Не верьте тому, что выдумали о нем паны. Не верьте тому, что написано в книгах. Все это для того, чтобы затмить славу Довбуша. Не жил Олекса Довбуш в половине XVIII столетия в Польше. Не жил он в смутные времена бранных схваток императора Августа со Станиславом Лещинским[7], вскоре после мятежей в Венгрии и во время тяжелых внутренних распрей в Румынии, воевавшей тогда с Россией. Не разбойничал Олекса Довбуш семь лег в краю, кишевшем беглыми солдатами, где жили в горах мужики, бежавшие с земель Иосифа Потоцкого, готовые лучше итти на виселицу, чем сносить тяготы солдатчины и бесконечные поборы княжих старост и приказчиков. И неправда, что был застрелен Олекса Довбуш Степаном Дзвинкою в деревне Космачи, куда пришел добыть приданое для своего друга. И год 1745 — пустая барская выдумка. Олекса Довбуш не жил ни в каком году. Он жил тысячу, сто лет назад, живет сейчас, будет жить завтра, ибо Олекса Довбуш — это не один человек, это весь народ. Олекса Довбуш — это порыв народной мести и острая жажда справедливости.

Как же, однако, было дело с Олексом Довбушем?

Было оно так.

Слабым, бедным, неказистым и глупым пастухом был Олекса Довбуш. И был он таким, дабы — говоря языком грамотеев и проповедников — воочию показать, что по воле божией каждый из нас, робких, покорных и бедных, может совершать большие дела.

На все заработанные деньги купил себе пастух Довбуш дрянной пистолет и, припадая на одну ногу, бродил по деревням, на потеху и веселье бегавшим за ним ребятишкам. И если бывал бит кто-нибудь из пастухов, то в первую очередь Олекса Довбуш. Люди его ни во что не ставили.

Но господь бог наградил его великой силой. За Тиссой на Черной горе есть страшная пропасть, и нависла над ней скала. Жил в этой скале чорт, и тот чорт дразнил бога. Сядет на краю и ругается. Бог в него — молнией. А чорт — прыг в дыру. Гром ударит в скалу, отобьет кусок камня — а чорту хоть бы что. Опять вылезает и опять дразнится. Господь бог снова метнет в него молнией. А нечистый опять — шмыг в дыру. Тянулось это довольно долго.

Увидел однажды эту игру Олекса Довбуш, стал спиной к молнии, нацелился в чорта из пистолета да как стрельнет. Чорт провалился в пропасть и глубоко ушел в землю, только дым заклубился на том месте.

Над Довбушем стоит архангел Гавриил.

— Очень ты угодил богу, Олекса Довбуш, что сжил со света дьявола. Проси у бога, чего хочешь.

Призадумался Олекса Довбуш.

— Люди меня ни во что не ставят. Хочу доказать, что многое смогу сделать им на пользу. Пусть даст мне господь бог такую силу, какой на свете нет. Чтоб побеждал я врагов и карал обидчиков. Чтоб никто не мог меня одолеть и не брала меня никакая пуля.

И когда вернулся он к другим пастухам, а они смеялись над ним, разбросал их, как щенят, Олекса Довбуш.

С тех пор стал вождем пастух Довбуш. Стоял за правду и карал кривду. Крут был с господами, а к народу ласков и милостив. У богатых брал и бедным давал. С полсотней молодцов, что собрал вокруг себя, жег замки злых панов и дома чиновников. Нападал на богатые корчмы, наливал себе и ребятам водки, остальное выливал на землю. Выбрасывал на улицу вещи, что заложил у корчмаря трудовой люд, — бери всяк свое.

Однажды ограбил он поместье в Богородчанах, вынес оттуда мешки золотых. Положил их на спины хлопцам, взял свой атаманский жезл с топориком и продырявил мешки. Шли разбойники, трясли мешки, сыпались дукаты, бедный люд сбегался и подбирал.

Потише стали господа, боялись Олексы Довбуша.

Жил Олекса на Кедроватом. Там его парни вырубили в скале кресло для атамана. Сидя на нем, распоряжался Олекса Довбуш. Затевал набеги на румын и турок, добывал золото от нехристей и привозил домой. Кому была нужда в деньгах — приходил к нему и получал. Что оставалось — прятал Олекса в скалу и велел молодцам так закрыть ее, чтоб никто никогда не добрался. Так и было сделано. Теперь строят там железную дорогу, целые горы взрывают на воздух, а тех скал все равно не найдут и не откроют. Лежит там золото, серебро, драгоценные каменья, оружье, заботливо смазанное. Если открыть скалу, засияет тот клад на целый свет. Но лежит клад и ждет нового Довбуша. Глубоко закопал свое ружье Олекса Довбуш. Медленно, медленно поднимается оно, каждый год не больше чем на маковое зернышко, но когда выйдет целиком на божий свет, появится в мире новый Олекса Довбуш, воитель за правду, мститель за кривду, панам на страх, народу на радость и утешение.

Посылали против Довбуша войска, разгонял их Олекса, как цыплят. Проведал, наконец, сам император, что есть молодец в его земле, которого одолеть никто не в силах, и велел Довбушу приходить в столицу мириться. Но задумал монарх втайне провести Олексу, и когда подошел тот к Вене, выслал против него император все свое войско и велел убить Довбуша, а сам глядел из окна. Отскочили пули от Довбуша, полетели обратно на войско, поубивали всех до единого. Испугался царь, велел остановить стрельбу и помирился с Довбушем. Дал ему большую грамоту с печатью — о том, что имеет право Довбуш свободно разбойничать по всей земле, только войско не трогать. Три дня и три ночи угощал Довбуш императора и его двор и семь лет потом разбойничал в стране. И пока был он жив, легко жилось бедному люду.

Погубила Довбуша баба, этот вечный враг мужчин, чортово племя, из-за которого столько зла на земле. Разнежился с бабой Довбуш, забыл про свое дело и пропал ни за понюшку табаку.

Дзвинкой ее звали, была она замужем и жила в Космачах. В часы любовных утех выведала Дзвинка великую тайну Довбуша и трижды поклялась божьим именем, что никому не выдаст. Неуязвимого Довбуша могла сразить серебряная пуля. Ту пулю надо было положить в миску с яровой пшеницей и нанять двенадцать попов отслужить над ней двенадцать молебнов. Рассказала об этом Дзвинка своему мужу Степану.

Собрался Довбуш с ребятами в поход на Кутский замок.

— Завтра чуть свет будем на ногах, братцы, сегодня надо пораньше лечь. Заночуем в Космачах, повидаем Дзвинку.

— Олекса, батюшка наш, не ходи в Космачи, видели мы вчера дурной сон.

— Хлопцы мои, молодцы, ай вы сдурели? Забейте в ружья по две пули и стойте под горой. А я пойду спрошу, покормит ли нас ужином пригожая Дзвинка.

Пришел к хате Дзвинки.

— Спишь, кумушка, иль не спишь? Угостишь ли нас ужином?

«Не сплю, — думает Дзвинка, — не сплю, тебя слушаю да ужин готовлю. Славный то будет ужин, всему народу на удивление».

— Спишь иль не спишь, Дзвинка, сердце мое, дашь ли приют Довбушу?

— Не сплю, тебя слушаю, а ночевать разбойника не пущу. Степана нет дома, и ужин не готов.

— Отвори — или хочешь, чтоб я двери выломал, сука?!

— Не открою!

Осерчал Довбуш, приналег на дверь, а Степан на чердаке уж забивает в ружье серебряную пулю.

Трещат двери, поддаются запоры. Испугалась Дзвинка, шепчет Довбушу:

— Олексушка, сердце мое, не ходи! Все это нарочно, заставил меня муж. Он тебя стережет на чердаке.

Но уже распахнулась дверь, выстрелил Степан серебряной пулей. Метил в сердце, попал в левое плечо. Брызнула олексова кровь. Лежит он окровавленный перед хатой. Далеко его товарищи.

— Эх, Степан, убил ты меня из-за бабы!

А Степан отзывается из-под крыши:

— Было б тебе не ходить к ней, не болтать свою тайну. Баба ведь не надежней, чем соломинка посередь стремнины.

Где его разбойнички, где его черные хлопцы? Крикнешь — не услышат, свистнешь — не узнают.

Но нет, крикнул Довбуш — и услышали разбойники, свистнул — и узнали молодцы своего атамана. Примчались к нему.

— Олексушка, батюшка наш, не послушал ты нас, не убил ее окаянную.

— Как же было убить, когда люблю ее всем сердцем, ребятушки. Идите и спросите ее, любит ли и она меня?

А Дзвинка плачет:

— Кабы не любила его, чисто бы не ходила. Чисто бы не ходила, злата-серебра не носила.

— Ой вы, хлопцы мои, молодцы, тяжко мне. Унесите меня отсюда. Положите меня под буком, прощусь с вами да умру, как положено разбойнику.