"Политиканы, политиканы", — с презрением думал сейчас Трухин, поднимаясь по залитой светом пустой лестнице. Всё это — недостойные уловки, и лавирование, и провокация — называется "политикой" в том худом смысле этого слова, которое придаёт ему народ, когда говорит, что "политика — дело грязное". Но есть истинная политика, которой должен следовать коммунист, политика, вытекающая из коренных интересов народа и ради народа. Политиканы же об этом не думают. Что Марченко до народа, если соображения карьеры, достигаемой любыми средствами, для него, по-видимому, самое главное? Он в разговоре с Трухиным явно высказывал взгляды "правых". Откуда они? Весьма вероятно, что из этого же корня. Он политикан, глубоких, связанных с народом, наконец собственных, выстраданных убеждений у него нет. А Стукалов, этот "ура-революционер", по существу анархист.

У Трухина не было теперь к ним ничего, кроме презрения и ненависти. Ему казалось, что они мешают и будут мешать тому, во что он свято верил.

Ему было неприятно вспоминать, что напрасно унизил себя в Смирновке, обезоруживая Стукалова. "Об эту пакость не стоило рук марать", — думал он. "Я там тоже спартизанил", — упрекал он себя. А теперь ещё приходилось идти к Марченко… Тоже дело не из приятных!

Всё тот же кабинет, всё тот же стол. Всё тот же бледный, с синими тенями у глаз Марченко.

— Я вызвал тебя, Трухин, — с важностью сказал Марченко, — чтобы ты подал в райком заявление о снятии выговора. Это требуется сделать сейчас же. Не забудь указать в заявлении, что ты признал свои ошибки.

— Какие ошибки? Я за собой никакой вины не знаю, — сказал Трухин.

— Будто не знаешь? Или, может быть, прикидываешься, что не знаешь? Твоя главная ошибка и вина были в том, что ты выступил против районного руководства.

— А если руководство действовало и действует неправильно, как же тогда быть?

— Ну, это надо ещё доказать, — жёстко усмехнулся Марченко, — а твоя вина доказана и записана в протоколе. Политически это квалифицируется так: в разгар коллективизации в пограничном районе ты задумал устроить заговор против районного партийного руководства. Ты чувствуешь, чем это пахнет? Стукалов и я, мы правильно ставили тогда вопрос об исключении тебя из партии. Надо было исключить!

"Я всё-таки заставлю тебя подать заявление", — думал Марченко, ведя этот разговор.

"Я знаю, что ты хочешь, — думал Трухин, смотря на Марченко. — Ты хочешь, чтобы я остался побеждённым. Я подам тебе заявление, положим. В лучшем случае ты выговор с меня снимешь — облагодетельствуешь, так сказать. В худшем — заявление будет рассмотрено, но выговор останется. Нашёл дурачка!"

— Нет, товарищ Марченко, заявления я вам не подам, — сказал Трухин.

— Это почему же? — иронически протянул Марченко. Но в голосе его слышалось разочарование.

— У меня на этот счёт свои соображения, — ответил Трухин.

Гнев и досада охватили Марченко. Нет, с этим человеком надо было с самого начала поступить круто! И как он обманулся в нём! Поначалу Трухин показался ему даже простоватым. А теперь оказалось, что это самый упорный его противник, самый беспощадный враг. И нет сейчас у него, Марченко, таких сил, чтобы повергнуть Трухина. Напротив, положение сейчас выгодно для Трухина. Он может сделать так, что Марченко окажется кругом виноватым. "Надо что-то предпринимать. Это, наконец, невыносимо!" Он уже решил про себя, что ему в этом районе больше не работать. В райкоме обстановка за последнее время сильно осложнилась. Он повздорил с Кушнарёвым, запрещая редактору публиковать в районной газете статью Сталина. Клюшникова ещё давно подала какое-то заявление в Далькрайком. Марченко узнал об этом окольными путями. Секретарь крайкома Северцев лично знаком с Клюшниковой… Если правду говорить, то это именно Клюшникова возбудила вопрос о том, чтобы Трухин подал заявление о снятии выговора. "Мы допустили в отношении Трухина ошибку", — неустанно твердит она. Только Марченко хотел пожелание Клюшниковой, чтобы Трухин написал заявление, повернуть по-своему. И вот не удалось..

"Нет, не буду я больше здесь работать", — думает Марченко и морщится. Ему неприятно, что для спокойного ухода отсюда придётся прибегнуть к заступничеству кое-каких влиятельных ("пока ещё влиятельных!" — усмехается Марченко) людей, которые есть у него не только в центре страны, но и здесь, в Хабаровске..

Марченко смотрит на Трухина.

— Да, — словно спохватившись, говорит он. — Есть тут пакет из Далькрайкома. — Он передал конверт со сломанной сургучной печатью. — Тебя вызывает Северцев.

— Северцев? — удивлённо переспросил Трухин. Он взял конверт, вынул бумагу.

Всё правильно: вызов был подписан секретарём крайкома. Но когда же он должен к нему явиться? Трухин взглянул на дату. Срок давно прошёл… Не знал же он, что Марченко хотел послать его в крайком сразу после разбора персонального дела — исключённым из партии!

— Срок прошёл, — сказал Трухин, вертя в руках тот самый пакет, который однажды ночью доставил в райком вместе с постановлением ЦК фельдъегерь. — Надо было передать мне его немного пораньше, — проговорил он насмешливо.

— Но тебя же не было в Имане, ты уезжал в леспромхоз. А когда вернулся из леспромхоза, я забыл, что у меня есть для тебя вызов в крайком. Прошу меня простить.

Трухин презрительно взглянул на Марченко. Тот развёл руками. Что поделаешь — забывчивость! Это может случиться с каждым…

Секретарь Далькрайкома Северцев принял Трухина, можно сказать, на ходу. Беседа была краткой. Она и не могла быть иной. Во-первых, потому, что Трухин приехал не в день, когда его ожидали и когда ему было назначено, а много позднее.

Во-вторых, секретарь Далькрайкома был сильно занят и на обстоятельный разговор с Трухиным просто не имел времени. Шла срочная подготовка к внеочередной дальневосточной партийной конференции. На конференции первым должен был обсуждаться вопрос о ликвидации перегибов в колхозном строительстве. Вторым вопросом стоял доклад о развитии лесной промышленности на Дальнем Востоке.

— Я бы вас не принял, — строго и недовольно сказал Трухину Северцев. — Но дело ваше исключительное. Почему вы не приехали, когда вас вызывали?

— Я только вчера получил вызов, — ответил Трухин.

Северцев оставил этот ответ без внимания. Много лет тому назад Трухину, назначенному для связи между партизанскими отрядами, действовавшими в иманских лесах, приходилось чуть ли не ежедневно докладывать Северцеву — тогда начальнику политотдела армии. С тех пор они знакомы. Но сейчас не время и не место для этих воспоминаний…

— Что у вас в районе произошло? — строго спросил Северцев. — Расскажите, только кратко.

— С моей точки зрения… — начал Трухин.

— Да, именно с вашей точки зрения, — кивнул головой Северцев. — Продолжайте.

— …в районе была и осуждённая партией гигантомания, и погоня за процентами коллективизации, и административный нажим. Всё это можно рассматривать как ошибки заблуждающихся людей. Но это не было заблуждением.

— Вы так думаете? — пристально, пытливо взглянув на него, спросил Северцев.

— Да, — твёрдо ответил Трухин.

— А почему вы обезоружили работника райкома? — вдруг спросил Северцев.

— Я, наверно, погорячился, — сказал Трухин. "Смирновка! — пронеслось у него в голове. — Пускай я буду за неё наказан!"

— Какое же право вы имели обезоруживать? Вы что там, осуществляли исполнительную власть? — продолжал строго спрашивать Северцев.

— Нет.

— Так в чём же дело?

— Я просто погорячился, — промолвил Трухин. "Спартизанил!" — хотел он сказать, но сдержался.

— "Просто"! — воскликнул Северцев. — Просто ничего не бывает. Расскажите, как было дело. Так сказать, передайте обстановку всего происшествия, — насмешливо добавил он.