ПОСЛЕ ПИРЛ ХАРБОР А*

ГАНДИ И НЕНАСИЛИЕ

К тому времени, когда мы вышли из тюрьмы, задачи, стоявшие перед нашим националистическим движением ничуть не изменились. Проблема взаимоотношений Индии с Англией оставалась прежней. Тюрьма сказывается на людях по-разному: у одних дух оказывается совершенно сломленным или ослабленным, другие закаляются и еще больше укрепляются в своих убеждениях, и обычно именно последние оказывают наибольшее влияние на народные массы. Однако, несмотря на то, что в нашем положении как нации не произошло никаких изменений, события в Пирл Харборе и то, что за ними последовало, внезапно создали новую напряженность и открыли новые перспективы. Рабочий комитет Конгресса немедленно собрался в атмосфере этой новой напряженности. Японцы еще не успели к этому времени далеко продвинуться, но нанесли уже ряд серьезных и ошеломляющих поражений. Война перестала быть каким-то далеким зрелищем, она начала приближаться к Индии, затрагивать се непосредственно. Конгрессисты прониклись горячим желанием активно участвовать в этих опасных событиях, и в этой новой обстановке вся эта затея — сознательно подвергать себя тюремному заключению — казалась уже бессмысленной. Но что мы могли сделать, не получив хоть какой-нибудь возможности для почетного сотрудничества, не дав народу какого-то позитивного стимула для действия?

Одного лишь негативного страха перед грозящей опасностью было недостаточно.

Несмотря на историю прошлого и на все то, что произошло, мы были готовы предложить свое сотрудничество в войне, и в особенности в деле обороны Индии, при том обязательном условии, что будет создано национальное правительство, которое позволит нам действовать в сотрудничестве с другими силами страны и даст народу почувствовать, что это действительно национальная война, а не война, навязанная нам чужеземцами, поработившими нас. Что касается этого общего подхода к вопросу, среди коигрессистов и большинства народа не существовало разногласий. Однако довольно неожиданно вознлкли серьезные расхождения принципиального характера. Ганди оказался не в силах отбросить свой основной принцип ненасилия даже по отношению к внешней войне. Сама близость этой войны как бы явилась вызовом ему, испытанием его убеждений. Если бы он отказался от своего принципа в этот критический момент, это означало бы одно из двух: либо ненасилие не является всеобъемлющим и основополагающим принципом и образом действий, каковым он его считал, либо он неправ, отказываясь от него или идя накомпромисс. Он не мог отказаться от того, во что верил всю свою жизнь и на чем построил всю свою деятельность, и он чувствовал, что ему надо примириться с неизбежными последствиями этого принципа ненасилия.

Аналогичное затруднение и конфликт возникли впервые примерно в период мюнхенского кризиса 1938 года, когда война казалась совсем близкой. Я находился в то время в Европе и не присутствовал при происходивших спорах. Однако затруднение исчезло с окончанием кризиса и отсрочкой войны. Когда же в сентябре 1939 года война действительно началась, подобный вопрос не возникал и нами не обсуждался. Лишь в конце лета 1940 года Ганди снова дал нам понять, что он не может поддержать насильственные военные действия и хотел бы, чтобы Конгресс занял такую же позицию в этом вопросе. Он соглашался оказывать моральную и всякую иную поддержку, исключая практическую помощь в вооруженных насильственных действиях. Он желал, чтобы Конгресс заявил о своей верности принципу ненасилия даже в условиях свободной Индии. Ганди, разумеется, знал, что в стране и даже в самом Конгрессе имеется немало людей, не разделяющих этой веры в принцип ненасилия. Он понимал, что в вопросах, касающихся обороны, правительство свободной Индии, по всей вероятности, откажется от ненасилия и создаст свои вооруженные силы — сухопутные, морские и воздушные. Но он хотел, чтобы Конгресс как можно выше держал знамя ненасилия, воспитывая тем самым сознание людей и все больше приучая их думать о мирных способах борьбы. Милитаризация Индии внушала ему ужас. Он мечтал о том, чтобы Индия стала символом л образцом иенасилия и чтобы своим примером она заставила весь остальной мир отказаться от пути войны и насилия. Даже если в целом Индия этой идеи не примет, Конгресс все же не должен отказываться от нее в час испытания.

Принцип и практика ненасилия давно были приняты Конгрессом применительно к нашей борьбе за свободу и достижению единства в стране. Однако он никогда не шел дальше этого и не распространял этот принцип на оборону от внешней агрессии или на внутренние беспорядки. Он проявлял горячий интерес к укреплению индийской армии и неоднократно требовал иидианизации ее офицерского состава. Конгрессисты — депутаты Центрального законодательного собрания часто вносили или поддерживали резолюции по этому вопросу. Мой отец в качестве лидера Национального конгресса в двадцатых годах согласился войти в состав комитета Скина, созданного с целью иидианизации и реорганизации индийской армии. Впоследствии он из него вышел, но причиной тому были политические соображения, ие имевшие никакого отношения к ненасилию. В 1937—1938 годах депутаты-конгрессисты после консультации со всеми правительствами провинций bhccih в Центральное законодательное собрание предложения о расширении индийской армии, ее механизации, увеличении до смешного незначительных, почти не существующих военнот-морских и военно-воздушных сил и о постепенной замене английской армии в Индии индийской армией. Так как содержание английских войск в Индии обходилось примерно в четыре раза дороже содержания индийских войск, то механизация и увеличение численности последних в случае замены ими английских войск не потребовали бы больших дополнительных затрат. В период Мюнхена снова подчеркивалась важность увеличения военно-воздушных сил, однако правительство заявило, что мнения специалистов на этот счет расходятся. В 1940 году депутаты-конгрессисты специально присутствовали на сессии Центрального законодательного собрания, чтобы вновь повторить свои предложения и указать на то, сколь некомпетентными оказались правительство и его военное ведомство ири разработке планов обороны Индии.

Насколько мне известно, вопрос о ненасилии никогда не рассматривался применительно к армии, военно-морскому флоту, авиации или полиции. Считалось само собой разумеющимся, что сфера его применения ограничена нашей борьбой за свободу. Правда, теория ненасилия во многих отношениях оказала сильнейшее воздействие на нашу идеологию и сделала Конгресс решительным сторонником всеобщего разоружения и мирного разрешения всех, как международных, так и внутринациональных, споров.

В тот период, когда в провинциях действовали конгрессистские правительства, многие из них стремились ввести в какой-то форме военное обучение в университетах и колледжах. Но правительство Индии не одобрило этой идеи и помешало ее осуществлению.

Ганди, без сомнения, осуждал все эти тенденции, однако он не вмешивался. Он был даже против использования полиции в качестве вооруженной силы для подавления беспорядков и выражал свое огорчение, если э го случалось. Однако он примирился с этим, как с наименьшим из зол, и надеялся, что его учение постепенно проникнет в сознание индийского народа. Именно неодобрение им этих тенденций внутри Конгресса побудило Ганди в начале тридцатых годов порвать формальную связь с Конгрессом и выйти из его состава, хотя и после этого он остался бесспорным руководителем и советником Конгресса. Такое положение было ненорхмальным и неприятным для всех нас, но, повидимому, это давало ему возможность считать, что оп не несет личную ответственность за все те решения, которые Конгресс принимал время от времени и которые не вполне согласовывались с его принципами и убеждениями. В душе Ганди постоянно существовал этот внутренний конфликт, и он пронизывал всю нашу национальную политику: конфликт между Ганди — национальным вождем и Ганди— человеком, проповедующим учение, которое обращено не только к одной Индии, но и ко всему человечеству, всему миру. Примирить строгую приверженность к правде, какою она вам представляется, с соображениями целесообразности и требованиями жизни, особенно политической жизни,— это весьма нелегкая задача. Обычно люди даже и не тревожатся из-за подобных проблем. Правде они отводят отдельное место где-то в уголке своего сознания — если вообще отводят ей какое-либо место,— а в практике своей руководствуются соображениями целесообразности. В политике — это всеобщее правило, и не только потому что политрши, к сожалению, представляют собой особенную разноврвдность оппортунистов, а потому что онрг не могут руководствоваться чисто личнымр! прршципами. Они должны заставлять действовать других, а потому им приходится учитывать их слабости, их понимание правды рг их прргверженность к ней. Все это заставляет политиков в той или иной мере поступаться правдой и приспосабливать ее к существующим условиям. Такое приспособление становится неизбежным, и все же оно всегда связано с риском: тенденция к пренебрежению правдой и отказу от нее усиливается, и едршственным критерием действия становится целесообразность.