Таковы были очевидные трудности, и мы подробно обсуждали их с Ганди, не навязывая друг другу своих принципов. Трудности были реальным фактом, и любой образ действий, так же как и бездействие, казались сопряженными с риском и опасностями. Задача заключалась в том, чтобы взвесить их и вы'брать наименьшее из зол. В результате наших споров прояснилось многое из того, что было расплывчатым и туманным, и Ганди принял .в расчет многие международные факторы, на которые мы обратили его внимание. Его последующие статьи носили уже иной характер, и сам он подчеркивал эти международные соображения и рассматривал проблемы Индии в более широком аспекте. Однако в основе его позиция осталась прежняя: он выступал против пассивного подчинения деспотической и репрессивной английской политике в Индии и горячо желал предпринять что-то, чтобы бросить вызов этой политике. Подчинение, по его словам, привело бы к тому, что дух Индии оказался бы сломленным, и какие бы формы ни приняла война, каков бы ни был ее исход, индийский народ вел бы себя холопски и достижение свободы отодвинулось бы на длительное время. Это означало бы также подчинение захватчику вместо продолжения сопротивления ему, невзирая на временное военное поражение или отступление. Это означало бы полную деморализацию нашего народа, который утратил бы всю свою силу, обретенную им за четверть века неустанной борьбы за свободу. Это означало бы, что мир забыл требование Индии об освобождении и послевоенное урегулирование определялось бы старыми империалистическими устремлениями и целями. Он страстно желал освобождения Индии, но Индия была для него чем-то большим, чем его любимая родина. Она была символом всех колониальных и эксплуатируемых народов мира, пробным камнем, на котором проверялась мировая политика. Если бы Индия осталась несвободной, то и другие колониальные страны и угнетенные народы остались бы в своем нынешнем порабощенном состоянии, и тогда оказалось бы, что война велась напрасно. Необходимо было изменить моральную основу войны. Армии, флоты и авиация действовали в своих соответствующих областях и могли добиться победы с помощью более совершенных методов насилия, но к чему привела бы эта победа? И даже в вооруженной борьбе необходима моральная опора; разве не говорил Наполеон, что на войне дух втрое важнее физической силы? Если бы сотни миллионов угнетенных и эксплуатируемых людей во всем мире знали и верили, что эта война действительно ведется ради их освобождения, это явилось бы моральным фактором огромного значения даже с узкой точки зрения чисто военных интересов; еще большее значение это имело бы, когда наступит мир. Уже самый факт, что в судьбах войны наступил кризис, требовал изменения взглядов и политики, дабы превратить миллионы подавленных, охваченных сомнением людей в горящих энтузиазмом борцов. Если бы такое чудо совершилось, вся военная мощь держав оси не смогла бы их спасти, и разгром их был бы неизбежен. Много людей в странах оси было бы подвержено влиянию этого мощного мирового подъема.
В Индии лучше всего было претворить эту угрюмую пассивность народа в дух неповиновения и сопротивления. Хотя это неповиновение на первых порах обратилось бы против деспотических приказов английских властей, оно могло быть превращено в сопротивление вторгшемуся противнику. Покорность и раболепство по отношению к одному означали бы точно такую же позицию и по отношению к другому, а это повлекло бы за собой унижение и деградацию.
Все эти доводы были нам знакомы. Мы признавали их и сами часто ими пользовались. Но трагедия заключалась в том, что политика английского правительства мешала совершиться этому чуду. Все наши попытки хотя бы временно разрешить индийскую проблему в ходе войны потерпели неудачу, а все наши требования провозгласить цели, во имя которых ведется война, были отвергнуты. Было несомненно, что любые новые попытки такого рода точно так же окончатся неудачей. Что же оставалось? Если суждено было возникнуть конфликту, сколь бы он ни был оправдан по моральным и иным соображениям, можно было не сомневаться, что он серьезно затруднит военные усилия в Индии в то самое время, когда опасность вторжения была весьма значительной. От этого факта никуда нельзя было уйти. Но, как это ни странно, именно эта опасность вызвала кризис в нашем сознании, ибо мы не могли оставаться праздными зрителями, видя, как неумело управляют нашей страной и губят ее люди, которых мы считали некомпетентными и совершенно неспособными взять на себя руководство народным сопротивлением, которого требовали обстоятельства. Вся наша сдерживаемая страсть и энергия искали какого-то выхода, какого-то проявления в действии.
Ганди старел, ему было уже за семьдесят, и долгая жизнь, заполненная непрестанной деятельностью и тяжелым трудом, как физическим, так и умственным, подорвала его силы; но он был еще достаточно энергичен и считал, что труд всей его жизни окажется напрасным, если он теперь покорится обстоятельствам и ничего не предпримет в защиту того, что было ему всего дороже. Его жажда свободы для Индии и всех других эксплуатируемых стран и народов оказалась сильнее даже его горячей приверженности принципу ненасилия. Несколько ранее он скрепя сердце неохотно дал согласие на то, чтобы Конгресс не придерживался этой политики в отношении обороны и функций государства при чрезвычайных обстоятельствах, но сам он держался в стороне от всего этого. Он понимал, что его половинчатая позиция в этом вопросе может помешать достижению соглашения с Англией и Объединенными нациями. Поэтому он пошел дальше и сам внес в Конгресс резолюцию, которая гласила, что первейшей обязанностью временного правительства свободной Индии будет мобилизация всех ее огромных ресурсов для борьбы за свободу, против агрессии и полное сотрудничество с Объединенными нациями в обороне Индии, с использованием для этого всех имеющихся в его распоряжении вооруженных и других сил. Ему нелегко было связать себя подобным обязательством, но он проглотил горькую пилюлю, настолько сильно было его желание достигнуть какого-либо соглашения, которое позволило бы Индии сопротивляться агрессору в качестве свободного государства.
Многие теоретические и иные разногласия, часто разделявшие некоторых из нас с Ганди, исчезли, но все еще оставалось одно главное затруднение: всякое действие с нашей стороны неизбежно явилось бы помехой военным усилиям. К нашему удивлению, Ганди все еще упорно верил.в возможность соглашения с английским правительством и заявлял, что он приложит все усилия, чтобы попытаться достигнуть такого соглашения. Поэтому, хотя он много говорил о необходимости действия, он никак его не определил и не говорил о том, что именно он намерен предпринять.
Пока мы предавались сомнениям и спорам, настроение народа изменилось, и угрюмая пассивность уступиламесто возбуж-дснню и надежде. События не ждали решений или резолюций Конгресса. Высказывания Ганди дали им толчок, и теперь они двигались вперед уже сами, стихийно. Было ясно, что Ганди — прав ли он был или нет — выразил господствующее настроение народа. В этом настроении был оттенок отчаяния, эмоциональный порыв, который отодвигает на второе место логику, рассуждения и хладнокровную оценку возможных последствий того или иного действия. На эти последствия мы не закрывали глаза, отдавая себе отчет в том, что независимо от успехов этих действий цена в человеческих страданиях будет высокой. Однако цена, которую приходилось уплачивать изо дня в день душевными муками, тоже была высокой, и не было никакой надежды на избавление от этих мук. Лучше было броситься в неведомые пучины деятельности, что-то предпринимать, чем быть покорной игрушкой в руках злой судьбы. Это не был подход политика, это был подход народа, пришедшего в отчаяние и ие считающегося с последствиями, и все же налицо было постоянное обращение к рассудку, попытка согласовать противоречивые эмоции, найти какую-то последовательность во врожденной непоследовательности человеческого характера. Война обещала быть затяжной, она должна была продлиться еще много лет. В ходе ее было немало катастроф, и, повидимому, предстояли новые катастрофы, но война все равно будет продолжаться, пока она не укротит и не истощит страсти, которые ее породили и которые она сама пробудила. На этот раз не будет полупобед, которые часто бывают мучительнее поражений. Война приняла нежелательный оборот не только с точки зрения развития военных операций, но в еще большей степени — с точки зрения тех основных целей, во имя которых она будто бы велась. Быть может, действия, которые мы могли предпринять, заставят обратить внимание на этот последний недостаток и направят события по новому, более обещающему пути. И даже если в настоящее время они не приносят успеха, в дальнейшем они могут послужить этой освободительной цели и тем самым содействовать оказанию в будущем могучей поддержки военным действиям.
