сверкали чистотой.

Утром партизаны получили негустой мясной суп, сладкий чай и по маленькому сухарику. Силы начали восстанавливаться.

В полдень после обеда к Ефимову пришли старшина Василий Михайлович Ильин, Роберт Ючайк и несколько армейских разведчиков.

— Григорий Иванович, дело есть у нас.

— Что такое?

— Разрешите в честь ликвидации сталинградской группировки немецких захватчиков нам эту мастерскую фрицев распотрошить, надоела она нам.

— Вы едва ходите.

— Для таких дел я всегда здоров, — выскочил вперед Ильин.

— Не валяй дурака, сначала наберись сил, потом пойдешь потрошить.

Тут вмешались армейские разведчики.

— Товарищ командир, мы поможем. Уж очень хочется с вашими партизанами хоть в одном деле на память побывать, — сказал рослый рыжеватый солдат.

— Как, комиссар, согласиться?

— Идея замечательная, — поддержал я.

— Товарищ командир, ради Сталинграда, в честь нашей встречи с партизанами разрешите, — не унимался разведчик.

— Ну ладно, разрешаем, — махнул рукой Ефимов.

Мы отобрали для операции самых сильных и крепких партизан. К ним присоединились еще девять армейских разведчиков.

Пошел густой снег. Он был весьма кстати: засыпал следы и мешал противнику заметить приближающихся партизан.

Разведчики бесшумно сняли часового. Подобрались к помещению. Сквозь незамерзающие стекла окон Сергей Иванов заметил, как немцы сгрудились около стола и что-то сортировали. Их было человек пятнадцать-двадцать. Чуть в стороне стояли десятки отремонтированных пулеметов, несколько станков, какие-то ящики.

Сергей Иванов тихонько приоткрыл дверь и солдат-разведчик метнул в помещение связку гранат.

Раздался грохот.

Взрывной волной вырвало двери, рамы, рухнул потолок, на котором был насыпан толстый слой земли. В мастерской вспыхнуло пламя, начали рваться патроны, послышались глухие стоны раненых фашистов.

Тем временем другие партизаны опорожнили баки с бензином у двух груженых автомашин, облили их и подожгли.

Спустя полчаса партизаны и разведчики взяли направление в Уторгошский район. А еще через сутки мы тепло простились с армейскими разведчиками, которые спасли остатки нашего отряда от голода и смерти.

Вторую группу армейских разведчиков мы нашли у высоты 87.

Через неделю получили радиограмму. Она была немногословной:

«Ефимову взять под свое командование армейскую группу разведчиков и на месте развернуть боевые действия. Оружие, боеприпасы будут доставлены самолетами. Веселову с группой перебазироваться к озеру Черное, что восточнее станции Чаща, включиться в состав одиннадцатой Волховской партизанской бригады».

— Не то читаешь, — сказал Ефимов и взял у меня радиограмму. Прочитал молча, потом еще раз и после этого вернул мне.

— Ну, Илья Иванович, разлучают нас с тобой.

Жаль было расставаться. Почти два года мы прожили бок о бок. Изучили друг друга, привыкли, понимали с полуслова, по взгляду. Война заставила Ефимова стать партизанским командиром. В боях с врагами проявились его лучшие качества. Он отличался прямолинейностью и смелостью настоящего коммуниста.

Шестого марта 1943 года над озером уже загудели самолеты. Мы подали условленные сигналы. И вот по заснеженному озеру скользнула большая серебристая машина и подрулила к опушке леса. Мы побежали к самолету. От него навстречу нам быстро шел одетый в ватник невысокий плечистый человек.

— Беляев, начальник штаба, — коротко бросил он. Но поговорить с ним не удалось: следом за первой приземлялись другие машины. На них прибыл целый отряд — более ста человек. Им командовал Александр Макеевич Зверев. Среди остальных десантников он выделялся большим ростом да неуклюжей, размашистой походкой.

Когда выгрузка тюков с имуществом завершилась, Зверев подошел ко мне и, точно старый знакомый, спросил:

— Давно воюешь?

— Давненько.

— Я тоже. Второй год в партизанах хожу.

— Откуда ваши люди?

— Большинство москвичи, народ обстрелянный, в болотах моченный, ветрами обдутый.

Потом, немного помолчав, добавил:

— Только начальник штаба отряда из солнечной Удмуртии. Профессия у него чисто мирная. Глушков, Валя, иди сюда, — позвал Зверев одного из прибывших партизан, который старательно сортировал вместе с другими привезенные ящики и тюки.

Глушков нехотя оторвался от дела и подошел к нам. Ему не было и тридцати лет, но среди гладко зачесанных назад, черных, как смоль, волос начинала просвечивать лысина. Как и у Зверева, на груди у него поблескивал орден Красного Знамени.

— Слушаю, — отрывисто сказал он и снова уткнулся в блокнот.

— Вот товарищ интересуется, кем ты работал до войны.

— Ты опять шутишь. Не любишь ты, Александр Макеевич, торговых работников.

— Но я очень уважаю, когда они хорошо воюют. Особенно тех, кто раньше занимал пост коммерческого директора.

Все засмеялись. Мне стало ясно, что инженер из Егорьевска и удмуртский торговый работник — приятели и всегда подшучивают друг над другом.

Перед утром прибыл еще один отряд. Его возглавлял бывший прокурор Поддорского района Ленинградской области Федоров. О странном его характере я слышал еще до войны. Он никогда не улыбался, даже при разговоре не смотрел в лицо собеседнику, говорил сухо, вполголоса.

Федорова я застал разговаривающим со своим начальником штаба. Как всегда, он смотрел куда-то в сторону и за что-то нудно «пилил» подчиненного.

— Здорово, Федоров. Какими судьбами? — обрадованно сказал я и протянул руку.

Бывший прокурор скользнул по моему лицу равнодушным взглядом, коротко бросил: «здорово» и снова увел глаза в сторону мерцающих костров. На мои вопросы Федоров отвечал односложно: «да», «нет», «не знаю», «не помню».

Таким сухим и молчаливым он остался до конца войны. Про него потом редко кто вспоминал, а если и заходил разговор, то обрывался фразой: «Да, кажется, был такой. Воевал — молчал, сидел — молчал, спал — тоже молчал».