Мы разработали обширные планы и кое-что сделали для претворения их в жизнь, однако было совершенно очевидно, что мы не затрагиваем существа стоящей перед нами гигантской проблемы. Ее действительное разрешение мыслимо было лишь при полном сотрудничестве между правительственным аппаратом и народом, а это оказалось невозможным. Создалась надрывающая сердце ситуация: в то самое время, когда кризис громко напоминал нам о себе и мы были преисполнены кипучим стремлением к действию, всякая возможность действительно полезной деятельности была у нас отнята. Бедствие, катастрофа гигантскими шагами приближались к нам, а Индия лежала беспомощная и инертная, ожесточенная и угрюмая — поле сражения для соперничающих и чужеземных сил.
При всей моей ненависти к войне перспектива японского вторжения в Индию ничуть меня не пугала. В глубине души я даже в некотором смысле радовался этому приходу в Индию войны, сколь бы ужасной она ни была. Ибо я хотел, чтобы миллионы людей лично испытали мощную встряску, которая вывела бы их из состояния могильного покоя, навязанного нам Англией. Нужно было что-то такое, что заставило бы их взглянуть в лицо сегодняшней действительности и освободиться от прошлого, которое с таким упорством цеплялось за них, подняться над поглощавшими их мелкими политическими дрязгами и временными проблемами, которые приобретали в их представлении преувеличенные масштабы. Не порывать с прошлым, но и не жить в нем; понимать настоящее и обратить свои взоры к будущему. Изменить ритм жизни и привести его в соответствие с настоящим и будущим. Бремя войны было тяжелым, и возможные последствия ее еще совершенно неясны. Мы этой войны не хотели, но коль скоро она пришла, можно было воспользоваться ею, чтобы закалить народ, чтобы приобрести тот необходимый опыт, из которого може*г произрасти новая жизнь. Множество людей умрет, это неизбежно, но лучше умереть на войне, чем от голода, лучше умереть, чем влачить жалкую жизнь, лишенную всякой надежды. Из смерти рождается новая жизнь; люди и нации, не умеющие умирать, не умеют и жить. «Только там, где есть могилы, там есть и воскресение».
Но хотя война пришла в Индию, она не вызвала у нас духовного подъема, не открыла перед нами возможности излить свою энергию в некоем радостном порыве, когда забываешь о боли, о смерти и о собственном я и когда значение имеет лишь свобода и видение будущего. Нашим уделом были лишь скорбь и страдания да сознание надвигающейся катастрофы, обострявшее наши чувства и усугублявшее боль,— катастрофы, которую мы не могли отвратить. Нас все более угнетало тягостное сознание неизбежной и неотвратимой трагедии — трагедии в одно и то же время личной и общенациональной.
Это не имело никакого отношения к победе или поражению в войне, к тому, кто выйдет победителем pi кто окажется побежденным. Мы не хотелрг, чтобы войну выиграли державы оси, ибо это, несомненно, повело бы к катастрофе. Мы не хотели, чтобы японцы вторглргсь в какой-либо район Индии ртли оккупировали его. Этому необходимо было сопротивляться всеми силами, и мы постоянно внушали народу эту мысль, однако все это был негативный подход. Какая же позитивная цель содержалась в этой войне, какое будущее должно было возникнуть из нее? Была ли она всего лишь повторением прошлых безумств и катастроф, игрой слепых сил природы, не считающихся с желаниями pi идеалами человека? Какая судьба ожидает Индию?
Мы вспоминали о завещанрш Тагора, о его предсмертном обращении, написанном год назад: «...Демон варварства отбросил прочь всякое притворство и уже не скрывает своих когтей, готовый предаться оргии разрушения и растерзать человечество. Все небо над миром затянуто ядовитым дымом ненависти. Дух насилия, повидимому пребывавший в скрытом состоянии в психике Запада, в конце концов пробудился и осквернил дух человека.
Наступит день, когда волею судьбы англичане будут вынуждены отказаться от своей индийской колонии. Но какую Индию оставят они после себя, какую вопиющую нищету! Когда поток веков господства Англии наконец высохнет, сколько грязи и тины останется в его русле! Когда-то я верил, что из сердца Европы забьют родники цивилизации. Но сегодня, когда я готовлюсь покинуть мир, от этой веры но осталось и следа.
Оглядываясь вокруг, я вижу разбитые осколки гордой цивилизации, разбросанные как какой-нибудь ненужный хлам. И все же я не впаду в тяжкий грех и не утрачу веры в человека. Я буду надеяться, что наступит момент, когда в истории его откроется новая глава, после того как катаклизм завершится и атмосфера очистится духом служения и жертвенности. Быть может, заря эта займется на нашем горизонте, на востоке, там, где восходит солнце. Наступит день, когда непокоренный человек, преодолевая все преграды, снова вступит на свой победоносный путь, чтобы отвоевать свое утраченное человеческое наследие.
Сегодня мы являемся свидетелями тех опасностей, какие таит в себе наглая сила. Когда-нибудь станет ясно, как правы были мудрецы, когда они говорили: «Прибегая к нечестивым средствам, человек преуспевает, добивается того, что кажется ему желанным, побеждает своих врагов, но при этом сам он внутренне гибнет».
Нет, потерять веру в человека нельзя. Бога мы можем отрицать, но на что нам останется надеяться, если мы будем отрицать человека и тем самым все низведем к тщетности? И все же трудно было во что бы то ни было верить и считать, что справедливость неизбежно восторжествует.
Усталый физически и обеспокоенный душевно, я стремился вырваться из своего окружения и предпринял путешествие в Кулу, находящийся в одной из внутренних долин Гималаев.
ВЫЗОВ. РЕЗОЛЮЦИЯ «ВОН ИЗ ИНДИИ!»
Вернувшись после двухнедельного отсутствия из Кулу, я убедился, что внутренняя обстановка в стране быстро меняется. Реакция на провал последней попытки добиться соглашения все усиливалась. Создалось впечатление, что с этой стороны ни на что уже надеяться но приходится. Официальные анг-лршские заявления в парламенте и других местах подтверждали это мнение и вызывали возмущение у народа. Официальная политика властей в Индии была явно направлена на подавление нашей законной политической и общественной деятельности, и давление повсюду усиливалось. Многие из наших работников пребывали в тюрьме на всем протяжении переговоров с Криппсом. Теперь же, на основании Закона об обороне Индии, было арестовано и заключено в тюрьму несколько моих ближайших и наиболее выдающихся сотоварищей и коллег. В начале мая был арестован Рафи Ахмад Кидваи. Вскоре после этого были арестованы председатель комитета Конгресса в Соединенных провинциях Шри Кришнадата Палливала и многие другие. Походило на то, что большинство из нас будет схвачено подобным же образом и отстранено от активной деятельности и в результате наше национальное движение не сможет более развиваться и постепенно придет в упадок. Могли ли мы пассивно примириться со всем этим? Мы были воспитаны не в таких традициях, и вся наша гордость — и личная и национальная — восставала против подобного обращения.
Но что могли мы сделать в условиях серьезного военного кризиса и возможного вторжения? И все же бездействие и в данных условиях не могло быть оправдано, ибо под влиянием его усиливались настроения, внушавшие нам опасения и тревогу. В общественном мнении Индии существовало множество различных направлений, что было естественно для такой огромной страны и к тому же еще в период кризиса. Прояпонские настроения — в собственном смысле слова — практически отсутствовали, ибо иикто не желал менять хозяев, прокитайские же настроения были сильны и широко распространены. Однако имелась небольшая группа людей, позиция которых была косвенно прояпонской — в том смысле, что они рассчитывали воспользоваться японским вторжением в интересах освобождения Индии. Они находились под впечатлением выступлений по радио Субхаса Чандры Боса, который за год до этого тайно бежал из Индии. Большинство было, конечно, попросту пассивным, молча выжидая дальнейшего развития событий. Если бы, к несчастью, обстоятельства сложились таким образом, что какая-то часть Индии оказал’ась.под контролем вторгшегося противника, появилось бы, без сомнения, много коллаборационистов, особенно из числа тех, кто получает высокие доходы и превыше всего печется о спасении своей жизни и собственности. Эта порода коллаборационистов с их специфической психологией в прошлом заботливо выращивалась и поощрялась английским правительством в Индии в своих собственных целях. Они умели приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, никогда не упуская из виду своих личных интересов. Мы наблюдали широкое распространение коллаборационизма даже во Франции, Бельгии, Норвегии и многих других оккупированных странах Европы, несмотря на рост движений сопротивления. Мы видели, как вишисты, говоря словами Пертииакса, «ломали себе головы, пытаясь выдать позор за честь,трусость за мужество, малодушие и невежество за мудрость, унижение за доблесть, а полное одобрение германской победы за моральное возрождение». Если так было во Франции, этой стране революции и пламенного патриотизма, то само собой разумеется, что аналогичным образом могли повести себя подобные же классы и в Индии, где психология коллаборационизма так долго процветала под английским покровительством и так щедро вознаграждалась. Следовало ожидать,что именно те, кто сотрудничал с английскими властителями и во всеуслышание заявлял о своей верности им, первыми стали бы сотрудничать с вторгшимся в страну противником. Они довели искусство коллаборационизма до совершенства, и для них не представило бы никакой трудности удержаться на прежнем фундаменте, даже если бы покоящаяся на нем надстройка изменилась. Если же впоследствии вновь произошла бы смена этой надстройки, они приспособились бы и к ней, так же как это проделывали им подобные в Европе. В случае необходимости они могли бы оправдать это ростом антианглийских настроений, которые после провала переговоров Криппса усилились, как никогда. Так же поступили бы и другие, не из личных и оппортунистических соображений, но движимые различными мотивами, утратив всякие надежды и позабыв о более широких проблемах. Все это наполняло наши сердца тревогой, и мы чувствовали, что рост вынужденной угрюмой покорности английской политике в Индии мог привести к всевозможным опасным последствиям и к полной деморализации народа.
