Один раз все-таки осмелился и поехал. К моему удивлению и радости, там было много молодых людей. Вдруг на сцену выходят два молодых человека в белых простынях и две девушки в цветных, они начали петь и танцевать. Я даже смеяться начал от неожиданности.
Лекция мне очень понравилась. Я тогда уже знал из книг, что надо принять духовного учителя, и решил принять этого лектора. Следующую лекцию давала женщина, и я подумал, может, ее своим гуру выбрать? Но еще через программу объявили, что приезжает гуру, Прабхавишну Свами. И тогда я понял, кто такие гуру. Приезд каждого был большим праздником.
Я начал повторять 16 кругов Харе Кришна маха-мантры. Как-то раз зашел к своему другу, он предложил мне покурить травки. Ну, покурили, коньяку выпили. Он меня и спросил:
— Что тебе теперь за это будет? Я ему:
— Ничего! Кришна говорит в Бхагавад-гите, что если Его преданный совершает самые дурные поступки, то все равно следует считать его святым!
На следующий день взял четки в руки и почувствовал, что нет никакого вкуса повторять мантру. Еще через несколько дней я начал искать другую религию. Читал Рериха, Ауробиндо, Библию, еще что-то, Аум синрике по радио слушал — все не то. Месяца через два зашел ко мне товарищ, я ему летом проповедовал о Кришне без всякой надежды на успех, но он у меня тогда книжку взял почитать «Жизнь происходит из жизни». И вот он зашел и попросил рассказать ему про Кришну. Мне неловко было сказать, что я больше не кришнаит, религия-то хорошая, только себя я в ней не нашел. В общем, стал я рассказывать ему о Кришне, как мог и сам вдохновлялся. Потом взял почитать «Источник» и понял, что лучше этого я уже никогда ничего не найду.
Через два года пришел жить в храм. Так я начинал пытаться осознать Кришну.
Дмитрий с. Курба
Детство до 13-и лет — это счастье, наполненное друзьями, маленькой уютной сельской школой, тишиной леса и любимой бабушкой.
Отрочество — это резкая противоположность беззаботному детству.
Переезд в Сухуми, другая бабушка и война за самого себя, за свое место «под солнцем». Было все: слезы, веревка на шее, драки, любовь, спорт. Были и пакет с клеем на голове, и бензин в баке, и первая сигарета под стаканчик водочки. Ну и, конечно же, абсолютное нежелание постигать науки. Переезд надолго выбил из колеи.
Но к дурному я не пристрастился: не курил, почти не пил, усиленно занимался каждый день спортом, влюблялся и был любим. А самое главное — много читал.
У нас была хорошая библиотека, мама была учителем немецкого языка, много выписывали газет. Бывало, ели один хлеб, но зато читали большое количество прессы. Остались вдвоем с мамой, родители разошлись, когда мне было пять лет. Мама как человек разумный не мешала мне видеться с отцом и его родственниками.
Время было перестроечное. Ломалось все, ломалось и сознание, начали говорить о возрождении духовности. Тогда это меня еще не тронуло, хотя я был очень рад, что справедливость восторжествовала.
Книги я читал запоем с одной целью — понять взаимоотношения между людьми. Они меня научили основным вещам: не воровать, уважать других людей, никому не делать проблем и довольствоваться малым, хотя большого и не было. Но они не дали главного — Бога.
После окончания школы я осуществил свою мечту и вернулся на свое «болото» — в Курбу, к своей любимой бабуле. Устроился на работу, пилил лес на пилораме, гулял со своей будущей женой, читал, а главное — наслаждался покоем.
Перед армией женился, жена была на сносях. В армию проводили, как положено на селе, шумно и весело. После отпуска остался дослуживать в Сухуми.
Войны еще не было, но ситуация была неспокойная, поэтому добровольцев брали с удовольствием.
Когда началась война между абхазцами и грузинами, то за один год она унесла с одной только абхазской стороны три тысячи человек убитыми.
За четыре месяца войны, от начала ее и до своего ранения, я испытал все ощущения и чувства, которые можно представить.
Первое чувство было растерянности, когда услышал выстрелы и крики отца-командира: «Иди, куда хочешь, мы теперь отвечаем только за себя».
Мама осталась в зоне оккупации, что с ней, я не знал в течение двух последующих лет, а увидел только через четыре года.
В течение длительного времени я не верил, что все происходящее реальность. Но, верный присяге и мужескому долгу, я не удрал в Россию, как сделали остальные трое сослуживцев и группа офицеров, а присоединился к абхазским формированиям и стал принимать активное участие в войне по мере своих возможностей.
Следующее сильное впечатление произвели тела пяти убитых молодых солдат, которых привезли ночью на базу, где формировались отряды ополченцев. Тогда стали зарождаться мысли о бренности жизни и о легкости ухода из нее.
На следующий день, когда мы выходили из города, произошел обстрел вертолетами. Тогда, испытывая животный страх, я вышел из тела и вознесся на вершину дерева, росшего на горе. Я понял, что тело может работать по неведомым нам законам, и подумал о невозможности полностью им управлять.
История с артобстрелом.
Противоборствующие стороны в Абхазии договорились вывести свои воинские подразделения за пределы Сухуми. Мне и одному абхазцу поручили сопровождать машину с боеприпасами. Погода была отменная. Проехали мост. Дорога, петляя, стала подниматься вверх. Обернувшись, мы полюбовались Сухуми, городом, пока еще прекрасным своей густой зеленью, чистотой и довольством.
Наше благостное состояние нарушил вопль: «Воздух! Всем в укрытие!» Над нами появились три вертолета в боевом порядке. Все наши кинулись в горы, вдоль которых шла дорога. Вертолеты начали атаку. Мы услышали отвратительный скрежет выпускаемых ракет и серию взрывов впереди. В голове одна мысль: «Попадет в машину, не найдут даже наших ботинок!» В тот же миг, и это по сей день для меня загадка, я оказался на вершине горы, обхватил какое-то дерево двумя руками, сжался в комок и завыл от отчаяния. В этот момент я проклинал свою жизнь и дикую идею приехать служить в «горячую точку»...
Расстреляв свой ракетный боезапас, вертолеты удалились. Я отодрал руки от дерева и стал спускаться с горы. Мне открылась кошмарная картина: на дороге горели две машины, а вокруг них суетились люди с закопченными лицами. Они подбирали убитых, перевязывали раненых. Рядом стояло дерево, и, подойдя к нему, я застыл от ужаса: на ветвях дерева, словно игрушки на рождественской елке, висели куски мяса и клочья обмундирования — все, что осталось от водителя грузовика. Едкий запах гари забивал смрад, источавшийся деревом, щедро политым кровью.
Содрав с ветвей «украшения», мы сложили их на плащ-палатку, завернули все и отнесли в сторону. Очень сильно захотелось есть. На счастье, впереди нас ждали местные жители с едой: фруктами, овощами, хлебом, сыром и мясом. Утолив зверский голод, мы легли в тень и заснули, как убитые...
Всю войну описать потребуется много времени и душевных сил, Господь заботливо припрятал это в глубинах моего сознания.
Меня потрясла смерть моих товарищей, когда одного из них я собирал на плащ-палатку. Он подорвался на мине. Меня удивило то, как я его собираю. Это тело было просто кусками мяса, а не тем, кто улыбался мне пять минут назад. Не было ни жалости, ни страха, а была только пустота.
Когда мы лежали под фундаментом забора-сетки, а в нескольких метрах падали красные, раскаленные осколки довольно крупных снарядов, я, до боли впившись в землю руками, повторял: «За что?!» В тот момент у бойца-абхазца не выдержали нервы, он вскочил и упал; осколок вошел ему в спину, перебив позвоночник и почки, но он еще жил. Тело его лежало в двух метрах и издавало хрипящие звуки. И никакая сила не могла нас поднять, чтобы помочь ему. Мы выли, грызли камни, а помочь не могли, было страшно. С такой раной долго не живут, он умер по дороге в госпиталь. Было стыдно и противно от самого себя.
