Джон направился к Дальнему мысу, чтобы еще раз обозреть лежбище. Несмотря на глубокую осень, небо было ясное и высокое. Солнце уже давно скрылось, но еще было светло — светился редкий молодой лед, свежий снег, еще пока тонким слоем покрывший землю и прибрежные скалы.

Так же светло и чисто было на душе Джона Макленнана.

Завтра все мужчины и юноши Энмына выйдут колоть моржей.

Копья наточили загодя. Лезвия были так остры, что ими можно было бриться. И это продемонстрировал Тнарат, соскоблив с подбородка кустик, похожий на кисточку для рисования иероглифов.

Еще задолго до рассвета селение оживилось. Великое жертвоприношение по совету Джона произвели не над самым Дальним мысом, а чуть в стороне, чтобы не создавать лишнего шума. Все собаки были заперты в чоттагинах или посажены на цепь на восточной окраине селения, где в гальку были врыты огромные побелевшие от снега и воды китовые черепа.

Тонкая полоска зари разгоралась необычайно быстро, Но это только казалось — время шло своей дорогой, но нетерпеливые сердца охотников отсчитывали иные мгновения.

Орво стоял, обративши лицо к восходу, и шептал священные слова. И подумалось Джону, что если бы перевести молитвы всех народов, всех наречий, всех религий — больших и малых, древних и новых, то весь смысл уместился бы всего лишь в трех словах: мир, хлеб, здоровье. Мир, понимаемый не только как дружелюбные отношения между государствами и народами, но и как пожелание уважать мир внутри человека и не смущать его несбыточными и непривычными соблазнами, уважать мир и жизнь каждого человека, не стараясь его мерить собственной мерой. А что касается хлеба и здоровья — это уж ясно само собой. Только здешний хлеб — это огромные туши, ворочающиеся на галечной отмели под Дальним мысом.

В руках у Орво была хорошо знакомая Джону жертвенная чаша. Это было простое деревянное блюдо, блестевшее от долгого употребления и оттого, что пища, предназначенная богам, всегда была достаточно жирна.

Полузакрыв глаза и оставив лишь узкие щелочки, чтобы не пропустить и поймать первый луч, Орво ждал появления светила. Темными тенями стояли за ним охотники Энмына и молчали. Где-то вдали тихо скулили привязанные собаки. С безоблачного неба в виде прозрачных снежинок сыпалась замерзшая влага.

Наконец! Блеснул первый луч. Он вырвался из-за забеленного льдами горизонта и ударил по глазам неподвижно стоящего Орво. Голос старика зазвенел, и, произнеся последние слова заклинания, он принялся разбрасывать жертвенное угощение, сопровождая каждый взмах руки новыми словами.

Копье Джона было сделано так, чтобы намокшая от крови рукоять не соскальзывала из специальных кожаных захватов на кистях. Несмотря на то, что торжественное жертвоприношение, казалось, должно было бы несколько успокоить охотников, трудно было побороть возбуждение предстоящей кровавой работой.

Яранги они обошли стороной по берегу моря. Возле жилищ стояли, словно каменные изваяния, фигуры женщин с детьми. Они провожали своих кормильцев молча.

Мерзлая галька затвердела. Не было слышно характерного поскрипывания под подошвами торбасов. И, несмотря на толстые стельки из тугой тундровой травы, иной раз носок с болью стукался о какой-нибудь торчащий голыш.

На убой моржей шли двенадцать человек. Из них настоящими охотниками можно было считать десятерых, а двое — сыновья Тнарата Чуплю и Эргынто — шли на такую важную охоту впервые.

Солнце светило сзади, и впереди охотников двигались их длинные тени с копьями неправдоподобной величины. На преодоление Дальнего мыса ушло около часа. Охотники шагали молча, хотя если бы они даже и очень громко разговаривали, отсюда они не могли бы спугнуть моржей, не подозревавших о том, что на несколько сот мирных животных идут десять человек.

С вершины Дальнего мыса открылось море. Отчетливо белела ледовая полоска на горизонте, отдельные плавающие льдины казались лоскутками белой ткани, наброшенными на гладкую водную поверхность.

Моржи тесной серой массой лежали на прежнем месте, на узкой отмели. Отсюда, с высоты Дальнего мыса, уже можно было слышать их тяжелое, басистое хрюканье и прерывистые вздохи, словно предчувствующие беду.

Охотники осторожно спускались по каменной осыпи, стараясь, чтобы ни один камешек не сорвался и не потревожил животных. Перед спуском Орво предупредил охотников: колоть моржей начать с берега, чтобы отрезать раненым путь к отступлению.

— Бить надо насмерть и сразу, — напутствовал Орво глухим от волнения голосом. — Раненый морж уйдет и расскажет другим, какое это страшное место — отмель под Дальним мысом. И раны свои покажет. Пусть уходят только целые и невредимые. Бейте больше старых, моржих старайтесь не трогать. Все. Пошли.

Осторожно опираясь рукояткой копья, Джон шел третьим в ряду спускающихся охотников. Все ближе галечная отмель, и уже можно различать отдельных животных. Ноздри ощущали тяжкий запах испражнений, зловонного дыхания, смешанный со свежим запахом приближающихся льдов.

Некоторые из моржей уже беспокоились, поднимали головы и водили тупыми, остроусыми клыкастыми мордами. А из розовых пастей с рядом белых крепких зубов раздавалось недовольное похрюкиванье.

Орво сделал глазами знак, и молодые охотники броском кинулись с откоса прямо в набегающий тихий прибой.

Джон ринулся за остальными. Помня наставление Орво, он колол животных в точно указанное место под левой лопаткой. Кожа на живых моржах, несмотря на толстый жировой слой, оказалась не такой уж твердой, и остро отточенное лезвие, хотя и с некоторым усилием, но все же сравнительно легко входило в тело животного. Моржи с хрипом поднимали головы и валились на гальку, скользкую от крови и мочи, покорно, безропотно, будто пришли они на эту отмель именно для того, чтобы вот так окончить свой жизненный путь. Джон колол одного моржа за другим, молча, ожесточенно, стараясь не думать, что он убивает живое, может быть, даже чувствующее тоску приближающейся смерти тело.

Юноши, стоявшие у прибойной черты, не пропустили ни одного раненого моржа. Уходили самки, сильные молодые самцы и совсем молодые моржата, у которых вместо клыков торчали белые отростки, как сопли у неопрятных малышей.

Вода у берега покраснела. Поднявшееся солнце заиграло своими лучами на заблестевших от жира и крови камнях, на лоснящихся от пота лицах охотников. Руки устали убивать, голова раскалывалась от тошнотворного запаха крови и тел моржей, и наступило мгновение, когда Джон почувствовал, что больше не сможет нанести ни одного удара. Но именно тут раздался голос Орво:

— Довольно! Пусть остальные уходят в море!

Юноши расступились, освободив проход к чистой воде. Но моржи лезли туда не очень охотно, чувствуя, что это не та родная стихия, которая была им и колыбелью, и пространством жизни. Но еще хуже было на этой земле, покрытой кровью, среди своих сородичей, внезапно замолкнувших и ставших неподвижными. Моржи уходили в море, недоуменно оглядываясь, и издавали громкие тревожные звуки, как бы призывая тех, кто почему-то вдруг решил остаться среди этих двуногих с разящими насмерть лучами, насаженными на длинные палки.

Тнарат вытащил большой нож и распорол брюхо лежащему поблизости от него молодому моржу. Извлекая еще дымящуюся и трепещущую печень, он отделил каждому по большому куску. Печень была теплая и сладковатая на вкус. Она хорошо утоляла и жажду, и голод.

Насытившись, охотники принялись разделывать туши. Чтобы орудовать длинным охотничьим ножом, требовалась большая сноровка и подвижность руки, поэтому Джон лишь оттаскивал в сторону шкуры, куски мяса и помогал сшивать огромные кымгыты. Под вечер на двух байдарах приплыли помогать женщины. Они привезли с собой котлы и пресную воду. На том месте, где недавно кипела моржовая жизнь, запылали костры, и густой дым протянулся к подернутому наступающим морозным туманом небу.

Вместе с женщинами прибыли и дети. Они бродили среди убитых моржей и тыкали в них палками, изображая собой охотников. Яко тоже играл с ними, и скоро его нарядная камлейка, сшитая из куска десятифунтового мешка муки, насквозь пропиталась ворванью и кровью. Но мальчишка был доволен! Он с криком носился меж полуразделанных туш животных, скакал через них, вгрызался острыми зубами в сочную мякоть сырой моржовой печени и поминутно подбегал к своему атэ, чтобы помочь продеть толстый сырой ремень, сшивавший огромный кымгыт. Каждый охотник вырезал на своем кымгыте личное клеймо, поэтому и кымгыты готовились у каждого по своему вкусу. В некоторые рулеты Пыльмау положила мелко нарезанные сердце и почки, аккуратно переложила мясо полосками сала. У Тнарата, например, тавром было изображение оленя, ибо предки его вели происхождение от тундровых жителей. Орво вырезал знак иныпчик — морской косатки. Джон проставлял на каждом кымгыте букву J, пока озадаченная жена не спросила его: