— Княгиня Ольга — христианка, в ее душе свил гнездо чужой русичам Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице, — зловеще изрек жрец.

Лицо Ратибора осталось невозмутимым.

— Старче, небесную власть пусть делят Перун и Христос, а мы говорим о земной. Нам надлежит решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Рада ждет твоего слова, старче…

— Матерью. Лишь ею и подобает быть женщине.

— Что молвишь ты, воевода Асмус, — обратился Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом.

След от удара мечом тянулся через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, прикрытый наискось через лоб черной повязкой. Неподвижно лицо старого воина, суров взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов.

Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в ту пору тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский червленый щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значило очень много, и потому в шатре сразу воцарилась мертвая тишина. Но Асмус не спешил. Прищурив око, воин некоторое время смотрел вдаль и лишь затем направил взгляд на Ратибора.

— Воевода, я знал только князя Игоря. Ты же, будучи его правой рукой, сталкивался и с княгиней Ольгой, — неторопливо произнес он. — Поведай, что думаешь о ней сам.

Ратибор в раздумье провел рукой по усам.

— Да, я лучше всех вас знаю княгиню, ведаю и то, что она христианка. Но это не было тайной и для князя Игоря. И хоть раз, отправляясь в поход, он передавал власть кому-либо иному, кроме Ольги? И разве она хоть единожды чем-то не оправдала его надежд, принесла ущерб Руси? Она мудра, расчетлива, тверда, лишь такой должна быть русская княгиня. И если покойный Игорь завещал великокняжескую власть именно ей, он знал, что делал.

Среди присутствующих возникло оживление, послышались возбужденные голоса. Вперед выступил воевода Ярополк, начальник киевской конницы, поднял руку. В шатре снова повисла тишина.

— Други, — начал он, — все мы — воины, и потому знали только великого князя, а не его жену. А раз так, не нам судить о ней. Наше дело — исполнить волю погибшего Игоря. Признаем на киевском столе Ольгу, а сами, будучи рядом и не спуская с нее глаз, увидим, по силам ли ей быть княгиней. И если она окажется просто женщиной, каких на Руси множество, пусть станет, как и они, любящей сына матерью и скорбящей по мертвому мужу вдовой. Пускай не мы, а всесильное время и ее дела будут ей судьей.

Ярополк смолк, сделал шаг назад и слился с остальными воеводами. И снова зазвучал голос Ратибора:

— Кто молвит еще, братья?

Ответом ему было молчание. Выждав некоторое время, Ратибор резким взмахом руки рассек воздух.

— Тогда, други, слушайте последнее слово нашей рады. Воля князя Игоря свята для Руси, для каждого из нас. И мы, лучшие люди земли русской, признаем над собой власть Ольги, его жены. Покуда Ольга не нарушит наших древних законов и станет блюсти и защищать честь и славу Руси, она будет нашей великой княгиней…

С первыми лучами солнца в шатре княгини Ольги появился отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, его движения размеренны и неторопливы. Но Ольга сразу заметила в глазах священника тревожный блеск.

— Что случилось, святой отец? — спросила она.

— Крепись дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо сказал Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, жаждут твоей погибели.

Он ожидал увидеть в глазах княгини страх, смятение, надеялся услышать стенания и мольбы о помощи, только ничего этого не произошло. Ольга лишь прищурила глаза, плотно сжала губы и пристально глянула на священника.

— Что известно тебе, святой отец? — некоторое время помолчав, спросила она.

— Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои военачальники замыслили против тебя заговор, воеводы не хотят признавать тебя своей княгиней. Страшись их, дочь моя.

Вскинув бровь, Ольга с интересом посмотрела на священника.

— Заговор, святой отец? Откуда знаешь об этом?

— Мой сан позволяет мне видеть и знать то, что не дано другим, — многозначительно ответил Григорий.

Ольга усмехнулась.

— О воеводской раде ты не можешь знать ничего, святой отец. На ней присутствовали лишь язычники, причем самые закостенелые из них. Так что на раде не могло быть ни одного твоего соглядатая, и решение воевод навсегда похоронено в их душах.

Легкий румянец залил щеки священника.

— Твои воеводы никогда не смирятся с тем, что над ними стоит женщина, — убежденно произнес он. — Не сегодня так завтра, не завтра, так через год кто-то из них захочет стать великим князем. И тогда горе тебе, дочь моя. Так начинай рубить головы змеям раньше, чем они примутся жалить тебя.

Священник в упор глядел на Ольгу, его голос звучал страстно и проникал в душу. Княгиня отвела взгляд в сторону, поправила на коленях складки платья.

— Никто из смертных не ведает собственной судьбы, — ответила она. — Неизвестна она ни мне, ни даже тебе, святой отец. Но я твердо знаю одно: воеводы исполнят предсмертную волю моего мужа и признают меня великой княгиней. А надолго ли, покажет время и мои дела. Н а ш и  дела, святой отец, — с улыбкой добавила она.

В ответ Григорий распахнул полог княжеского шатра. Ольге стали видны стены Искоростеня, раскинувшиеся вокруг древлянского града леса и болота, тень фигуры часового, стоявшего рядом с входом в шатер.

— Взгляни на этого воина, дочь моя, — сказал Григорий. — Скажи, кто он? Верный страж, оберегающий твой покой, или надежный тюремщик, не спускающий с тебя глаз? Откуда знаешь, что прикажут ему твои воеводы вечером или через день? И что бы они ему ни велели, он послушает их, а не тебя. Поэтому повторяю тебе еще раз: бойся своих воевод, никогда не забывай, что самый лучший враг — мертвый, особенно если он язычник.

Ольга не спеша повернула голову, и на ее лице Григорий увидел непонятную для него усмешку.

— Святой отец, ты возбужден и дрожишь. Вижу, что ты волнуешься. Напрасно. Наверное, ты просто устал или плохо спал, и поэтому советую тебе отдохнуть. А для будущего запомни следующее — я никогда не выступлю против своих воевод. Ибо я и они одно целое — Русь. А теперь ступай, тебе надобно отдохнуть и успокоиться.

Перекрестив Ольгу, Григорий опустил голову и, шепча под нос молитву, с достоинством покинул княжеский шатер. Откинувшись на спинку кресла, Ольга с иронической улыбкой проводила его глазами. И хотя уста бывшего центуриона шептали святую молитву, его мысли в эту минуту были заняты совсем другим. Неужто он ошибся в характере духовной дочери? Куда девались ее покорность, послушание, кротость? Откуда эта жесткость, уверенность в себе, дух противоречия? Где та глина и тесто, из которых он собирался лепить послушную его собственной воле куклу? Может, за многие годы, проведенные им на Руси, он так и не постиг до конца таинственную русскую душу? Хорошо, пусть будет так, но зато он отлично знает душу женщины-матери, которая везде одинакова. И какой бы для него загадочной ни была великая русская княгиня Ольга, она всего-навсего обыкновенная мать.

Растянувшись неровной цепочкой, за Эриком следовали варяжские жрецы-дротты, старейшие и наиболее чтимые викингами его дружины. Впереди шли князь Лют с сыном, которые и вели гостей на старое варяжское капище, в священную дубраву. Там первый полоцкий князь из рода варягов Регволд молился Одину, туда и сейчас еще ходили те, кто верил в силу и могущество старых заморских богов.