— Скорей! — еще раз крикнул сержант, срывая голос, и с облегчением отметил, что неприятный гул в ушах прекратился и исчезло зыбкое ощущение дрожи и зуда в теле. — Идите вперед! Наверх! Сидеть! — рявкнул он на пошевелившихся заключенных.

— Что это? — женщина стояла перед ним, вызывая досаду промедлением.

— Землетрясение! Или — обвал… Да идите же! Идите вперед!

— Радиация. Слышите? Откуда такой поток?

В ее включенном радиометре что-то шипело и потрескивало, словно в нем жарилась яичница.

— Откуда я знаю, что это?! — он подтолкнул ее к выходу.

Может быть, при землетрясениях всегда так… Радиация! Какое ему дело до радиации? У сержанта сейчас забот и без радиации достаточно. Комментировать сейсмические события будем после, сейчас не время, надо думать, как выйти отсюда… Сержант подождал, пока женщина отошла на достаточное, по его мнению, расстояние, сделал указание заключенным следовать за ним, стал выходить, оставив их далеко позади: никуда не денутся!

Женщина вышла из штольни первой и тут же с криком, коротким и пронзительным, отпрянула назад. Сержант с автоматом на изготовку оттеснил ее к стене.

— Погасите свой фонарь! — шепотом приказал он. — Что там?

— Me… Мертвый там. Солдат ваш!..

— Еще что?

Она трясла головой, ничего не говоря больше.

— Что еще видели? Да говорите же!

— Ничего больше…

— Отойдите подальше.

Сержант приблизился к выходу. Выглянул. В двух шагах грудью на каменной гряде лежал часовой, застывшее искаженное болью лицо с открытыми выпученными глазами, тело было вытянуто, словно он силился ползти, спрятаться в штольне, а смерть настигла его в этой позе. Он был мертв — у живых не бывает таких ужасных, беззвучных и продолжительных гримас. Второй часовой ничком лежал чуть подальше, тоже мертвый.

«Спокойно, — сказал себе сержант. — Спокойно…» Огляделся. Никого. Ничего. Было тихо. Безмятежно тихо. Неестественно тихо. Так тихо может быть только тогда… Когда?! Он недодумал эту мысль. Она была слишком немыслима. Вышел на площадку, готовясь встретить любую возможную и непредвиденную опасность автоматной очередью — на поражение. Коротко так и подумал: «На поражение. Без предупреждения». Упасть, прыгнуть, отскочить и — стрелять! — на ходу, на лету, в падении, стрелять короткими, длинными, одиночными…

Немота. Тишина. Даже песчинки под ногами молчали. Странная тишина заполняла пространство. Смутно, как в нокдауне, хотя тело его было напряжено готовностью к бою, в сознание сержанта с толчками его сердца густеющей кровью продвигалась мысль-догадка, мысль-тромб: случилось нечто ужасное, и предотвратить ничего нельзя. Волю сковывало сжимающееся оцепенение беспомощности и страха перед какой-то непонятной катастрофой, непонятной — без имени, без надежды. Молчаливая гримаса смерти на лице погибшего товарища — сержант старался не смотреть туда! — висела сзади, и чья-то невидимая рука сняла ее и протягивала сержанту, предлагая примерить эту фантасмагорическую маску, примерить на себя и оставить навсегда, насовсем…

Нет. Нет! Нет!!!

— Спокойно, — повторял сержант, не замечая, что говорит вслух. — Спокойно…

Произошла какая-то ошибка. Местного значения ошибка. Она будет исправлена — и все встанет на свои места.

Он посмотрел в сторону колонии. Тихо. Слегка, как всегда, курилась стальная труба котельной и водокачки. Ни шума, ни выстрелов не слышно. Ни огня, ни дыма не видно. В слоистом мареве полуденного воздуха дрожали и колебались отдаленные линии рельефа. Дифракция, рефракция… От земли поднимались нагретые солнцем потоки… Все на месте. В белесой дымке, растворявшей черту горизонта, терялась бледно-голубая полоса воды, сливаясь с таким же по цвету небом.

Женщина остановилась рядом и пыталась в его лице найти ответы на безмолвные вопросы. Ей, перепуганной, казалось, что он должен знать нечто большее. Но сержант молчал. Он обычно молчал, и никогда в голову ей не приходила мысль узнать, что это за молодой человек, какой он — хороший или плохой, — ей это было не нужно и неинтересно. Неделю ежедневно она видела его, несколько раз она случайно взглядом встречалась с его взглядом — и только. Безукоризненные, внимательные глаза. Сейчас они были другие, какие, она не знала — в них появилось что-то неприятное. Но здесь он был единственным человеком, кто мог бы защитить ее от собственного страха.

— Пойдемте отсюда! Скорее… — теперь она заторопилась и потянула сержанта за рукав, вынудив его сделать несколько шагов.

— Начальник, а нам куда?

Сержант остановился. Как он мог забыть! Он солдат, прежде всего — солдат. Заключенные стояли, с испугом озираясь на трупы часовых.

— Идите, — сержант освободил свой рукав от ее пальцев. — Мне надо с ними.

Оглядываясь, она медленно отошла, потом заспешила, почти побежала.

«Не спешите! — хотел он крикнуть ей вдогонку. — Далеко не уходите от нас». — Но она бы его уже не услыхала. Он махнул автоматом — повел стволом, отойдя в сторону: пошли, мол! Четверо двинулись. Только Скорпион сидел. Ноги его тоже были связанными.

— Кончай со мной, сержант! Тошно мне глядеть на твою рожу. Никто тебя не обвинит. Стреляй! И мне легче будет.

Скорпион отвернулся.

К сержанту вернулась уверенность.

— Эй! — крикнул он заключенным. — Вернись кто-нибудь сюда, развяжи ему ноги.

Оружие часовых брать не стал: «Может пригодиться при следствии…» — взял только патроны.

Ощущение грандиозного, непонятного и страшного события не покидало сознания, а возрастало и усиливалось, подавляя все остальные мысли. Колония была уже близко, только никакого движения и сопровождающих звуков оттуда не доносилось. Исчез и дым из трубы котельной. Тишина и молчание вокруг заставляли молчать идущих — все прислушивались, невольно осторожным делался шаг. Заключенные шли осторожно и неуверенно. Услышав раздавшийся в этой тишине крик, все поняли, что это кричит ушедшая вперед женщина. Без команды сержанта все замерли. Он метнулся вперед, желая, но пока не зная, как рассчитать свои действия, чтобы блокировать и этих пятерых, и тех, кто нападет, и оказать помощь кричавшей. Она выбежала из-за угла ограждающего колонию забора.

«Ложись!» — крикнул сержант, но она продолжала бежать, а заключенные попадали.

Преследования не было, но женщина бежала мимо, никого не видя. Сержант бросился ей наперерез, остановил ее.

— Что там? Говорите спокойнее.

— Все мертвые… Все лежат мертвые… Все, все! — произнесла и осела на землю без сил и без сознания.

«Если она умрет, то… и мне незачем жить теперь…» Почему это подумал — неизвестно. Подумал — и все. Лихорадочно перебирал пальцами по ее тонкому запястью. Пульса не было. Но увидел на шее слабенькую голубоватую жилку — есть, стал ощущать едва уловимые ритмы жизненных токов. Обморок. Жива.

Но надо было не терять контроля и над окружающим.

— Щуплый! Да-да, ты! Сходи узнай, что там делается!

— Я не пойду, начальник! Я… боюсь.

— А ты? — посмотрел на гробокопателя.

— А я — что, рыжий?

Сержант плюнул с досадой. Оставлять женщину нельзя. Пропади оно все пропадом! Вспомнил, что во фляге должна остаться вода. Побрызгал осторожно на лицо и на шею, смочил ее лоб. Веки дрогнули, она вздохнула и открыла глаза.

— Выпейте воды. Правда, она уже теплая.

Какое это имеет значение? Тьфу! Не то он говорит. «Теплая»! — как будто он мог предложить газировку со льдом.

Она пила, неловко захватив краешек горлышка фляги губами, хотел помочь — наклонил больше фляжку: вода потекла мимо. Надо было приподнять ей голову. Досадовал на себя за неловкость!

Женщина пришла в себя, но забыла, где она и что с ней, и не понимала, о чем ее спрашивает этот человек, но потом опомнилась, повторила, что видела мертвецов, живых не видно.

— Наверно, все умерли. Слышите: никаких звуков…

Она говорила очень тихо. Заключенные встали и приблизились к ним на несколько шагов.

— Назад! — гаркнул сержант и машинально выпустил короткую очередь.