В такой обстановке находился участок. Положение осложнилось еще более после того, как участок правее моего, был сильно оттеснен назад, а наше расположение стало обстреливаться фланговым огнем, в то же время к нашему участку пытались подойти пароходы, чтобы высадить десант.

В течение всего дня 10 сентября я получал записки от штаба труппы, в которых указывалось, что с отходом правого участка «устье» приобретает особое значение для обороны города, и предписывалось держаться во что бы то ни стало.

Мы держались.

В ночь с 10 на 11 совершенно неожиданно был получен приказ об оставлении Казани. Накануне заезжал ко мне Савинков и сказал, что в городе расклеены объявления от штаба Северной группы, что Казань сдана не будет.

Приказ получен был мною около 12 часов ночи, тогда как по приказу мы должны были сняться с участка в 11 часов. Кроме того, приказ был подписан в 6 часов вечера, а у меня имелась записка из того же штаба от 8 часов вечера с приказанием принять все меры для завтрашнего боя.

Все это заставило меня послать в штаб за подтверждаем приказа, но вскоре пришла связь, высланная мною на соседний участок, и доложила, что там уже никого нет.

На сбор людей потребовалось часа два. Собранным людям я объявил приказ и предложил желающим идти домой, так как они по приказу Степанова, были обязаны выходить только для защиты города. Со мной пожелали идти 150 человек (чешская полурота была взята с моего участка еще раньше).

В глубокой темноте, без карты, только с одним компасом, мы стали пробираться по назначенному маршруту. Ни денег, ни продовольствия, ни подвод у пас не было, утомленным боями людям приходилось тащить в руках запасные патроны и шесть пулеметов. Никаких вещей ни у кого не было, все осталось в городе.

Верстах в сорока мы соединились с остальными частями левой (южной) колонны и нашли штаб группы.

На следующий день капитан Степанов, сдав мне командование колонной, уехал со своим штабом дальше, приказав держаться на позиции до ночи, а потом двигаться по остальному маршруту.

Порученная мне колонна состояла из перемешавшихся остатков более 20 различных частей Северной группы. Управление ими было крайне затруднительно, тем более, что в моем распоряжении было оставлено только семь весьма слабых лошадей.

Я воспользовался остатками 2 и 3 Казанских офицерских батальонов и Уржумского отряда, у которых сохранились командиры, хозяйственная часть и обозы, и распределил остальных людей по этим частям.

Получилась Казанская стрелковая бригада из 2 и 3 Казанских и Уржумского полка с легким дивизионом артиллерии.

Все эти части имели правильную организацию, имели отчетность, обозы, кухни и кое-какие запасы продовольствия и обмундирования.

С этой бригадой я прикрывал переправу остальных войск через Каму и деревню Епанчино.

После переправы мы дошли походным порядком до района станции Нурлат Волго-Бугульминской ж.д., где находился штаб капитана Степанова.

Здесь в состав Казанской бригады был включен 1-й Казанский стрелковый полк, штабной полуэскадрон и телефонная рота. В полках было 250-450 штыков, в дивизионе 11 орудий. С остальными войсками и своим штабом капитан Степанов уехал в Новонико-лаевск.

Казанская же бригада была включена в состав отряда полковника Каппель, занимавшего район между станцией Нурлат и Симбирском, где происходили мелкие бои с красными войсками.

В первых числах октября полковник Каппель уехал в командировку в Екатеринбург или Пермь, а меня оставил своим заместителем.

Вскоре я получил донесение, что красные войска большими силами наступают от Чистополя на Бугульму. В том районе действовал только конный отряд полковника Нечаева, шашек 140. К нему была послана капитаном Степановым конная батарея, которая, судя по донесению, еще не прибыла. Потеряно под деревней Епанчино в полуэскадроне 29 шашек, в телеграфной роте 100 человек.

Отряд полковника Нечаева отходил к Бугульме и просил поддержки. Бугульма была у пас в тылу верстах в 200. Охрана железнодорожной линии мне поручена не была.

В Бугульме войск почти не было, и мне они не подчинялись. Кроме Казанской бригады и отряда полковника Нечаева все казанские части отошли через Лапшев в Уфу, где формировались уфимские части.

В Уфу были переведены и все запасы из Казани. Туда же переехал и Комуч из Самары.

Учитывая, что противник может отрезать нам тыл, так как он находился к Бугульме ближе, чем мы, я распорядился собрать подвижной состав и стал перебрасывать свои войска в Бугульму.

На мое донесение командующему фронтом генералу Чечеку о сложившейся обстановке и принятом мною решении я получил от него телеграмму, в которой одобрялось мое решение, но указывалось на необходимость удерживать район станция Нулат.

Выполнить две задачи, имея не более 3000 штыков и 600 шашек при, 24 орудиях, я не мог и стал очищать район Нурлата совершенно.

Когда я прибыл с первым эшелоном в Бугульму, советские войска были в верстах 12-15 от города. Наступление их сдерживали первый батальон чехов, отряд полковника Нечаева и отряд из остатков Симбирской бригады. Всего на фронте было с приведенными мною первыми эшелонами не более 2000 штыков и 140-200 шашек.

Переброска остальных войск задерживалась недостатком подвижного состава из-за загроможденности путей на станции Бугульма преимущественно чешскими эшелонами, занятыми их имуществом, мастерскими и пр.

В первые же дни боев выяснилось, что войска противника, наступая с севера, стремятся охватить Бугульму с запада и востока, перерезая линию железной дороги.

Уже были случаи порчи пути и обстрела шедших из Нурлата следующих эшелонов.

Разведкой определялось красных войск тысяч десять, т. е. втрое больше бывших на фронте с нашей стороны.

Были критические моменты, когда ушли чехи, не ожидая эшелонов, которые должны были заменить их на фронте, потом ушел Сербский эшелон, охранявший линию железной дороги восточнее Бугульмы. Чехи и сербы получили приказание от своего командования идти в тыл для отдыха и формирования.

Я решил держаться, пока не вывезут из Бугульмы всего, подлежащего эвакуации. Это время совпало с прибытием последних эшелонов из Нурлата. Им пришлось высаживаться под обстрелом. Из-под Бугульмы я двумя форсированными переходами увел свой отряд за реку Ик, чтобы выиграть время для большего отдыха.

Здесь нас встретил полковник Каппель, вернувшийся из командировки. Привезенные известия были неутешительны: между Директорией и Комучем шли серьезные трения. Комуч, принимавший участие и избрании Директории, все же не хотел подчиниться Директории и вел свою политику.

Получилось двоевластие.

Появились даже особые деньги, выпущенные Комучем, которые ходили в районе Уфы, но не принимались в Сибири.

Получилось какое-то раздвоение и в армии: мы, находившиеся на фронте, числились Народной армией, а те, которые сформировались в тылу, числились Сибирской армией. В части Народной армии не присылались ни подкрепления, ни снабжение, ни даже деньги, несмотря на то, что в Уфе были склады имущества и продовольствия, вывезенного Народной армией из Казани, Самары и Симбирска.

Комуч и Директория оспаривали друг у друга право распоряжаться этими запасами, а в результате находившиеся на фронте, за спиной которых Комуч чувствовал себя в безопасности, оставались раздетыми.

Положение войск на фронте было настолько тяжелое и ненормальное, что я послал офицера с особым докладом к члену Директории генералу Болдыреву (эсер), прося его объяснить причины такой забывчивости о нуждах находящихся на фронте. Забывчивость эта наводит сомнения в нужности работы войск.

Генрал Болдырев обещал сам приехать на фронт, но пока собирался и ехал, произошел переворот, и у власти оказался адмирал Колчак

Но во всяком случае за время пребывания генерала Болдырева во главе вооруженных сил Народной армии мы не получили ни пополнении ни одежды, ни снаряжения. Все это приходилось добывать своими средствами, отдавая из строя для хозяйственных надобностей большее число людей, чем это допускала обстановка. Правда, хлеба, мяса было достаточно, так как денег на покупку еще оставалось из прежних сумм, но не было сахара, крупы, табаку, не было зимнего обмундирования, обуви.