По мере того как националистическое движение крепло и обретало уверенность в своих силах, многие стали мыслить о свободной Индии: какою она будет, что она будет делать и каковы будут ее отношения с другими странами. Огромные размеры страны, ее потенциальная мощь и ресурсы уже сами по себе заставляли мыслить большими масштабами. Индия но могла быть простой приспешницей какой-либо страны или группы государств; ее освобождение и рост должны были оказать огромное влияние на Азию, а следовательно, и па весь мир. Это неизбежно порождало мысль о полной независимости и о разрыве уз, связывавших ее с Англией и с Британской империей. Статус доминиона, хотя бы и приближающийся к независимости, казался нелепым ограничением и препятствием к полному развитию страны. Идея, лежавшая в основе статуса доминиона,— идея матери-родины, тесно связанной со своими дочерними странами, с которыми ее объединяет общность культурных традиций,— казалась совершенно неприложимой к Индии. Она, несомненно, означала расширение сферы международного сотрудничества, что было желательным, но в то же время она предполагала меньшую степень сотрудничества со странами, не входящими в эту империю, или содружество наций. Таким образом, эта идея превращалась в некий лимитир}чощий фактор, и в своих помыслах, исполненных упований на будущее, мы перешагнули эти границы и жаждали более широкого сотрудничества. В особенности мы думали об установлении более тесных связей с соседними нам странами на Востоке и на Западе — с Китаем, Афганистаном, Ираном и Советским Союзом. Мы желали более тесных связей даже с далекой Америкой, ибо мы могли многому поучиться у Соединенных Штатов, так же как и у Советского Союза. Нам казалось, что мы исчерпали свои возможности научиться чему-нибудь еще у Англии и что, во всяком случае, мы можем лишь выгадать от связи друг с другом, встречаясь на началах равенства, после того как будут разорваны противоестественные узы, связывавшие нас.
Расовая дискриминация и обращение с индийцами в некоторых английских доминионах и колониях укрепляли нашу решимость порвать с этой группой стран. В частности, роль постоянного раздражителя играла Южная Африка, а также Восточная Африка и Кения, находившиеся под непосредственным управлением английских колониальных властей. Как это ни странно, каждый из нас в отдельности хорошо ладил с канадцами, австралийцами и новозеландцами, ибо они представляли новую традицию и были свободны от многих предрассудков англичан и от их социального консерватизма.
Говоря о независимости Индии, мы мыслили ее себе не в плане изоляции. Мы, быть может в большей мере, чем многие другие страны, понимали, что полная национальная независимость старого типа обречена на гибель и что должна наступить новая эра всемирного сотрудничества. Поэтому мы неоднократно давали понять, что вполне готовы вместе с другими странами ограничить эту независимость в рамках какой-то международной системы. Эта система должна была предпочтительно охватывать весь мир или же максимально большую часть его или же быть региональной. Британское содружество наций не отвечало ни одному из этих условий, хотя оно и могло являться частью более широкой системы.
Поразительно, насколько мы при всем нашем пламенном национализме прониклись духом интернационализма. Ничего подобного не наблюдалось ни в одном националистическом движении других порабощенных стран: общая тенденция в этих странах была направлена на то, чтобы не связывать себя какими-либо международными обязательствами. В Индии тоже были люди, которым не нравилась наша солидарность с республиканской Испанией и Китаем, с Абиссинией и Чехословакией. Зачем настраивать против себя такие могущественные страны, как Италия, Германия и Япония? — говорили они. К каждому врагу Англии мы должны относиться, как к своему другу; идеализму не место в политике, которая имеет дело лишь с силой и ее надлежащим применением. Однако настроения масс, воспитанные Конгрессом, одержали верх над этими противниками, и они не осмеливались высказывать свои взгляды публично. Мусульманская лига неизменно хранила благоразумное молчание, не связывая себя какими-либо определенными высказываниями по поводу такого рода международных проблем.
В 1938 году Национальный конгресс послал в Китай медицинский отряд, состоявший из нескольких врачей со всем необходимым оборудованием и материалами. В течение нескольких лет этот отряд выполнял там полезную работу. В то время когда организовался этот отряд, председателем Национального конгресса был Субхас Бос. Он не одобрял мероприятий Конгресса, направленных против Японии, Германии или Италии. И все же таковы были настроения в Конгрессе и во всей стране, что он не противился этому или другим проявлениям солидарности Конгресса с Китаем и с жертвами фашистской и нацистской агрессии. В период его пребывания на посту председателя Национального конгресса мы приняли множество резолюций и организовали множество демонстраций, которых он не одобрял, но он был вынужден примириться с ними, не протестуя, ибо понимал, какие сильные чувства их вдохновляли. Между ним и другими членами Исполнительного комитета Национального конгресса имелись серьезные разногласия по вопросам как внешней, так и внутренней политики, и это привело в начале 1939 года к разрыву. После этого Субхас Бос стал публично осуждать политику Конгресса, и в начале августа 1939 года Исполнительный комитет предпринял весьма необычный шаг, применив против него, одного из своих бывших председателей, дисциплинарную меру.
ОТНОШЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО КОНГРЕССА К ВОЙНЕ
Таким образом, Конгресс сформулировал и неоднократно провозглашал двустороннюю политику в отношении войны. С одной стороны, она выражала оппозицию к фашизму, нацизму и японскому милитаризму, как в связи с их внутренней политикой, так и в связи с их агрессией в отношении других стран, горячее сочувствие к жертвам этой агрессии и готовность принять участие в любой войне или любой иной попытке положить конец такой агрессии. С другой стороны, она делала упор на освобождение Индии — не только потому, что это было главной нашей целью, к достижению которой мы постоянно стремились, но и, в особенности, в связи с возможностью войны. Ибо мы утверждали, что только свободная Индия способна надлежащим образом участвовать в этой войне, только обретя "свободу, могли бы мы преодолеть мучительное наследие наших прошлых отношений с Англией, зажечь энтузиазм в массах и мобилизовать наши обширные ресурсы. Без такой свободы новая война не отличалась бы от любой прежней войны, она была бы борьбой между империалистическими соперниками, попыткой отстоять и увековечить Британскую империю как таковую. Нам казалось нелепым и невозможным встать на защиту того самого империализма, против которого мы вели столь длительную борьбу. И даже если некоторые из нас, исходя из высших соображений, расценивали это как наименьшее из зол, мы были совершенно неспособны повести за собой наш народ. Только свобода могла развязать энергию масс и обратить их ожесточение в горячее стремление служить общему делу. Иного пути не было.
Конгресс особенно требовал, чтобы Индию не вовлекали в какую бы тони было войну без согласия ее народа или представителей этого народа и чтобы без такого согласия индийские войска не посылались для несения службы за границей. Последнее требование было также выдвинуто Центральным законодательным собранием, в состав которого входили представители различных группировок и партий. Индийский народ издавна негодовал по поводу того, что наши войска посылались за границу в империалистических целях, часто для покорения шга подавления других народов, с которыми у нас не было решительно никаких поводов к ссорам и чьим усилиям вернуть себе свободу мы сочувствовали. Индийские войска использовались в качестве наемников в этих целях в Бирме, Китае, Иране, на Среднем Востоке и в различных районах Африки. Они становились символом английского империализма во всех этих странах и вызывали у их народов вражду к Индии. Я помню горькое замечание одного египтянина: «Вы не только потеряли свою собственную свободу, но еще и помогаете англичанам порабощать других».
