Что делать? В крайком написать заявление? Это не так просто. Нужны неопровержимые доказательства, Трухин ими пока не располагал, но думал, что они существуют. А сейчас он пока ехал в леспромхоз не сдавшимся, но обезоруженным. И это тяготило его. "А всё же почему отменили гигант? — вновь спрашивал он себя. — Толстоногов говорит, что приезжал уполномоченный, но не Стукалов. Неужели повлияла эта история в Смирновке?" Трухин так задумался, что чуть не вылетел из телеги. Лошади внезапно шарахнулись в сторону. В чёрном, голом лесу, подходившем к самой дороге, вдруг затрещало, словно мгновенный вихрь там пронёсся. Затем шум и грохот стали удаляться вверх, в гору. Всё стихло.

Филарет Демченков крепко держал в руках вожжи. Лошади задирали морды, прядали ушами, готовые рвануться и понести.

— Тпру, тпру, полегче, милые, полегче, — мягким, рокочущим басом успокаивал Филарет лошадей. — Вон как медведя-то мы спугнули! — повернулся он к Трухину. — Смотри, в сопку он от нас ударился. Вылез уж, значит, из берлоги, весну почуял. Небось какие-нибудь корешки тут выкапывал, трудился, а мы ему помешали. Эх, сучьев-то, поди, уж наломал! — Филарет засмеялся. — Туда вот, повыше, в пади, я нынче зимой берлогу видел, да некогда было сходить, всё работа, — в голосе Филарета послышалось сожаление.

Трухин огляделся. Дорога огибала высокую лесистую гору. Внизу лежала падь, вероятно мокрая летом, потому что из-за высокой жёлтой травы на ней видны были кочки. Кое-где на кочках пятнами виднелся снег. Дорога петляла среди пней, телегу иногда подбрасывало. "Знакомые места, — подумал Трухин. — Домой еду!"

Давненько он не был здесь. В пограничных деревнях на Уссури и в сёлах по Имано-Вакской долине работники райкома находились почти постоянно, а в леспромхоз заглядывали лишь в исключительных случаях. Главное совершалось в эти годы в деревне, здесь кипели страсти и разгоралась борьба за новое. А леспромхоз — государственное предприятие, там есть директор, с него можно спросить и потребовать. Вот если он не выполнит плана или проштрафится, тогда должен поехать туда работник райкома, чтобы разобраться во всём на месте. Иногда, впрочем, посылался инструктор — для проверки партийной работы…

Леспромхоз был сплавной. Сплав шёл по реке Иману, впадающей в Уссури как раз у самого городка. Начинаясь в высоких ледниковых гольцах хребта Сихотэ-Алинь, Иман падает с гор и как лезвие ножа прорезает тайгу. Но к Уссури он выходит широким плавным течением. Со второй половины апреля, когда Иман вскрывается, и до той поры, пока он встанет, на его берегах и по самой реке идёт движение, жизнь. Прежде лишь редкий охотник, пробираясь сквозь тайгу или преследуя зверя, выходил к "бегущей воде" Имана. Сейчас от шума и движения новой, вторгшейся сюда жизни и зверь удалился ещё глубже в тайгу, а за ним ушёл и смелый охотник.

Да и таёжные дебри теперь не такие пугающе-таинственные, как в конце прошлого и начале нашего века, когда нога исследователя впервые ступала здесь. Дебри явно отступили перед человеком. Десятилетия освоения таёжного края не прошли даром. Живут теперь на Имане и мирно занимаются своим трудом крестьяне-земледельцы, лесорубы, сплавщики, охотники. Иманские тигроловы далеко славятся своим опасным промыслом. А совсем недавно в самой глухой тайге появились новые посёлки лесорубов.

В эти годы в стране началось большое строительство. Но, кроме внутреннего потребления, дальневосточный лес шёл также на экспорт — в Японию, и в порты Южного Китая. Поэтому лесопромышленные хозяйства возникали на Дальнем Востоке всюду — в бывшем Уссурийском крае, в близком отсюда Приморье, на Амуре, на северном побережье Тихого океана…

Иманский леспромхоз основывал Трухин. Вместе с Филаретом Демченковым плыл он вверх по реке. Стояло лето. Дюжие батовщики гнали узкий и длинный, как корыто, бат — долблёную лодку — рядом с берегом вверх по течению, отталкиваясь от нависших над водой кустов и попадавшихся на пути коряг, упираясь шестами в каменистое дно.

На второй день батовщики пристали к отлогому берегу.

— Доехали, начальник, — сказал Филарет Демченков, отирая пот подолом рубахи. — На косушку с тебя.

Трухин рассчитался с батовщиками и пошёл от берега по лесной дороге…

Сейчас всё это вспомнилось ему в подробностях…

Трухин подошёл к палаткам изыскательской партии на поляне. Его встретил Викентий Алексеевич Соколов, старый лесник, как он себя называл. К старым специалистам, верой и правдой служившим своим хозяевам, в пароде оставалось настороженное отношение. А Соколов когда-то служил тех-ником на лесоразработках купца Парунова, известного хищника, впоследствии японского агента.

Может быть, поэтому, а может, ещё почему, но Соколов в самом начале Трухину не понравился. Бодрым голосом Викентий Алексеевич отдавал распоряжения, но его плохо слушались. В первый же день Соколов пожаловался Трухину.

— Я всего только лесник, старый холостяк, любитель леса и всего, что с ним связано. Деревья лучше людей знаю. Так давайте и договоримся. Вы людьми управляйте, а я техникой лесного дела.

Трухин принял на себя тяготившую Соколова ответственность. Викентий Алексеевич оживился.

— Если вы полюбите лесное дело, я чувствую, что мы сработаемся, — говорил он.

— С чего начинать будем? — доверчиво спросил начальник ещё не существующего лесоучастка своего технического помощника.

Трухин, признаться, плохо представлял себе тогда, с чего он будет начинать. Как в годы партизанства, перед ним лежала карта района — лесные массивы были заштрихованы зелёным карандашом, кружок потемнее обозначал будущий лесоучасток. С Викентием Алексеевичем Трухин выехал к безымённому ручью. В зелёной, по-летнему пряной, разморённой солнцем тайге они долго кружили. Соколов вертелся в седле, размахивал руками.

— Нет, вы посмотрите, какой здесь великолепный лес! — восклицал он.

Кони потянули повод; они раньше, чем люди, услыхали и почувствовали воду. По лесным зарослям в каменистом ложе звенел и сверкал ручей. Трухин и Соколов спешились, разнуздали лошадей. Козырьком фуражки, как в детстве на сенокосе, Трухин черпнул серебряную струю. Ледяная вода обожгла губы. "Да это же родниковый ключ", — подумал тогда Трухин. Позже они с Соколовым назвали этот ключ Партизанским.

Всю обратную дорогу Соколов рассказывал, как варварски уничтожал лес купец Парунов, работавший на японцев. Наехали разные Мадзаки, Судзуки. Рубили и лес и головы! Пришлось уйти к партизанам.

— Так вы тоже, выходит, партизанили?

— Было, — просто ответил Соколов, — ходил, знаете, за проводника.

Трухин по-новому взглянул на старого лесника.

С ним вдвоём они и решили основать лесоучасток на Партизанском ключе. В глухой тайге наскоро рубили бараки, потом они обживались. Глиняные печки дымили, из голых бревенчатых стен лез сухой зелёный мох, которым проконопачивали пазы. Но так хорошо было чувствовать себя созидателем жизни в местах, куда раньше и ворон редко залетал, что Трухин ничего лучшего и не желал. Он без большой охоты поехал в Иман, на работу в райком. Соколов не на шутку опечалился, когда узнал об этом.

— Как же я один-то останусь? — сокрушался он.

На прощание они обнялись и расцеловались..

"Что теперь с Соколовым? Как они работают с Черкасовым — нынешним директором? Как примут моё возвращение? Соколов, несомненно, обрадуется. А Черкасов?" Ему захотелось увидеть поскорее и Соколова, и даже Черкасова, с которым у него были за всё время совместной работы лишь официальные отношения. И опять он подумал, что в лесу будет работать так же спокойно, как работал год тому назад. Сейчас вот надвигается весенний сплав. Трухин уже не был новичком в этом деле — он знал, что предстоит делать в связи с наступающим сплавом. Там настанет лето — сезонное затишье, но леспромхоз должен именно в это время хорошо подготовиться к осенне-зимним лесозаготовкам. "Я перевезу семью, летом детям здесь будет здоровее. Начну опять охотиться, я ведь совсем забросил охоту", — думал Трухин. И когда показался лесорубческий посёлок на Партизанском ключе, он слез с телеги с таким чувством, словно действительно после долгого отсутствия вернулся к себе домой.